По-прежнему продвигаемся на север. Кивъяна старается определить расстояние до моря. В северной части небосклона вырисовывается белая полоса. Кивъяна уверенно объявляет, что идти осталось совсем "палях'ак'" (немного): впереди лед. Но через пятнадцать минут он в недоумении смотрит На восток - теперь белая полоса появилась здесь. А на севере она исчезла. Вскоре с востока полоса переместилась на юг. Обескураженный Кивъяна умолкает.
Путь кажется бесконечным. Часто приходится посматривать на компас. Несколько раз набредали на песцовые норы и видели трех песцов. Около 5 часов вечера туман рассеивается. В открывшийся просвет, на расстоянии 3 километров, мы видим покачивающиеся на воде льдины. Начинает попадаться плавник. В 6 часов мы у моря. В изнеможении растягиваемся на гальке, любовно поглаживая руками бревна плавника и предвкушая возможность хорошо обсушиться у большого костра.
20 сентября 1926 года. Под утро я проснулся. Вся правая сторона кухлянки размокла, в таком же состоянии и меховые брюки. За палаткой шумит ливень. Подветренная сторона палатки, у которой я спал, промокла насквозь. Скурихин выглядит не лучше меня. Дождь стихает. Разводим костер, сушимся.
Вчера вечером у эскимосов кончился копальгын. Их аппетит настолько хорош, что копальгын, взятый на неделю, исчез в три дня. Положение критическое: ведь я надеялся пробыть на северной стороне острова не менее трех дней. Во-первых, надо отыскать наиболее удобный перевал через горы, во-вторых, собрать плавник для 'зимних бивуаков и, в-третьих, выяснить перспективы охоты.
Первая часть задачи выполнена. Возможности охоты мы выяснили по дороге сюда и еще пополним свои наблюдения на обратном пути. Но плавник собрать не удастся - слишком хорош аппетит у моих спутников!
Распределяю свои продукты по порциям. Немного достанется на долю каждого - ведь они были рассчитаны на одного человека.
Пробуем охотиться, но результаты плачевные, гуси и утки давно улетели. Носятся стаи куличков, но они настолько малы, что пуля, вылущенная из винчестера, оставляет от них жалкие перья. Впервые находим следы белого медведя да несколько хвостов и скелетов песцов, как видно, пойманных совами, но и только. Нам удается подстрелить влет чайку. Сразу собирается целая стая и со стоном носится над местом гибели соплеменницы. В их, криках слышатся настоящие слезы - укор за нашу жестокость. Но мы голодны, а голоду чужда сентиментальность. Десяток пуль разгоняет плакальщиц, убитую птицу кладут в кастрюлю, и через час мы съедаем по чашке вкусного супа. Отдохнувшие и повеселевшие, сидим в палатке, Етуи наигрывает на крышке кастрюли, Таян и Кивъяна напевают под импровизированный бубен. Вечером Таян показывает свое искусство в рисовании. Он действительно очень искусен: необыкновенно быстро набрасывает карандашом моржа, оленя, нерпу, лахтака.
21 сентября 1926 года. Легкий туман. Выходим в Обратный путь. Ориентируемся по компасу. Если туман не разойдется хоть на время, мы можем сбиться с пути и не попасть на перевал. Ливни совершенно размыли тундру. На каждой ноге не менее пяти фунтов глины. Но идем мы все-таки быстрее, чем сюда, так как наши мешки стали значительно легче. К обеду туман рассеялся, показалось солнце. Определили перевал, на душе стало спокойнее. Дорога легче, на тундре стоит вода, и идти по ней не так тяжело, как по размякшей глине.
Тундра ожила. Часто встречаются полярные совы, иногда под ногами, раздается мышиный писк, но моих спутников больше всего привлекают песцы. Они еще не ^вылиняли, и старая шерсть клочьями висит на боках. Сейчас после непогоды они отсыпаются на пригретых солнцем бугорках. Иногда нам удается к ним приблизиться. Но, как видно, слух у них отличный: стоит подойти на расстояние 20–30 метров - и зверь просыпается, некоторое время скорее с недоумением, чем с испугом, смотрит на невиданных пришельцев, потом, словно подхваченный ветром, мчится десяток - другой метров и снова останавливается посмотреть на диковинных зверей, и так пока не скроется из вида. Иные спугнутые зверьки несутся как будто с твердым намерением скрыться совсем. Но стоит свистнуть - они останавливаются как вкопанные и с любопытством смотрят на нас, а потом, часто-часто останавливаясь и продолжая наблюдать, начинают описывать около нас круги.
Мы пытаемся охотиться на сов, но эти на вид неподвижные как изваяния птицы настолько осторожны, что не подпускают к себе даже на выстрел.
К 6 часам вечера мы подходим к горам. Палатку разбиваем под живописным камнем, поднявшимся со дна пади на высоту двух саженей.
На ужин банка мясных консервов на всех и по две галеты на человека.
22 сентября 1926 года. Снова туман, сменяющийся мелким дождем. Таян и Скурихин проснулись первыми и вскипятили чай. Я встаю без торбасов, в одних чижах, последним пью чай. К чаю, как и вчера на ужин, бутерброд из двух галет и тонкого слоя консервированного мяса.
Поев, мы, как всегда, выкуриваем трубку. Кивъяна вышел из палатки и мгновенно влетел обратно. Мы ничего не можем понять - стремительность не свойственна этому великану.
- Суфлювок (винчестер)! Медведь!
Теперь все понятно. Палатка мгновенно опустела.
На другой стороне ручья, метрах в 30 от нас, шел белый медведь. Суматоха и щелканье затворов привлекли внимание зверя. Он остановился, посмотрел в нашу сторону и, как видно, не считая нас достойными внимания, спокойно зашагал дальше. Но пять пуль уже впились в тело зверя, и через мгновение он лежал мертвым. Это был двухгодовалый самец. Первой нашей мыслью было: "Наварим мяса!"
Когда с медведя начали снимать шкуру, возникло неожиданное осложнение. Скурихин хотел вырезать у убитого зверя гортань и язык, а Кивъяна резко запротестовал. Он имел на это право: по Обычаю эскимосов и береговых чукчей, медведь принадлежит тому, кто его первый увидел, а не тому, кто его убил. Скурихин стал уговаривать Кивъяну, но эскимос ничего не хотел слушать и горячился. Пришлось мне вмешаться, чтобы помирить их. Дело в том, что эскимосы, убивая медведя, обязательно привозят его голову домой, где убитому воздаются почести. В старину голову отрезали, а потом, после пятидневного празднества, пришивали "лицо" медведя к его шкуре. Однако для сбыта такой способ не годился, поскольку шкура обесценивалась. Тогда в старый обычай внесли коррективы, и теперь шкуру снимают не отделяя ее от головы, а после праздника обдирают череп.
Мы досыта наелись вкусного, сочного мяса. И через час, нагрузив мешки добычей, бодро двинулись дальше. Шкуру нес Кивъяна. Ручей на перевале превратился в речку, и нам пришлось брести по воде против течения. Обед сварили за перевалом, на месте первой остановки после выхода из колонии. Мясо съели полусырым, так как керосин в примусе кончился.
Туман начал быстро рассеиваться, но через час стал, плотнее прежнего. На дне балок ручьи, которые мы раньше спокойно переходили, превратились в настоящие потоки. В некоторых местах они разлились на 30–50 метров, достигая глубины полутора метров и заполняя все дно балок. Перебираемся через них с трудом, течение настолько быстрое что мы еле держимся на ногах, коченеющих от холода. Кажется, весь остров, как губка, пропитался водой и больше принять ее не может. В какую сторону ни пойти - всюду вода- будь то склон или ровная возвышенность - все равно вода по щиколотку. Нет ни одного сухого местечка, где бы можно было присесть и отдохнуть. Изнемогая под ношей вспотевшие, в совершенно промокшей обуви, мы садимся прямо в воду, чтобы хоть на пять минут дать отдых ногам и плечам.
Только к вечеру я понял, что желание сократить путь - мы шли от перевала прямо на юг - привело к тому, что мы вовремя не свернули к юго-востоку, и теперь в тумане втягиваемся по отлогим скатам в горную цепь.
Изменяю направление.
К 6 часам вечера туман еще более сгущается, видимость - менее 50 метров. Разбиваем палатку, съедаем по последней галете и, мокрые, обессилевшие, ложимся спать.
23 сентября 1926 года. Выходим натощак. Скурихин решает идти через горы, прямо на колонию. Эскимосы, истощенные и усталые, еле передвигают ноги. Етуи начинает отставать. Я считаю, что лучше сделать лишних 5–6 километров по ровной дороге, чем углубляться в горы. Все чаще и чаще мы останавливаемся для отдыха. Если раньше, чувствуя необходимость передохнуть, мы предлагали "перекурить", то теперь прямо говорим: "Отдыхай" - ив изнеможении уже не опускаемся, а прямо падаем на мокрую землю. Скоро остановки приходится делать через каждые 300–500 метров.
Незаметно для спутников я сознательно уклоняюсь к востоку, где, по моим расчетам, ближе море, а следовательно, есть плавник, чтобы разжечь огонь, сварить мясо и обсушиться. Боюсь, что Етуи и, пожалуй, Кивъяна со своим медведем скоро не смогут идти.
Около часу дня туман рассеялся, и в нескольких километрах мы увидели море. Люди сразу повеселели. Я рассчитал правильно: мы вышли к бухте Роджерс.
Поселок уже виден, но силы нам окончательно изменяют, чувствуем, что мы не в состоянии до него дойти.
Собираем на берегу плавник и варим мясо.
Около кошки видна байдара. Даем несколько выстрелов. Через сорок минут подъезжают доктор и Павлов. Все мы, кроме Кивъяны, на правах Пассажиров забираемся в байдару. Кивъяна идет пешком: сесть "с гостем" (медведем) в чужую байдару - значит оказать "гостю" неуважение, оскорбление, за которое можно ждать возмездия.
Эскимосы говорят: мы не убиваем медведя, мы берем у него только мясо и снимаем с него шубу. Душа медведя уходит во льды, там она наращивает новое мясо и новую шубу и опять становится медведем. Поэтому, убивая медведя, охотник старается быть гостеприимным хозяином, надеясь, что душа медведя вспомнит оказанный ей хороший прием и с новым мясом ив новой шубе вернется к охотнику.
У входа в ярангу зажигают небольшой костер из мхов. Голову торжественно вносят в ярангу, кладут на почетное место возле лампы и украшают бусами; перед ней раскладывают яства: лепешки из муки, сахар, чай, табак. Пять суток охотник не выходит из яранги. Он ублажает своего медведя: поет песни, бьет в бубен, танцует.
Узнав об этом обычае, я сильно обеспокоился. Нам предстояло заготовлять много мяса, а если каждый охотник после удачной охоты будет пять суток занимать своего медведя песнями и плясками, то это тяжело ударит по быту нашего маленького поселения. Я решил убедить эскимосов в необходимости отказаться от ритуала. Однако эскимосы и слушать об этом не хотели. Они говорили, что это обычай их предков и нарушать его - значит идти против всех законов и навлекать на себя недовольство злых духов.
Надо было победить это суеверие. После предварительной подготовки я созвал эскимосов на собрание. Происходило оно поздно вечером. На берегу был разложен большой костер, в нем жарились куски моржового мяса. Люди в меховых одеждах окружали костер. Время от времени они вытаскивали из костра куски мяса, срезали ножом поджарившийся слой, съедали его, а оставшееся мясо бросали обратно в огонь. Я начал разговор о том, что в наших условиях "праздники медведя" приведут к катастрофе, и предложил от них отказаться. Один за другим выступали эскимосы, настаивая на соблюдении обычая предков. Иерок долго молчал. Он был задумчив и серьезен. Все эскимосы рассчитывали на его поддержку. Но Иерок сказал:
- Я думаю, умилык прав, этот праздник мы можем не праздновать.
Плотным кольцом окружили его удивленные эскимосы. Иерок встал.
- Обычай это наш, эскимосский? Конечно. А для чьей земли? Если наш, эскимосский обычай, то, значит, для нашей, эскимосской земли. Для нашей. А где наша земля?
Она на Чукотском полуострове. А этот остров чья земля? Этот остров - русская земля. Значит, для этой земли наш обычай не обязателен. Вот вернемся на свою землю и опять будем праздновать.
Так была одержана небольшая, но очень важная дли нас победа над одним из суеверий эскимосов.
Глава VII
Будни колонии. - Я обучаюсь езде на собаках. - Сборы. - Поездка на север. - "Каторжный" путь. - "Не наступай на след!"- Ледяная ванна. - Открываем новый остров. - Перипетии обратного пути
24 сентября 1926 года. Мы отдыхаем. Переодевшись, я чувствую себя новым человеком, но ковыляем мы все, словно подагрики. Кивъяна сидит в своей яранге, бьет в бубен - забавляет своего "гостя". Медведь на почетном месте. На шею ему повесили несколько ниток стеклянных бус. Все обитатели колонии приходят посмотреть на первого медведя. Етуи оправился и, улыбаясь, охотно рассказывает о "неделе дурной погоды" и путевых впечатлениях.
Во время нашего отсутствия работа в колонии шла своим чередом. Доктор законопатил "свои" стены и проложил пазы просмоленной тесьмой. Павлов соорудил нечто похожее на коновязь для собак и поработал над "торговыми" книгами. Непогода и здесь дала себя знать: яранги, построенные на коренном берегу, затопило, и их хозяевам пришлось срочно рыть канавы, чтобы отвести воду.
В час дня мы наблюдали интересное явление: вокруг солнца появился бледно-желтый круг - гало. На концах пересекающихся вертикального и горизонтального диаметров слабо заметные светлые пятна - утолщения круга. Явление продолжалось минут пятнадцать. Потом круг побледнел и исчез.
Жизнь в колонии течет размеренно. Павлов и доктор готовят мачту, на которой мы собираемся укрепить флюгер. Погода стоит прекрасная. В бухте и за кошкой, покачиваясь, искрятся под солнечными лучами огромные льдины, словно посмеиваются над нашими злоключениями в пути.
26 сентября 1926 года. Мачта готова. Мы ходим вокруг нее, посматриваем, рассчитываем, сколько она может весить, но не трогаем. Людей после переселения нескольких семей в Сомнительную маловато. Да и Кивъяна все еще не покидает своей яранги и без устали бьет в бубен. Придется подождать, пока он кончит возиться с "гостем", и тогда уже браться за установку мачты.
28 сентября 1926 года. Холодный туманный день. Наступившие заморозки лишили наш скот даже того скудного корма, который до этого можно было найти в тундре. Поэтому я даю распоряжение забить быков. Последнее время - они заметно начали чахнуть. Вечером в первый раз за полтора месяца на ужин у нас говядина. Но после мягкой сочной медвежатины говядина кажется не такой уж вкусной.
30 сентября 1926 года. Целый день мы заняты выдачей продуктов и товаров со склада.
Прошлую ночь температура упала до -12° Цельсия, а с утра при слабом северо-западном ветре непрерывно идет снег. Временами он переходит в крупу. Несколько раз начинал выпадать град , но мелкий.
1 октября 1926 года. Снег и крупа. Идут шквалами при западном и северо-западном ветре. Почва покрылась снежными пятнами. На вершинах гор сплошной покров.
Сегодня метеорологическая станция начинает вести регулярные наблюдения, которые поручены врачу Савенко. Установлены следующие приборы: барометр, анероид, волосяной гигрометр, два термометра, максимальный и минимальный термометры, дождемер, флюгер с одной доской, снегомерная рейка.
2 октября 1926 года. Снова целый день идет снег, но что-то незаметно, чтобы снежный покров увеличивался. Ветер сносит снег в море, оставляя на почве темные плешины.
Колония оживает. Эскимосы делают новые и приводят в порядок старые нарты. Собаки, заметив эти приготовления, часто задают концерты.
3 октября 1926 года. С утра в бухте появилось сало. Толщина льдин 5-б сантиметров. Вечером снова пошел снег. Началась "проминка" первых упряжек.
Насидевшись за лето на цепи, собаки рвут с места и как ветер несутся с легкой нартой до первой плешины. Тут они останавливаются, каюр перетаскивает нарту на новое снежное поле. И снова начинается бешеная гонка. Через полчаса зажиревшие и отвыкшие от работы псы уже еле доволакивают нарту до яранги.
4 октября 1926 года. Дувший с утра западный ветер к вечеру постепенно меняется на северный и достигает 3 баллов. С обеда начинается снег.
В бухте сало занимает все большую площадь, появляется шуга, но устье бухты пока чисто. Вдоль берега лентой, шириной от полумили до мили, располагается плавучий крупнобитый лед.
Сегодня я первый раз сам запрягаю своих собак. Да и выезжаю самостоятельно тоже впервые. Собаки привыкли к команде на эскимосском языке. Поэтому перед выездом беру урок у Павлова и Таяна. "Вперед" (х'ок') и "вправо" (поть-потъ) усваиваю легко. Но "влево" приводит моих учителей в отчаяние. Это нечто среднее между отхаркиванием и криком вороны, где "а" звучит скорее как "ы". Я ворочаю языком и так и сяк, но мне никак не удается правильно произнести эту команду. Невольно мелькает мысль, что я добьюсь правильного произношения не раньше, чем к лету, а к тому времени собак снова придется посадить на цепь.
Ну, попытка - не пытка! И я пускаю псов. Собаки понеслись как угорелые, обогнули домик и всей упряжкой прильнули к решетке у крыльца, за которой мы поместили привезенных с собой свиней. А я зарылся головой в сугроб… Свиньи вообще доставляли нам много хлопот. Собаки проявляли к никогда не виданным ими животным слишком живой интерес.
С помощью Павлова и Таяна я насилу оттащил упряжку от заманчивого места, уселся на нарты и вновь пустил собак. Результат не заставил себя ждать: потирая ушибленную ногу, я лежал, но уже не в сугробе, а во рву, упряжка же снова исследовала жилище свиней. На третий раз я сумел удержаться на нартах и лихо подкатил… к свинарнику. Что ж, все-таки достижение!
Эскимосов это стало забавлять. Они собрались в кучу и следили за моими упражнениями. Время от времени по их губам скользила лукавая усмешка.
Мне было ясно: для поддержания своего авторитета я обязан справиться с собаками. Помощи просить не хотелось. Я хорошо знал Оскорбительное эскимосское ругательство "киях'ситупих'лъых'и" (слабый, не умеющий жить). Поэтому я настойчиво добивался овладения искусством езды на собаках.
Вот и теперь, вздохнув и сбросив меховую одежду, я снова взялся за упражнения. Я летал вокруг дома, вокруг склада, полозья оставляли на снегу замысловатые следы. Наконец собаки утомились, стали послушнее, и с горем пополам мне удалось километра на 2 отъехать от колонии. Победа! Теперь я хоть знаю, что смогу ездить самостоятельно. Усталый, с ноющими ногами, но довольный, я прекратил свои упражнения.
5 октября 1926 года. Дует северный ветер. Полоса плавучего льда, протянувшаяся вдоль южного берега, увеличилась до 4–6 километров. С боков ее сжимают языки крупнобитого торосистого льда, которые огибают остров с востока и запада. По-видимому, началось движение льда с севера. Эскимосы ведут оживленные разговоры о медведях и натаскивают собак.
В глубине бухты сало переходит в лед. Толщина его 5–6 сантиметров. Температура в течение дня выше -7° не поднималась.
Постепенно делаю успехи: благополучно дважды объехал вокруг склада, один раз - вокруг дома, нанес визит свиньям, но в конце концов сделал небольшую поездку по берегу, вдоль бухты.
6 октября 1926 года. Ветер продолжает дуть в прежнем направлении. К вечеру он доходит до 7 баллов. Лед движется так же, как и вчера. Прибрежная полоса ширится и отодвигается к горизонту, на юг. Температура стоит ниже -7°.