Что же касается острова, на который депортировали бедных зверюшек, то этот волжский нарост именовался Утрау, что по-татарски и означает "остров". Он лесистый, но посредине раскинулся обширный луг, нечто вроде Золотого поля. Как вы понимаете, для немереного числа лёвчиков надо было и жилья построить много. Ну, как будто всем хватило, и жилье оказалось качественное. Этот "ветеринарный лагерь", как его официально назвали во всех информационных сообщениях, устроили якобы для того, чтобы спасти леончан от возможного взрыва кровавой агрессии со стороны потенциальных хищников. А про условия существования на острове Утрау мы все узнали, естественно, от журналистов. Потому что корреспондент московской "Кленовой газеты" просидел где-то в засаде у острова чуть не двое суток, высмотрел, как менялись охранники, отследил одного из них (ведь всегда найдется в такой группе Антон Ложкин!) и расспросил его с пристрастием. Может, и бабок отвалил, это мы не знаем. Главное – мы узнали о том, как там обращаются с нашими нежными малышами.
В общем, мои сборы продолжались, Кристоф приехал через три дня, и авиабилеты на Франкфурт заказаны.
Еще несколько лёвчиков удалось освободить и увезти за границу. Потому что, конечно, в России это дело обычное, за большие деньги все запрещенное возможно. Я не стану загромождать вам голову именами, это не так важно, потому что самое важное впереди.
Я не выходил и ни с кем не общался. Митя Бибиков уехал в Германию еще до жуткого лугового парада, и адекватного партнера у меня не было. Он мне звонил часто, но мы просто обменивались короткими бытовыми зарисовками. Соня заходила ко мне иногда на десять минут, погруженная в свои невеселые мысли, но ничего путного сообщить она не могла.
Радио "Волга" несло бог знает что. Всех (за редкими исключениями) отправили в бессрочный отпуск. Сёма, кстати, остался на станции и регулярно выдавал свои никому не нужные передачи, причем теперь в прайм-тайм. Про Леонск на "Волге" говорили только то, что предлагала администрация мэра. Сёма мне звонил пару раз, но какой теперь от него был толк? Я, конечно, смотрел "Евроньюс".
И вот что узнал. Дня через два после захвата состоялась попытка взять Утрау штурмом. Дурацкая, глупая, и кончилась она десятком убитых. Пылкие леонские юноши и подростки, в том числе тот двенадцатилетний Арик Шварц, который гулял с рыженькой Джиной в скверике у Театра, насобирали по городу всякого оружия, пистолеты, охотничьи ружья, нашли даже два автомата Калашникова и решили освободить своих хвостатых любимцев. Подъехали к острову ночью, на лодках, которые шли тихо-тихо, высадились под самым забором (трех метров высотой, из гладкого металла!), дошли по-тихому до КПП по узкому бережку. Всего их было четырнадцать человек, и возглавлял всю группу сын Данилы Контарского Егор (хотя его лёвчики Зина и Дзакко уже гуляли по лугам Швейцарии). Пороху у них было много, но умения построить операцию никакого. При первом выстреле сбились, испуганные, в кучу, потом стали палить вразнобой, а еще через минуту побежали кто куда. Тут их почти всех и перестреляли охранники. Арик выжил, получил пулю в ногу, но в леонской больнице его быстро вылечили, и он уехал к своим хвостаткам в Швейцарию.
Почему всех леончиков за границей везли в горы, на открытую местность, подальше от больших городов? Потому что Эрика Куоко, леонский ветеринар, путем долгих исследований установила, что лёвчики гибнут от близости других домашних животных. В Венеции, когда их туда привезли из Африки, собаки и кошки постепенно вышли из употребления. Именно этим и определялась чудесная живучесть лёвчиков. А когда их увозили в другие города, по соседству оказывались либо псы, либо коты. У них даже складывались с нашими малыми львами чудные дружеские отношения, но на каком-то биологическом уровне они оказывались несовместимыми. Но теперь, в XXI веке, леончане про это знали, потому Марик и говорил про "подходящее место" для Чино.
Опять я сижу на своей террасе в Химмельзее,и опять смотрю на эти четыре лиственницы. Марик поселился в конце концов тоже в Шварцвальде, и рядом у них в деревушке Линденхайм стоят три дома, в одном Марк со всем своим семейством, в другом Прицкеры, а в третьем Шварцы. Взрослые нашли себе прекрасную работу кто во Фрайбурге, кто в Базеле, дети ездят в местные школы. А три лёвчика дружат, как и в Леонске. То есть Чино, Джина и Мина буквально не расстаются. При этом брат и сестра Джины к ним не кадрятся.
Вчера Марик и Валерия Петровна приезжали ко мне в гости, и когда Чино с Мариком пошли порезвиться на лужайке перед моим домом, заботливая бабушка нашептала мне на ушко, что, наверное, и семья у этих троих зверьков будет тройная. Потому что Мина не хочет отпускать Чино, несмотря на нежные отношения с Джиной. У той началась первая течка, у Мины она не за горами, и кажется, в Линденхайме скоро народятся маленькие лёвчики. Кто знает, может быть, из этого и получится что-то?
А лиственницы – вы помните, их ведь четыре, и три из них держатся вместе, а одна на особицу, подальше. Это трое лёвчиков, сбившиеся уже в семейку, а неподалеку, но в стороне, я собственной персоной. Такой вот шварцвальдский наш итог.
Теперь мне надо вам сообщить самое неприятное. Это слово я уже сказал – течка. Именно она и привела к тому, что случилось на острове Утрау. В начале октября у лёвчиц начинается гон, и в это время численность животных на прогулках Золотого поля резко уменьшалась. А устроители "лагеря" на эту тему не подумали. И когда в воздухе запахло сексом, на Утрау начались первые бои самцов. Страшные, как у больших львов. За один бой загрызали до пяти лёвчиков. Но вы понимаете, когда почти все самки впали в состояние течки, произошло всеобщее помешательство. Грызня охватила весь остров буквально. Мелкие лёвчики-подростки забивались под кусты, но их оттуда вытаскивали и рвали на части. Не остались в стороне и самки (как мне неприятно писать это гнусное слово здесь, в этом контексте!) – они науськивали самцов, а потом еще и дрались друг с другом. Дело кончилось тем, что за три-четыре дня на всем острове осталось только десять-пятнадцать полуживых зверьков, которых охранники перестреляли.
Знаете, нет у меня больше сил сегодня, чтобы писать. Последнюю главу оставлю на завтра.
Глава 18
Солнечное утро
Вчера я еле проснулся. Посмотрел утром на часы – одиннадцать. Нет, думаю, вставать рано, еще поваляюсь. Закрыл глаза – и провалился. Разбудила меня Дуся в три часа. Она пришла готовить мне обед, открыла дверь своим ключом и нигде в доме меня не обнаружила. Пришлось ей вломиться в мою спальню. Она испугалась, не случилось ли что. Но все-таки меня растрясла. Я встал как огурчик. И дальше день пошел своим чередом.
Людвиг Соловьев прислал мне новые переводы сонетов Шекспира на русский. Грубоватые, злые, но прямые в своих страстях. А от Сони я получил американское исследование по лексике в шекспировских сонетах. И эта книжка мне пришлась кстати. Часа два сидел не отрываясь.
Ко мне вечером приезжала Труди, села на свой роскошный порше в Вюрцбурге и прикатила. В свои семьдесят пять не дает себе спуску. Мы с ней мило поболтали о том о сем, ее больше всего сейчас интересует мода на сумки, собрала целую коллекцию. Привезла мне дивные маслины, каламата, мои любимые, она была в Греции и там их для меня раздобыла в одном элитном хозяйстве. Такой сгусток вкусов, как у хорошего вина!
Уехала Труди, а мне позвонил Митя. Говорит, включи российский канал, там передача про Леонск. Зря я включил. Там показывали какой-то фестиваль, его организатор Гидо, он перекрестился в Гидона Скатова, прилично говорит по-русски. Его назначили местным министром культуры. Рядом с ним какие-то фальшивые незнакомые лица. Я выключил с отвращением. Перевел на канал "Меццо", там передавали один из поздних квартетов Бетховена, я постепенно отошел. Зачем мне отрицательные эмоции в такие пригожие дни?
Сегодня с утра солнце шпарит как оглашенное. Я пошел мимо своих лиственниц, вышел за участок, там большой холм, заросший травой. Сентябрь, а она еще без желтинки, стоит как майская. А с другой стороны нашего ущелья – или как там его назвать – горы, и на некоторых уже снег лежит. Так красиво, что даже мороз по коже. Только гусиную кожу солнце гонит прочь, оно греет неоспоримо, и тепло у него такое сердечное, нежное.
Думаю, скоро помру. В восемнадцать лет, когда только-только война с русскими началась, мы сидели с друзьями в пивной, болтали, отвечали на вопрос, кем бы кто хотел быть, если бы можно было выбирать таланты. И когда до меня очередь дошла, я как-то нахально сказал, что меня, по-моему, тогда заберут в вечность, когда я уже все сделаю, что должен совершить на земле. И добавил, что так можно думать и говорить только про самого себя.
Я, конечно, долго прожил. Но вот на текст про Леонск, вероятно, был нацелен. И я его написал. Теперь можно и в дорогу, ту, долгожданную, собираться.
Сегодня обещали приехать Марик и все его домочадцы с лёвчиками. У нас с Мариком разница в возрасте восемьдесят четыре года, а мы с ним как ровесники.
Глава 19
Октябрьская постлюдия
Ханю нашли на скамейке у дома. Он умер быстро. Попросил Дусю купить ему хлеба, она пошла в магазин, вернулась – а он лежит мертвый. На письменном столе в кабинете – открытый ноутбук, в нем та короткая глава, которую вы только что прочитали.
Дописываю я, Дмитрий Бибиков, который переводит этот текст на русский, так что мы с вами, дорогие читатели, уже знакомы. Я там кое-что дописывал и позволял себе короткие комментарии.
На похороны Генриха приехало много народа. Верный его заветам, первой назову Соню. Она летела долго, из Штатов, ее пригласили на три года в Принстон, она жила в доме у Поля Лефевра и его русской жены Лены и сорвалась оттуда стрелой. Попросила еще до выноса открыть ей одной гроб, билась в истерике, можно сказать, рвала на себе волосы, потом минут десять отсиживалась где-то в углу. Конечно, были и Бетси, и Труди, и оба сына Хани, и его внуки, и все леончане, кто мог доехать до нас за три дня. После кирхи и похорон собрались в доме Генриха, пили вино, что-то ели. Большой поминальный стол не накрывали, просто как вечеринка, каждый сам по себе. Но иногда вдруг начинали громко говорить, и говорили по делу. Про Леонск никто не вспоминал, как будто условились. Только про самого Ханю, его дела, его характер, его мысли.
Мне вам надо дорассказать историю Леонска. Ханя, конечно, в последние дни, когда писал роман, уже неважно себя чувствовал и многие вещи скомкал. Я его не мог упрекать, настаивать на более подробном письме, потому что понимал: силы его на исходе. Кроме того, настоящее города Леонска его не интересовало.
Все, кто смог, из Леонска уехали. В Москву, в Питер, в Пермь, за границу, как получилось. В Леонске постепенно все образовалось, куда без этого. Люди нашлись. Интересно, что приехало много турок из Германии и китайцев. Нет, не на грязную работу, а интеллектуалов, довольно сильных. В Театре бывают гастроли Пекинской оперы, на набережной есть китайские рестораны. Строят мечеть. Университет пока не тянет, но мэрия уверяет, что роет землю и постарается вернуть наработанное. Кстати, катастрофу с гибелью лёвчиков на острове объяснили чудовищной эпизоотией, от которой не было никаких способов защиты. Фотографий из лагеря Утрау раздобыть так и не удалось.
Сбежавшие лёвчики не теряют связей друг с другом. Тут главную роль играет Марик, он собрал все адреса, просит хозяев не терять контакта с Эрикой Куоко, чтобы зверьков правильно содержали. Всего в общем и целом насчитывается ни много ни мало тридцать два лёвчика. Все они живут в хороших условиях. Тем, кто не справлялся материально, нашли спонсоров. Мир с напряжением следит за диаспорой лёвчиков. А Марк, которому исполнилось шесть лет, сказал как-то в узком кругу, что постарается за свою жизнь создать где-то на земле новый Леонск, в котором будут счастливо жить сотни ухоженных лёвчиков.
1
* Gaio – по-итальянски веселый, affanno – скорбь. – Прим. перев.
2
Скаппато – от глагола scappare, убегать; скопато – от глагола scopare, трахнуть (итал.) – Прим. перев.
3
В операх "Леди Макбет Мценского уезда" Шостаковича и "Хованщина" Мусоргского. – Прим. перев.
4
Сокращение от "Франкфуртер Альгемайне Цайтунг" (нем.) – Прим. перев.