Вся эта трепатня давно осточертела, но примечательно, что в своих передачах на русском языке "Голос Америки" остерегается сообщать такие идиотские сведения, зато на персидском продолжает то же самое и, как выяснилось в последние дни, делает это и на арабском.
По пути из шатра Саадуллы Ферганского мне и Исрафилу снова пришлось выполнять роль знатоков-ювелиров. Какой-то человек показал нам пару женских золотых браслетов, которые вместе с изумрудными и рубиновыми камешками весили примерно граммов восемьдесят. Он попросил нас прочесть номер пробы и сказать из какого золота сделан браслет. Исрафил успешно справился с этой задачей, и владелец браслета, успокоившись и прочитав благодарственную молитву в наш адрес, ушел.
Во время обеда зашла беседа о грехе и благодати.
― Я и мулла Исрафил вот уже два дня как совершаем богоугодные дела. На рынке святого Мина нам не раз довелось подтверждать, что за часы и браслеты с советской маркой покупатели могут быть спокойны: они из чистого золота, ― сказал я.
― При чем тут богоугодные дела? ― спросил один из кори.
― А разве помогать ближним не является богоугодным делом?
На этом разговор прекратился. Не отрывая взоров от мисок, все сосредоточенно пережевывали пищу.
Кажется, большая часть моих спутников осведомлена о тайне тех их собратьев, которые одним выстрелом убили двух зайцев: и святой хадж совершили и капиталец нажили на продукции Ювелирторга.
Что можно сказать этим подпольным купцам? "Грех - вынудить мусульманина покраснеть",― гласит поговорка, а все мы к тому же перед вылетом из Москвы подписали официальную декларацию, что не вывозим за рубеж никаких золотых и бумажных денег или драгоценностей. Этим самым мы торжественно заверили, что являемся паломниками, а не контрабандистами.
Виновный боится дышать. Вот и я сижу молча, ибо в этих махинациях есть доля и моей вины. Эгоист, я-то думал, что меня оскорбляют и накричал на работника таможни! А ведь он, проверяя мои вещи, выполнял свой долг и, конечно, обиделся, когда я крикнул ему, что я советский врач! Будто на лбу человека написано, насколько советским он является.
Если бы я не разбушевался тогда в Шереметьеве, может быть, более тщательно проверили бы мешки и чемоданы, широкие карманы и ичиги кое-кого из моих спутников. Черт побери эти закостеневшие традиции, из-за которых некоторые работники милиции, юстиции и других наших учреждений из уважения к религиозным убеждениям слишком почтительно смотрят на служителей культа. "Религия - тонкая штучка", ― говорят они, не задумываясь над тем, занимается ли прислужник религии своим "тонким" делом или другими делишками. Ну да ладно… После драки кулаками не машут. Можно ругать только себя. А все-таки из-за моей неопытности. Гм, видимо, человеку не стыдно до самого последнего дыхания все валить на неопытность. Поэт сказал: "Привычки детства не забываются до старости: даже в гробу я качаюсь, словно в люльке".
Я отправился к изваяниям шайтана. Толпа вокруг не убывала. Как было положено в этот день, паломники швыряли в бессловесных истуканов по двадцати одному камешку. Те, кто особенно близко принял к своему чуткому сердцу оскорбления, нанесенные искреннему другу Аллаха и его сыну, как и вчера, с криками и воплями, проклятиями и бранью бились об ограды.
Из толпы, окружавшей столб, выбрались двое арабов и начали драться. Судя по одежде, оба принадлежали к зажиточным домам. Один высокий и худой, другой среднего роста и полный. Первый ― человек, средних лет; второй ― парень лет восемнадцати. Противники колошматили друг друга изо всех сил и, наконец, сцепившись, покатились по земле.
Если бы ожило сейчас каменное изваяние шайтана, на его лице непременно бы выразилось довольство.
Да, шайтан продолжал творить свое шайтанское дело: вот уже второй день мусульмане трех континентов, лупят его камнями, чтобы он, наконец, начал вести себя, как порядочный, не сбивая правоверных с пути истинного. Но подлый никак не может образумиться и не творить зла.
Никто из окружающих пальцем не шевельнул, чтобы разнять драчунов. Раза два мои ноги непроизвольно потянули меня к месту драки, но я через силу сдержал себя. Кори-ака неоднократно предостерегал нас: ни в коем случае не вмешиваться в споры и дрязги. Его предупреждение не казалось мне лишенным резона. Вмешаешься в скандал, и кто знает, чем это кончится. Кто встанет на защиту невинного человека, единственным желанием которого было умиротворить двух драчунов? Даже при поверхностном знакомстве с порядками этой страны становится ясно, что если влипнешь в какую-нибудь историю, то твои мольбы и крики о помощи - увы - не дойдут ни до чьих ушей.
Я впервые в жизни был сторонним наблюдателем драки. К счастью, появились солдаты и растащили драчунов. Водоносы, хаммали и лавочники насмешливо разглядывали разорванную и запачканную одежду воинственных аристократов и, смеясь, переговаривались между собой.
Со мной заговорил по-таджикски напыщенный, как индюк, молодой человек:
― Вы с родины?
― Да, из Таджикистана.
― Это вашу группу возглавляет Кори-ака?
― Да.
― Один из моих рабов принес мне письмо, которое ему передал какой-то земляк. Вот уже два дня я ищу, где вы остановились.
― Мы гостим у Сайфи Ишаца.
― Отведите меня туда.
Строгий приказ, не терпящий возражений. Ни намека на просьбу. Уголком глаза я разглядываю его. Да, из породы Алланазара и Махсума-Жеваки. Такой же фрукт. О том, что он имеет рабов, говорит открыто. Здесь богатые люди, как и в средние века, имеют рабов и рабынь, но не все признаются в этом, потому что государство официально объявило, что в его владениях нет и не может быть подобной мерзости. А этому молодому человеку больше по душе бахвалиться своим богатством, нежели поддерживать международный авторитет своей страны. Он глубоко убежден, что сообщая о своих рабах, он тем самым возвысил себя в глазах чужеземца.
Он спросил, как меня зовут. В свою очередь я поинтересовался его именем и происхождением. Семья купца Исы-ходжи после Октябрьской революции эмигрировала в Кашгарию.
― После того как хозяевами в Китае стали коммунисты, мы приехали сюда, ― рассказывал Иса-ходжа.
В благословенной Мекке и в святом Таифе у Исы-ходжи мануфактурные и бакалейные магазины. Он также владелец многих автомобилей, рабов и домов.
― На родине у меня остался двоюродный брат, ― сообщил Иса-ходжа. ― Я собираюсь подарить ему автомобиль.
― Похвальное намерение.
― А ему дадут там автомобиль, если я оплачу его здесь?
― Я не мастак в тонкостях торговли. Спросите у Кори-ака или у нашего переводчика Абдусамад-ака.
На этом беседа закончилась. Иса-ходжа принял свой прежний вид спесивого человека, который считает зазорным даже говорить с простыми смертными. Такие типы ступают по грешной земле, словно каменные статуи, будто аршин проглотили, а уж если вдруг улыбнутся, то убеждены, что род человеческий век должен быть им благодарен. У входа в дом Сайфи Ишана мой новый знакомый чуть шевельнул бровью, таким образом прощаясь со мной.
― Кто этот султан из султанов? ― спросил Исрафил, поджидавший меня в дверях.
― Иса-ходжа, наш бывший соотечественник, владелец множества магазинов, автомобилей, жен и рабов.
― Вот оно что! Тогда понятно, почему он шествует так важно!
Вдали появилась грузная фигура муллы Урок-ака.
― Курбан, ― сказал Исрафил, ― хочешь, я предскажу, что будет?
― Валяй.
― Через минуту к нам подойдет Урок-ака и скажет: "Дохтур-джан, давайте подымим". Пари?
― Это и без пари ясно.
― Так почему же ты ничего не скажешь ему?
― Хочу узнать, когда он это прекратит.
― Чудак, если ты не скажешь, я скажу.
Мулла Урок-ака достиг крыльца и, тяжело ступая со ступеньки на ступеньку, с трудом поднял наверх свою тушу. По правде говоря, мне вовсе не улыбалось, что все эти десять дней он считал мои сигареты своими, но сказать ему об этом я почему-то стеснялся. Все-таки мулла и старше меня годами. На четыре дня Арафата и Мина я прихватил с собой восемь пачек сигарет, которые кончились еще вчера, на третий день. Теперь я был вынужден курить сигареты "Кент", пачка которых стоила столько же, сколько два килограмма сахара или риса. Из той мелочи, которую нам выдавали на воду и фрукты, мне приходилось выкраивать на дорогие американские сигареты.
Мулла Урок-ака нес, прижав к животу, стопку мужских носков, какой-то большой платок и итальянский гобелен. Отложив свои покупки в сторону, он присел рядом с нами и, утерев с лица пот, сказал:
― Дохтур-джан, давайте подымим?
Исрафил прыснул.
― Чему смеетесь, братец?
― Да так, кое-что вспомнил.
― Расскажите, чтобы и мы посмеялись.
Исрафил рассказал: жил-был на свете курильщик наса, который всю жизнь пользовался чужой табакеркой. Однажды, увидев нового знакомого, он воскликнул: "Асалам алейкум, как поживаете, все ли у вас в порядке, как ваша семья, как ваши родные, все ли в добром здравии? Позвольте-ка вашу табакерку".
На второй день они встретились снова. "Асалам алейкум, как поживаете, все ли у вас в порядке, как ваша семья, как ваши родные, все ли в добром здравии? Позвольте-ка вашу табакерку". Новый знакомый протянул ему табакерку, но при третьей встрече не успел любитель чужого табачка раскрыть рот, как он начал сам: "Алейкум салам, я поживаю хорошо, здоров, все у меня в порядке, родные и знакомые тоже здоровы, но если вам опять понадобилась моя табакерка, то отправляйтесь-ка сами знаете куда…" И хозяин табакерки произнес такие слова, которые неприлично повторять вслух.
Мулла Урок-ака покраснел, затем повторяя:
― О господи, прости, всевышний, ― взялся за обшлага халата и вдруг рассмеялся. Он смеялся долго и с наслаждением. Его огромный живот колыхался. Наконец, насмеявшись всласть, он сказал:
― Господи, каких удивительных людей ты сотворил на свете! Такие штуки выкидывают, что просто… О милостивый Аллах, прости прегрешения рабов своих…
С высоким титулом!
По опустевшим улицам Мина мы направляемся обратно в благословенную Мекку. Наши хозяева хоть и взимают с нас риалы и доллары без устали, но когда речь заходит об услугах, не столь ретивы и подвижны. Мы сами ищем себе автобус. К счастью, моя нога поправилась и я могу обходиться без палки.
Лавочники уже убрали свои товары, сложили тенты и паласы. Теперь ничто не мешает осмотру места празднества. Каждый сантиметр земли покрыт шкурами, головами, ногами баранов и овец, гниющими кишками и внутренностями, горами обглоданных костей. И всюду человеческие испражнения. Сделать неосторожный шаг настолько опасно, что пешеход, зажимая нос тряпкой, должен беспрестанно глядеть перед собой, выбирая место, куда бы поставить ногу. Поскольку другая его рука занята зонтом, сумкой или какими-нибудь вещами, а туча мух кружится вокруг, он вынужден отгонять их все время мотая головой.
Третье и последнее побиение шайтана прошло без прежнего энтузиазма. Видимо, силы у правоверных иссякли. Или до сознания некоторых дошла наконец смехотворность этого деяния.
Несмотря на мои неоднократные и настойчивые запреты, один из старых кори остановил уличного водоноса. Третий день в святой долине Мина я без устали повторяю, чтобы не пили сырой воды: только чай или кока-колу. Да, да, ваш покорный слуга стал горячим пропагандистом кока-колы. Если об этом проведают хозяева компании, производящей этот напиток, авось поставят где-нибудь памятник советскому врачу - их рекламному агенту.
Мы ищем автобус. На каждом шагу встречаются свободные машины, но они заблаговременно заняты представителями других групп.
Сеид Абдуль Керим семенит впереди и время от времени успокаивает нас, говоря, что и мы, иншалла, найдем себе машину.
У обочины дороги мы увидели лачугу, вокруг которой был разбит огород и росли три-четыре финиковые пальмы; земля, разделенная на грядки, засеяна укропом, луком и чем-то напоминающим салат. Наши старики заявили, что они не в силах больше идти, пусть сеид Абдуль Керим отправится один и отыщет какой-нибудь транспорт.
Почесав в затылке, сеид исчез. Мы расположились в тени лачуги. Следуя нашему примеру, и другие паломники, топча ногами, взращенный на приносной воде огород, устремились б тень пальм. Хозяин гнал их суковатой палкой. Его уста, не умолкая ни на секунду, исторгали громкие ругательства.
― Хаджи, ― обернулся ко мне Исрафил, ― осознаешь ли ты свое счастье?
― В каком отношении?
― В том, что не знаешь арабского языка и не понимаешь, какими словами награждает хозяин сада ни в чем не повинных жен и матерей этих паломников.
― Если так, то я действительно счастлив.
Сеид Абдуль Керим вернулся ни с чем. Опять пешком пустились мы на поиски транспорта. Впереди нас вышагивала большая группа хаджи из какой-то страны. Примерно через час нашелся свободный автобус. Все разом бросились к нему. Наши конкуренты действовали дружнее и поэтому сели в автобус раньше нас. Я и Исрафил нарочно отстали.
Нещадно толкаясь, паломники заполнили автобус, но и там схватка за места поудобнее не прекращалась. Подняв сумку с термосом на плечо, я начал пробиваться в хвост машины, как вдруг чья-то палка обрушилась на термос и его хрупкий стеклянный баллон мелкими осколками осыпался внутри помятого кожуха. Один из чужеземных паломников метил палкой в голову Махсума-Жеваки, с которым подрался из-за места. Мой термос принял на себя удар.
Настроение у Исрафила снова испортилось. Он не произнес ни слова. Я уже немного изучил его характер. Почему-нибудь рассердившись, он ни на кого не смотрит, только бросает гневные взгляды на небо или потолок и все время покашливает. Мулла Нариман обернулся ко мне и выразил сочувствие:
― Уважаемый дохтур-джан, какой красивый термос пропал зря! Как жаль, что пропал такой красивый термос. Нет, не возражайте, пропал.
― Все к лучшему, домулло. Легче купить новый термос, чем лечить разбитую голову.
― Ваша правда, сударь, нет, не возражайте, ваша.
Исрафил, услышав этот любезный разговор, улыбнулся. Лицо его прояснилось и, вынув из моей сумки смятый термос, он выбросил его через окно.
― Напрасно, ― сказал я.
― А что бы ты с ним делал? - спросил Исрафил.
― Довез бы до благословенной Мекки и поставил там как памятник братства паломников, которое они проявляют с таким темпераментом.
― Как же, позволят тебе расставлять по благословенной Мекке памятники! Здесь тебе не тетин кишлак!
― Не позволили бы, так отвез бы в соборную мечеть в Душанбе.
Достигнув благословенной Мекки, мы устремились совершить таваф-аль-вида, то есть прощальный таваф дома божьего. На этом завершилась основная часть паломничества. Все поздравляли друг друга с высоким титулом хаджи. "С хаджжем, со святым хаджжем! С высоким титулом!" Старики бросались друг другу в объятия, исторгая по нескольку капель слез радости и умиления.
Согласно программе, теперь мы отправимся в город Таиф, осмотрим священные места, затем поедем в лучезарную Медину, где почтим гробницу последнего пророка. Правда, мы и без этого считаемся хаджи в полном смысле слова, но посещение Таифа и Медины, учитывая, что мы уже очищены от грехов, позволит нам прихватить на родину благословение про запас.
Мои спутники выпили из колодца Замзам столько воды, сколько могло вместиться в их утробе. Одного из стариков, у которого живот разбух так, что он не мог двигать ногами, пришлось тащить под руки до самого дома…
Исрафил отправился вместе с кем-то в Идарат-ул-хаджж за разрешением на дальнейшее путешествие. В одиночестве вышел я пройтись по улицам и базарам благословенной Мекки. В одном месте мое внимание привлек невиданный шашлык. Около пуда мяса было нанизано на большой шампур, вертикально стоявший над большой жаровней. По форме нанизанное мясо напоминало деревянный бочонок. Шашлычник, сообразно полученным деньгам, отрезал мясо с подрумянившейся стороны, взвешивал и, положив на мягкую булку, протягивал покупателю.
Удалившись от Каабы метров на триста, я оказался в западной части города. Я еще, кажется, не говорил, что центр благословенной Мекки находится в похожей на котлован низине, посредине которой расположен дом Аллаха. Во все стороны отсюда ползет наверх множество улиц и переулков. Беспечно поглядывая сверху вниз, я вдруг открыл пресловутую тайну "висячего камня". С тех пор как мы прибыли в Мекку, я при каждом тавафе внимательно рассматривал аль-хаджар-уль-асвад и дом Аллаха, но не замечал ничего похожего на висящий в воздухе камень.
Сама Кааба - это кубическое каменное здание, каждая сторона которого равна в ширину примерно шести метрам, а высота метрам семи. Сверху оно покрыто парчовым покрывалом, скрывающим от крыши до фундамента все, кроме золотых дверей, у которых всегда стоят один или два солдата ― те самые, что лупили жгутами по головам не в меру усердных богомольцев. Это покрывало называется кисвой и ежегодно накануне праздника Курбан-байрама обновляется. Прежнюю выцветшую кисву шейхи продают жаждущим благодати правоверным, которые платят за клочок этой реликвии цену одного-двух баранов.
Метра на полтора ниже крыши Каабы покрывало окаймлено широкой, чуть меньше метра, полосой с густо-густо написанными золотой арабской вязью святыми аятами. В жарком полуденном мареве, под ослепительными лучами солнца и издали, если прищуриться, могло показаться, что кисва разделена надвое и верхняя часть Каабы словно висит в воздухе. Если, повторяю, посмотреть прищурившись. Ну, а если посмотреть широко раскрытыми глазами? Или через темные очки? Или подойти поближе? Или посмотреть до восхода солнца или после его захода? Увы, тогда ты будешь лишен счастья лицезреть "божественное чудо".
Дома мои спутники мирно беседовали. Теперь все мы, восемнадцать человек, жили вместе. Старики еще утром второго дня пребывания в Мекке отказались от зловонной и полутемной комнаты на первом этаже и перетащили свои пожитки к нам.
Пожилые кори просили у муллы Наримана, чтобы он повторил те рубаи, которые читал в шатре в долине Арафат. Мулла отнекивался, набивая себе цену, но когда просьбу стариков поддержал Кори-ака, смягчился и прочитал следующие строки:
Мир ― чаша, небо ― тамада, а смерть для нас ― вино.
Мы, люди, ― врозь и сообща ― пьем всякий раз вино.
Кто 6 ни был ты, о человек, они всегда с тобой.
И чаша та, и тамада, и смертный час - вино.
― Браво, браво! ―одарили слушатели муллу Наримана, истинного аристократа и потомственного ходжу, и на некоторое время задумчиво приумолкли.
В комнату вошел Максум-Жевака. В руках он держал пол-арбуза. Видимо, другую половину он, не удержавшись, съел на месте покупки. Пристроив арбуз на шкаф, он укутал его поясным платком и, пройдя в угол комнаты, начал приводить в порядок свои вещи, сваленные в чемодане. При виде этого вдохновились и остальные, и каждый занялся своим барахлом. Эта процедура повторялась по три-четыре раз на дню, ибо с каждым новым днем нашего путешествия росли и приобретения. Приехав сюда с двумя чемоданами, многие из моих спутников купили в благословенной Мекке еще по одному, а то и по два новых.