Супругу таитянской государыни выпала на долю тяжелая жизнь. Бедняга! Женившись на королеве, он тем самым обрек себя на адские муки. При обращении к нему его довольно показательно величают "Помаре-Тане" (муж Помаре). В общем вполне подходящий титул для принца-супруга.
Из всех мужей, когда-либо находившихся под башмаком у своей жены, ни одного не держали в таком страхе божием, как нашего принца. Однажды, когда его cara sposa давала аудиенцию депутации от капитанов судов, стоявших в Папеэте, он рискнул высказать замечание, очень не понравившееся ей. Она повернулась, дала ему пощечину и велела убираться на его нищенский остров Эймео, если он начинает задирать нос.
Побитый и опозоренный, бедный Тане ищет утешения в бутылке, или, скорей, в тыквенной бутыли. Подобно своей супруге и повелительнице, он пьет больше, чем следовало бы.
Шесть-семь лет назад, когда в Папеэте стоял американский военный корабль, весь поселок пришел в большое волнение из-за оскорбления действием, нанесенным священной особе Помаре ее пьяным Тане.
Капитан Боб как-то рассказал мне эту историю. Желая придать повествованию как можно больше наглядности, а также чем-то возместить недостаточность запаса английских слов, старик изобразил все, что произошло, в лицах, и на мою долю выпала роль королевы Таити.
По-видимому, дело было так. Однажды в воскресенье утром, после того как королева с презрением прогнала от себя Тане, к нему явилось несколько добрых приятелей и собутыльников; они стали вместе с ним сокрушаться по поводу его несчастий, ругать королеву и в конце концов потащили к тайному шинкарю, в доме которого компания основательно напилась. Придя в разгоряченное состояние, все только и говорили, что о Помаре Вахине I. "Сука, а не королева", - вероятно, высказал свое мнение один. "Это гнусно", - сказал другой. "Я бы отомстил", - воскликнул третий. "Я так и сделаю!" - икнув, произнес, должно быть, Тане, ибо он ушел и, узнав, что его царственная половина уехала кататься верхом, сел на лошадь и поскакал вдогонку.
У окраины поселка принц-супруг увидел кавалькаду женщин, легким галопом ехавших ему навстречу, и в центре ее ту, на кого он взъярился. Нахлестывая своего коня, он врезался в кавалькаду, сбросив с лошади одну из дам, оставшуюся лежать на поле сражения, и обратив в бегство всех остальных, за исключением Помаре. Ловко осадив своего скакуна, разгневанная королева принялась осыпать мужа всеми ругательствами, какие ей только приходили в голову. Тогда взбешенный Тане соскочил с седла, схватил Помаре за платье, стащил на землю и несколько раз ударил по лицу, держа ее за волосы. Он, наверно, задушил бы ее на месте, если бы крики перепуганной свиты не привлекли толпу туземцев; они поспешили на помощь и унесли королеву в полуобморочном состоянии.
Однако исступленная ярость Тане не была еще удовлетворена. Он помчался во дворец и, прежде чем ему успел кто-нибудь помешать, разбил ценный сервиз, недавно присланный в подарок из Европы. Он продолжал еще буйствовать, когда его схватили сзади и уволокли - с пеной у рта, дико вращавшего глазами.
Это яркий пример того, до чего могут дойти таитяне в гневе. Обычно они бывают самыми кроткими людьми, и их трудно вывести из себя; но когда разъярятся, в них вселяется тысяча дьяволов.
На следующий день Тане был тайно увезен в пироге на Эймео; он оставался там в ссылке две недели, а затем ему разрешили вернуться и вновь надеть на себя супружеское ярмо.
Хотя Помаре Вахине I в личной жизни была кем-то вроде Иезавели, в делах управления она, как говорят, проявляла много снисходительности и терпения. Она держалась разумной политики, ибо наследственная вражда к ее семье всегда таилась в сердцах многих могущественных вождей, потомков древних королей Таиарапу, свергнутых с престола ее дедушкой Оту. Самым влиятельным из этих вождей и фактическим их главой был Пуфаи, смелый способный человек, не скрывавший своей вражды к миссионерам и к руководимому ими правительству. Но пока происходили события, казалось бы благоприятствовавшие надеждам недовольных смутьянов, появились французы, и дело приняло совершенно неожиданный оборот.
Во время моего пребывания на Таити широко распространились слухи, исходившие, как я знал, от так называемой "Миссионерской партии", будто бы Пуфаи и несколько других влиятельных вождей, польстившись на посулы, согласились не противодействовать захвату их страны. Но последующие события опровергли клеветнические утверждения. Некоторые из этих самых людей недавно погибли в сражении против французов.
В царствование династии Помаре главные таитянские вожди были чем-то вроде баронов короля Иоанна. Сохранив феодальное господство в наследственных долинах и пользуясь благодаря своему происхождению горячей любовью народа, они часто уменьшали королевские доходы, отказываясь платить обычную дань, взимавшуюся с них как с вассалов.
Дело в том, что с возрастанием роли миссионеров королевская власть на Таити потеряла значительную часть своего величия и влияния. В эпоху язычества она поддерживалась многочисленными могущественными жрецами и была формально связана со всей системой суеверного идолопоклонства, господствовавшего в стране. Считалось, что король - это побочный сын Тарарроа, Сатурна полинезийской мифологии, и двоюродный брат низших богов. Его особа была трижды священна; если он входил в чье-либо жилище, хотя бы на очень короткое время, дом затем уничтожался, так как ни один простой смертный не был достоин после этого в нем жить.
- Я более великий человек, чем король Георг, - заявил неисправимый молодой Оту первым миссионерам, - он ездит верхом на лошади, а я на человеке.
Так оно и было. Оту путешествовал по своим владениям на почтовых - на плечах подданных, и во всех долинах его ожидали подставы.
Но, увы! Как меняются времена, как преходяще величие человека. Несколько лет назад Помаре Вахине I, внучка гордого Оту, открыла прачечное заведение, без всякого стеснения домогаясь через своих агентов заказов на стирку белья офицерам заходящих в ее гавань кораблей.
Показателен и достоин быть отмеченным следующий факт: в то время как влияние английских миссионеров на Таити способствовало такому падению королевского престижа, американские миссионеры на Сандвичевых островах прилагали старания к тому, чтобы добиться противоположного результата.
Глава 81
Посещение королевского двора
В середине второго месяца "хиджры", иначе говоря, недель через пять после нашего прибытия в Партувай, мы получили, наконец, возможность попасть в резиденцию королевы.
Это произошло так. В свите Помаре был один уроженец Маркизских островов, исполнявший обязанности няньки ее детей. По таитянскому обычаю королевских отпрысков носят на руках еще и тогда, когда для этого требуется незаурядная физическая сила. Но Марбонна - высокий и сильный, прекрасно сложенный, как античная статуя, - вполне подходил для такой роли; руки у него по толщине не уступали бедру тощего таитянина.
Нанявшись на родном острове матросом на французское китобойное судно, он на Таити сбежал с него; там его увидела Помаре и, придя в восхищение, убедила поступить к ней на службу.
Прогуливаясь у ограды королевской резиденции, мы часто видели, как он расхаживал в тени с двумя красивыми мальчиками на руках, обнимавшими его за шею. Лицо Марбонны, покрытое замысловатой татуировкой, обычной для его племени, заменяло юным Помаре книжку с картинками. Им доставляло удовольствие водить пальцами по контурам причудливых узоров.
С первого взгляда на маркизца я догадался, откуда он родом, и обратился к нему на его языке; он обернулся, удивленный, что с ним заговорил на родном наречии иностранец. Он оказался уроженцем Тиора, одной из долин на Нукухиве. Я не раз бывал в этих местах, а потому мы встретились на Эймео, как старые друзья.
Я часто разговаривал с Марбонной через бамбуковую ограду. Он оказался философом по натуре - ярым язычником, осуждавшим пороки и безрассудства христианского двора на Таити, дикарем, преисполненным презрения к вырождающемуся народу, среди которого волей судьбы ему приходилось жить.
Меня поразил патриотизм этого человека. Ни один европеец, очутившись за пределами родины, не мог бы говорить о своей стране с большей гордостью, чем Марбонна. Он неоднократно уверял меня, что как только соберет достаточно денег на покупку двадцати ружей и такого же количества мешочков с порохом, он вернется в родные края, с которыми Эймео нельзя и сравнивать.
Этому самому Марбонне после нескольких безуспешных попыток удалось, наконец, добиться для нас разрешения посетить резиденцию королевы. Сквозь многочисленную толпу, заполнявшую мол, он провел нас к тому месту, где сидел какой-то старик, и представил в качестве своих знакомых "кархоури", жаждущих осмотреть достопримечательности дворца. Почтенный камергер поглядел на нас и покачал головой; доктор, решив, что он хочет получить мзду, сунул ему в руку плитку прессованного табаку. Она была милостиво принята, и нам позволили пройти дальше. Когда мы входили в один из домов, со всех сторон послышались крики, призывавшие Марбонну, и ему пришлось покинуть нас.
С самого начала мы оказались предоставлены самим себе, и уверенность моего спутника нам очень пригодилась. Он направился прямо в дом, а я за ним. Там было много женщин; вместо того чтобы выразить, как мы ожидали, изумление, они приняли нас столь сердечно, словно мы пришли по специальному приглашению выпить с ними чашку чаю. Прежде всего нас заставили съесть по тыквенной бутыли "пои" и по нескольку жареных бананов. Затем закурили трубки, и завязалась оживленная беседа.
Придворные дамы не обладали особым лоском, но вели себя удивительно свободно и непринужденно - совсем как красавицы при дворе короля Карла. Одна из фрейлин Помаре - лукавая молодая особа - могла вполне свободно объясняться с нами, и мы постарались заслужить ее особое расположение, имея в виду воспользоваться ее услугами в качестве чичероне.
В этой роли она, пожалуй, даже превзошла наши ожидания. Никто не решался ей прекословить, и мы без церемоний входили во все помещения, раздвигали занавески, подымали циновки и заглядывали во все уголки. Возможно, эта девица была хранительницей печати своей госпожи, а потому перед ней открывались все двери; во всяком случае сам Марбонна, носивший на руках инфантов, не смог бы оказать нам и половины тех услуг, что оказала она.
Среди других посещенных нами домов выделялась своими размерами и красивым внешним видом резиденция одного европейца, бывшего помощника капитана торгового судна, польстившегося на честь путем женитьбы породниться с династией Помаре. Так как его супруга была близкой родственницей королевы, он стал постоянным членом семейного кружка ее величества. Этот авантюрист поздно вставал, театрально одевался в ситцевые наряды, увешанные безделушками, усвоил повелительный тон в разговоре и, очевидно, был вполне доволен самим собой.
Когда мы вошли, он лежал на циновке и курил камышовую трубку, окруженный вождями и дамами, восхищенно взиравшими на него. Он, конечно, заметил наше приближение, но, вместо того чтобы встать и оказать учтивый прием, продолжал разговаривать и курить, не удостоив нас даже взглядом.
- Его высочество объелся "пои", - небрежно заметил доктор.
После того как провожатая представила нас, остальное общество ответило обычными приветствиями.
Когда мы выразили настоятельное желание повидать королеву, нас повели к зданию, значительно превосходившему размерами все остальные дома в ограде. Оно имело в длину по меньшей мере полтораста футов, было очень широкое, с низкими стрехами и чрезвычайно крутой крышей из листьев пандануса, без дверей и без окон. Со всех четырех сторон шли тонкие столбы, которые поддерживали стропила. В промежутках между столбами шелестели занавески из тонких циновок и таппы; часть из них имела по краям фестоны или была чуть-чуть отдернута, чтобы проникали свет и воздух и чтобы любопытные могли время от времени заглянуть внутрь и посмотреть, что там происходит.
Отодвинув одну из занавесей, мы вошли и очутились в огромном зале; длинная толстая коньковая балка тянулась на высоте добрых сорока футов от земли; с нее свисали бахромчатые циновки и кисти. Со всех сторон стояли диваны из положенных одна на другую циновок. Тут и там легкие ширмы отгораживали укромные уголки, где группы придворных - исключительно женщин - полулежали за вечерней трапезой.
Когда мы приблизились, жужжание разговоров повсюду прекратилось, и дамы выслушали какие-то кабалистические слова сопровождавшей нас девушки, произнесенные ею в объяснение нашего появления среди них.
Зрелище было странное; но больше всего удивила нас нелепая коллекция очень ценных вещей, привезенных со всех концов света. Они лежали бок о бок с самыми грубыми местными изделиями без всякого намека на какой-нибудь порядок. Великолепные шкатулки розового дерева, инкрустированные серебром и перламутром, графины и бокалы граненого стекла, множество чеканной серебряной посуды, позолоченные канделябры, наборы глобусов и готовален, тончайший фарфор, богато отделанные сабли и охотничьи ружья, кружевные шляпы и всевозможные роскошные одеяния, множество других европейских товаров - все это было раскидано вперемежку с неуклюжими тыквенными бутылями, наполовину наполненными "пои", свертками старой таппы и циновок, веслами и острогами и обычной мебелью таитянских жилищ.
Все эти ценные предметы были несомненно подарками чужеземных государей. Ни один из них не сохранился в целости. Охотничьи ружья и сабли заржавели, царапины покрывали изящные деревянные вещицы, а том in folio гравюр Хогарта валялся раскрытым, и скорлупа кокосового ореха с какой-то заплесневелой снедью лежала на боку среди разнообразной обстановки комнаты мота, где с этого безрассудного молодого джентльмена снимали мерку для фрака.
Мы с интересом разглядывали эту кунсткамеру, как вдруг наша провожатая дернула нас за рукав и прошептала:
- Помаре! Помаре! Арамаи коу коу.
- Она идет, стало быть, ужинать, - сказал доктор, смотря в указанном направлении. - Как вы думаете, Поль, что если мы подойдем?
В это мгновение занавеска вблизи нас поднялась, и со стороны личных покоев, находившихся в нескольких ярдах, вошла королева без всякой свиты.
На ней было свободное платье из голубого шелка, плечи покрывали две роскошные шали, одна красная, а другая желтая. Ее королевское величество шла босиком.
Нашим взорам предстала женщина среднего роста, довольно полная, с не очень красивыми чертами лица и с чувственным ртом. Она казалась состарившейся от забот, что, вероятно, следовало приписать недавним несчастьям. По виду вы дали бы ей около сорока лет, но на самом деле она была моложе.
Как только королева приблизилась к одному из огороженных ширмами уголков, ее приближенные поспешили навстречу, вошли вместе с ней и привели в порядок циновки, на которые она затем опустилась. Вскоре появились две девушки и принесли своей повелительнице еду; окруженная граненым стеклом и фарфором, кувшинами с конфетами и другими сладостями, Помаре Вахине I, номинальная королева Таити, ела рыбу и "пои" из местных тыквенных бутылей, не пользуясь ни ножом, ни ложкой.
- Идем, - прошептал Долговязый Дух, - попытаемся сразу же получить аудиенцию.
Он собирался уже представиться, но сопровождавшая нас девушка, сильно испуганная, удержала его и стала упрашивать, чтобы он хранил молчание. Вмешались и другие женщины и, так как доктор рвался вперед, подняли такой шум, что Помаре вскинула глаза и только теперь заметила нас.
Она, по-видимому, была удивлена и оскорблена. Отдав повелительным тоном какое-то распоряжение нескольким из своих придворных дам, она жестом предложила нам покинуть помещение. Как ни лаконичен был приказ удалиться, придворный этикет, конечно, требовал, чтобы мы подчинились. Мы ушли, отвесив низкий поклон перед тем как исчезнуть за занавесками из таппы.