8
Перед самым отходом прибыл на корабль назначенный на Командорские острова фельдшер Полговской. Тяжело ступавший за ним носильщик нёс на деревянной рогульке за спиной три солидных чемодана. Четвертый - с документами, банкнотами и бельем - нёс сам Полговской. Каюту ему отвели в кормовой части под нижней палубой. Прощаясь с Владивостоком, он поднялся наверх, но там скоро стало сыро и холодно. Когда корабль вошел в туман, стеной стоявший за Скрыплевом, ничего не оставалось, как вернуться в каюту и попытаться отдохнуть от сборов и расставаний. Полговской разделся и лег, но сон к нему не шел.
На верхней койке храпел Купцов, его сосед по каюте, основательно кутнувший перед отходом. Корабль мерно покачивался, ритмично постукивал гребной вал, за стальной обшивкой борта плескалось море. Каждые две-три минуты, как будто издалека, в каюту доносился сиплый бас парового свистка.
Непрекращающиеся гудки туманных сигналов действовали Полговскому на нервы, вселяя тревогу, будили воспоминания о его последнем плавании. Ох и давно это было! Он был молод, только что женился, служил фельдшером на "Богатыре". Была война с Японией. Крейсер шел из Владивостока к мысу Гамова, чтобы в густом тумане незаметно выйти в Японское море. Несмотря на это, шли с гудками, как и сейчас. Зачем?.. Во время обеда, когда все офицеры, кроме вахтенного начальника и младшего штурмана, сидели в кают-компании, тарелки вдруг полетели с затрясшегося стола и все с ужасом почувствовали, как корпус крейсера загремел на камнях. Офицеры выскочили наверх и толпой бросились на мостик. Он, как сейчас, помнит их растерянные, испуганные лица. Помнит истошные крики и ругань командира. Полный задний ход, откачка за борт котельной воды, перебегание с борта на борт всей командой - ничто не помогало. Крейсер крепко засел на рифах мыса Брюса и вышел из строя до конца войны. После этой аварии поставили на мысе никому ненужный маяк: ведь обычно там никто не ходит!
Память услужливо подсказывала ему подобные случаи.
А как "Пересвет" в 1916 году возвращался с пробы машин во Владивосток и, уже входя в пролив Босфор Восточный, ухитрился с полного хода сесть на Иродов Камень? А как в прошлом году угробился на рифах мыса Лопатка охранный крейсер "Командор Беринг"?.. Нет, морские офицеры плохие судоводители, они плавают на авось. А здесь ещё штурман из недоучившихся гардемаринов, идем через опасный Сангарский пролив. Там и рифы, и постоянный туман, и изменчивые сильные течения. Вдруг плавание окончится кораблекрушением?
Угнетенный такими мыслями, Полговской стал усердно молиться Николаю чудотворцу, покровителю всех плавающих.
Вдруг машина заработала полным ходом, а корабль как-то странно задрожал. Вслед за этим Полговской ощутил толчок и необъяснимый отдаленный грохот. За переборкой раздался звонок машинного телеграфа, и… машина стала.
Быстро одевшись и схватив свой самый легкий и самый дорогой чемодан, Полговской, не чуя под собой ног, бросился на палубу. Там была тишина, корабль слегка покачивался. Впереди чернела громада каких-то скал. С мостика раздался спокойный и уверенный голос:
- Вахтенный! Включите кормовой якорный огонь!
Мимо пробежал матрос с переносной лампой.
"Так вот оно что! - подумал Полговской. - Стали где-то на якорь! А я-то испугался! Хорошо, хоть никто не видел". Он тихо пробрался обратно в каюту. Достал коньяк, выпил полный стакан, не раздеваясь, лег на койку и быстро заснул.
Проспал завтрак и только перед обедом вышел на палубу. "Адмирал Завойко" снова шел полным ходом, переваливаясь, как утка, с борта на борт. Тумана уже не было, горизонт быстро прояснялся. На баке устанавливали поднятую из трюма пушку Гочкиса. На мостике штурман с секстаном в руках старался поймать бледно-желтый диск солнца, временами проглядывавший сквозь вуаль слоистых облаков. Наконец это ему удалось, и он с удовлетворенным видом исчез в рубке. Командир спал в своей каюте. По шканцам в одиночестве прогуливался Якум. Море было тихо и пустынно. Попутный бриз покрывал рябью катившиеся с юго-востока валы мертвой зыби.
9
- Другого мы сейчас не найдем, - сказал на бюро комиссар флотилии, - а Павловский, по-моему, подходит. В политике разбирается, партии предан, был в заграничном плавании, с морской службой знаком. Правда, по молодости очень невыдержан, замкнут, трудно сходится с людьми. Но ведь он не один там будет. Фактическим руководителем всего дела будет Якум, старый, опытный большевик. Он поможет ему…
Присутствующие зашумели.
- Потише, товарищи! - продолжал комиссар. - Не следует забывать, что назначение Павловского временное: через два-три месяца судно вернется во Владивосток. Вот тогда мы и решим окончательно вопрос о комиссаре "Завойко". И если надо будет, заменим. Повторяю: сейчас у нас нет ни одного опытного политработника для экспедиции…
Так накануне отхода на Камчатку "Адмирала Завойко" Бронислав Казимирович Павловский, неожиданно для него и вопреки его желанию, стал военным комиссаром. Такое доверие ему, конечно, льстило, но тем не менее он хорошо понимал, что совершенно не подготовлен к работе. Как почувствовать политический пульс судна, как воспитывать и вести за собой экипаж, что делать - он не знал.
Мать Павловский не помнил: она умерла вскоре после его рождения. Отец служил вахтером в провинциальной мужской гимназии. Второй раз не женился: был стар, неказист, имел пристрастие к вину. Чтобы дать образование единственному ребенку, старик шел на всё. Устроив его в ту же гимназию, он убедил маленького Броню прилежно учиться, всегда быть почтительным к начальству. Но скрасить сыну сиротское детство и юность на своё более чем скромное жалованье отец не мог. Бедность, отец-вахтер, которого гимназисты презирали и побаивались, - всё это уже с младших классов воздвигало вокруг Брони стену отчужденности. Друзей в гимназии у него не было. На насмешки гимназистов он отвечал презрительным молчанием. Драться с ним не рисковали, испытав на себе его физическую силу и заступничество отца, к которому благоволил инспектор классов. Его оставили в покое и лишь завидовали, что он отлично учится.
Шли годы. Броня прилежно учился и окончил гимназию с золотой медалью. Радости отца не было предела, но встала новая забота: после гимназии Бронислава должны были призвать на военную службу.
- Если уж тебе не миновать военки, - сказал отец, - то лучше поступить в Гардемаринские классы. Это единственное в России высшее военно-морское учебное заведение. За три года там можно получить солидные технические знания, которые пригодятся и на гражданской службе.
Сын с этим согласился и отправил документы в Петроград. Поступил благодаря золотой медали. Но гардемаринская среда, сорившая деньгами, монархические и полумонархические настроения пришлись ему не по душе. На крейсере в заграничном плавании Павловский не ужился с товарищами, держался обособленно. После Октябрьской революции без колебаний вернулся из Гонконга во Владивосток с матросами гардемаринского отряда. Домой он не поехал, на дальневосточные фронты гражданской войны вместе с матросами не пошел. Работал конторщиком. В период колчаковщины перешел на нелегальное положение, чтобы не попасть в белую армию. Случай столкнул его с подпольщиками-большевиками. Всё началось с несложных поручений. После изгнания из Владивостока белогвардейцев Павловский вступил в партию большевиков и работал в штабе секретарем комиссара Сибирской флотилии.
И вот теперь совершенно неожиданно на пего свалилась ответственность быть военным комиссаром идущего на Камчатку со специальной миссией корабля. Что он должен делать в первую очередь? Что значит "воспитывать личный состав"? Об этом нужно побеседовать с Якумом.
Пока он успел познакомиться только с командным составом. Командир, старый офицер, хоть и говорят, служил у белых, но, конечно, не монархист. Патриот, верит в Российскую республику. Но какую? Может быть, в буржуазно-националистическую? Среди офицеров оказался его прежний однокашник, тоже бывший гардемарин, штурман Беловеский. Но встретились они как-то холодно, и разговора не получилось. Остальных, он пока не знает, не знает и матросов…
Нет, нужно быть активнее. Комиссару не к лицу валяться на диване. И, превозмогая себя - его мучила морская болезнь, - Павловский встал, надел бушлат, решив обойти корабль и побеседовать с вахтенными.
Так, в сомнениях и поисках, началась его жизнь на корабле, где он был если не первым, то, во всяком случае, лицом, от которого зависело очень многое.
10
Трудно было ночью в густом тумане найти вход в Сангарский пролив. Беловескому не пришлось решать эту задачу: Клюсс сам рассчитывал и назначал курсы, приказывал бросать механический лот, а штурману фиксировать движение корабля на карте и вести записи в навигационном журнале. Опознав маяк Сираками, пошли вдоль берега Хоккайдо, ориентируясь по глубинам, Беловеский смотрел то на карту, то на компас.
Командир не отходил от машинного телеграфа. После каждого туманного сигнала все на мостике прислушивались.
Когда "Адмирал Завойко" чуть не столкнулся с японским железнодорожным пароходом-паромом, Клюсс сказал едва оправившемуся от опасной встречи штурману:
- Ну вот и определились.
- По парому? - удивленно спросил штурман.
- По парому и глубине, батенька. Смотрите, он ходит из Хакодате в Аомори кратчайшим путем. Проложите его курс… Теперь ищите на этом курсе измеренную нами глубину. Здесь вот мы быть не можем: далеко. А вот здесь мы находимся. Рассчитывайте курс прямо на выход, и будем поворачивать.
Через три часа начался рассвет, но туман стал ещё гуще. Глубины увеличились, лот перестал доставать дно.
"А ведь вышли-таки в Тихий океан, - подумал штурман, - какое у командира чутье! Я бы так не смог".
Беловеский не представлял тогда, что пройдут годы и он сам, так же внешне спокойно, будет водить огромные боевые корабли через не менее опасные проливы. Не подозревал, какие сомнения только что терзали душу его командира и как трудно было не обнаруживать их даже интонацией голоса. Всё у него было ещё впереди.
Крупная океанская волна медленно поднимала и раскачивала корабль. На вахту вступил старший офицер. Командир ушел в свою каюту. Штурман прикорнул в рубке на диване.
На планшире гакаборта, как беличье колесо, крутился маховик механического лага, отсчитывая мили от далекого уже Владивостока.
11
Командир броненосца "Ивами" капитан 1 ранга Сирано был рассержен и озадачен: военный врач, посланный произвести санитарный осмотр прибывшего русского судна, вернулся с докладом, что осмотр запретил русский командир. Он привез и письмо от него, полное обидных нравоучений о международной воинской вежливости.
Сначала Сирано пришел в ярость, но спрятанный в недрах его деспотической натуры здравый смысл шептал ему, что написавший такое письмо угроз не испугается. Он вспомнил о подписанном его именем объявлении, расклеенном по всему Петропавловску:
"Единственной целью зимования японских кораблей "Ивами" и "Канто" является не что иное, как покровительство подданным Японии и других стран. В случае, если будет нанесен ущерб, то, не колеблясь, приму меры, какие сочту соответствующими".
Объявление составил не он. Вместе с пачкой этих объявлений пришла секретная директива, требовавшая всемерно избегать конфликтов с русскими властями, ограничиваясь в нужных случаях лишь намеками на применение силы. Несколько успокоившись, Сирано послал за офицером разведки. Лейтенант Ямомото явился немедленно.
- Нате вот, прочтите, - пробурчал Сирано, подавая ему письмо. - Дзёдэки дэс-ка?
Ознакомившись с письмом русского командира, Ямомото улыбнулся:
- Кто же это послал врача на русский корабль?
- Кто послал… Я послал, - покраснел Сирапо. - Откуда я мог знать, что он военный? Ведь это яхта русского губернатора.
- Но флаг-то на ней военный?
Сирано рассердился:
- Какое мне дело до флага?! Доложили мне, что пришло русское судно, и я приказал… А теперь ваше дело уладить эту неприятность.
Лейтенант мгновенно стал серьезным.
- Слушаю, командир, - ответил он с почтительным поклоном и вышел на палубу.
Обдумывая, что следует сделать, Ямомото нервно шагал по юту броненосца. "Русский командир, конечно, обиделся, обижен его письмом и Сирано. - Взгляд лейтенанта скользнул по долговязой фигуре вахтенного офицера. - Вот на него и придется всё1 свалить. А этот бурбон Сирано совсем не выходит из каюты. Отяжелел, ничего не хочет видеть, ничем не интересуется…"
Надев парадный мундир и саблю, лейтенант отправился на русский корабль.
12
Не успел катер с японским врачом отвалить, как к трапу стоявшего на якоре "Адмирала Завойко" подошла шлюпка, полная вооруженных людей.
- Кто вы такие и что вам угодно? - осведомился вахтенный офицер.
Человек в шинели с красной повязкой на рукаве с напускной суровостью объявил:
- Я начальник здешней милиции. Буду производить досмотр прибывшего парохода.
- Ну это как разрешит наш командир. Команде вашей оставаться в шлюпке, а вас прошу на борт.
Клюсс с сердитым видом заявил, что военные корабли никаким досмотрам милиции не подвергаются.
- А пассажиры и их вещи?
- Их можете проверять при сходе на берег.
- В таком случае я никого не выпущу на берег и не разрешу погрузку угля.
- А нам и не нужно вашего разрешения. Уголь принадлежит Морскому ведомству.
Наступило неловкое молчание.
- Сейчас я попрошу сюда начальника экспедиции. Может быть, у него что-нибудь есть вам сказать.
Вошедший в каюту Якум, оглядев начальника милиции, спросил:
- Вы партийный, товарищ?
- Парийный, так что ж?
- Я тоже старый член партии, и у меня к вам просьба. Поезжайте на берег и пригласите сюда секретаря Петропавловского комитета товарища Савченко.
Начальник милиции откозырял. Он не совсем ясно понимал происходящее. Гапанович прислал несколько телеграмм, в которых сообщал, что на Камчатку выехал расхититель народного достояния Якум, который препятствует снабжению Камчатки продовольствием и товарами и с помощью своих дружков - авантюристов из Приморского областного управления - помешал возвращению на Камчатку избранников народа, боясь, что они разоблачат его. Гапанович настойчиво предлагал Камчатскому ревкому захватить силой пароход "Завойко", а Якума арестовать. Ничего не зная о том, что в действительности происходит во Владивостоке, ревком приготовился к решительным действиям. Первым шагом была посылка на судно милицейской команды. Но из этого ничего не вышло, и начальник милиции был явно смущен: ведь он теперь едет обратно на берег, чтобы выполнить распоряжение того самого Якума, которого должен был арестовать.
Его растерянность возросла, когда он увидел, что, как только их шлюпка отвалила от судна, к трапу подлетел, сверкая самоварной медью трубы, паровой катер с японского броненосца. На корме его в парадной форме стоял японский офицер.
Милиционеры усмехнулись.
- По-моему, на этом пароходе переодетые белогвардейцы, - решительно заявил один из них. - Вон, глядите, как козыряют и ручки жмут!
Начальник, сидевший на руле, промолчал.
Ямомото пробыл в командирской каюте не больше пяти минут. Поздравил русского командира с благополучным прибытием, выразил сожаление о недоразумении, которое произошло по вине вахтенного офицера, "не заметившего" военного флага. Он будет наказан, а о недоразумении капитан 1 ранга Сирано просит забыть.
Клюсс принял извинение с улыбкой.
Через час на корабль прибыли секретарь Петропавловского комитета РКП (б) Савченко и председатель областного народно-революционного комитета Ларин. Их провели в бывшую губернаторскую каюту. Савченко молод, чисто побрит, русые волосы зачесаны назад. В голубых глазах улыбка: бывший член Приморского областного комитета, он хорошо знает Якума. Ларин старше. Пышные кудри, подстриженные усы, умный изучающий взгляд человека с непреклонной волей. Он здесь давно. После октябрьского восстания 1907 года участвовавшие в революционных выступлениях рабочие мастерских Владивостокского военного порта были уволены, и Ларин, тогда веселый восемнадцатилетний слесарь, с группой товарищей выехал на Камчатку.
Сейчас оба немного взволнованы, не знают, как вести себя, Ларин уже давно присматривался к Гапановичу, к телеграммам из Владивостока относился с некоторым недоверием.
Он чувствовал, что за ними есть что-то другое, пока скрытое. Но последнюю депешу, в которой Гапанович сообщил, что находившееся в распоряжении Камчатского ревкома паровое судно решением Приморского областного правительства передано Сибирской военной флотилии, он воспринял болезненно. "Адмирал Завойко" был единственным средством сообщения ревкома с побережьем и Владивостоком, лишиться его - значило потерять крылья, способность к оперативной деятельности. С этим Ларин примириться не мог и готовился бороться. Волновал обоих и продовольственный вопрос: что привез "Адмирал Завойко", сколько и на каких условиях?
Гостей встретили Якум и Павловский. После рукопожатий Якум предъявил свой мандат. Прочитав его, Савченко взглянул на Якума с улыбкой, а Ларин как-то неопределенно покачал головой:
- С такими полномочиями спорить не приходится. Что же вы нам привезли?
- Немного, - отвечал Якум, - вы же знаете, что грузовместимость судна невелика. Провизии на двадцать с половиной тысяч, зарплату золотом для служащих государственных учреждений и для населения Командор. Да вот ещё Боброва из камчатской делегации да Полговского на Командорские острова.
- А Гапанович и остальные члены делегации? - спросил Савченко.