Капитан пропадал на берегу два дня. На второй день к вечеру он вернулся пьяный в лоск.
Едва он появился на судне, к нему стеной подступили матросы.
- Когда жалованье, господин капитан?
Капитан раздвигал толпу огромными руками и шел, не отвечая ни слова, вперед к своей каюте.
- Жрать нечего! - выкрикнул кто-то. - Надоели солонина и сухари!
- Что мы, собаки, что ли? - поддержал другой голос.
- Сам коньяк трескаешь, а нам фигу с маслом!
- Наторговал небось?
Кто-то резко свистнул. Шум возрастал.
- Молчать, чертовы бунтари! Полицию вызову! - рассвирепел капитан, но тут же обмяк и лениво бросил:
- Завтра плачу, черт бы вас побрал!
- Не заплатишь - не уйдем из Гамбурга! - крикнул ему вслед Андрей.
Капитан еще раз обернулся.
- А ты у меня попляшешь, молодчик, - злобно процедил он сквозь зубы.
Глазов услужливо распахнул перед ним дверь. Шатаясь и держась за стены каюты, капитан ушел к себе.
Возбуждение на судне не стихало, и боцману долго пришлось уговаривать ребят, пока они разбрелись по своим местам.
Плотный шуцман в серо-зеленой форме, в лакированном кепи на бритой голове ходил по набережной, не спуская неодобрительного взгляда с беспокойного судна под русским флагом.
На следующее утро капитан съехал на берег, заявив команде, что младший штурман Кованько получил от него деньги для раздачи жалованья.
Действительно, на маленьком столике в кают-компании были разложены ведомости, лежали счеты, стояла чернильница в медной оправе с крышкой-куполом, и под рукою Кованько лежало несколько пачек германских кредиток. Команда выстроилась длинным хвостом по коридору и на палубе. Повеселевшие матросы балагурили, смеялись, что потопают сейчас в город за всяким добром, выпьют и заночуют в каком-нибудь кабачке. Но Кованько заявил, что выдает только аванс по 50 марок на брата, - таково распоряжение капитана. Вместо жалованья за 3 месяца полностью какие-то гроши! Поднялся крик. Ругань висела в воздухе. Имя капитана упоминали с проклятьями.
- Какой такой аванс? - кричал один. - Три месяца, сука, ничего не платил и вдруг - аванс!
- Не брать, ребята, ничего! Пусть заткнется своими марками.
- Жаловаться!
- Кому жаловаться-то?
- В контору.
- Поди ты под хвост со своей конторой. Где она, эта контора?
- А кому жаловаться? Немцам?
- Плевать на тебя немцы хотели.
- Вот сволочь рыжая, чертова паскуда!
- Ребята! - кричал Кованько. - Чего дурака валяете? Бери, сколько есть. А потом спорить будете. Что я тут, до вечера сидеть буду?
Отплевываясь и ругаясь последними словами, матросы начали выводить каракули в графе "причитается к выдаче", а Кованько, неловко, слюня пальцы, отсчитывал новенькие бумажки с изображением пожилой толстой женщины в старонемецком наряде.
Получив деньги, большинство матросов повалило в город. К вечеру аванс был пропит в крошечном прокуренном кабачке. Кабачок этот держал расторопный русский эмигрант. Его две дочери - Стеша и Марфинька - пели под гитару заунывные русские романсы - "Утро туманное", "Пара гнедых" и даже "Коробейников" и "Дубинушку". Здесь "пахло русским духом", говорили по-русски, варили борщ и кашу. Матросы русских судов предпочитали незатейливый кабачок чистым немецким пивным, куда, ходят семейными парами небогатые бюргеры, и шумным портовым притонам, где кричат и бранятся матросы на всех языках мира.
К ночи стали прибывать на судно первые партии "трупов".
Товарищи, не столь охмелевшие, складывали их под тентом и в кубриках на койки, подобно бревнам. На другое утро, выспавшись и выпив по бутылке пива на последние гроши, они опять начали требовать денег у капитана.
Капитан как ни в чем не бывало вышел к команде и заявил, что ему уже ранее было известно, куда уйдут деньги - на пропой, и что потому, дескать, он выдал только аванс.
- Сколько вам ни дай здесь, - всё пропьете. Больше в Гамбурге не получите ни пфеннига!.. Подождите, подождите! - поднял он руку, чтобы прекратить поднявшийся шум. - Я обещаю выдать вам деньги в море за день до входа в гавань... В первый французский порт. Сегодня ночью мы уходим, и вам здесь деньги больше не нужны. Зато, когда вы попадете в Марсель, у вас будут сбережения. Там вы, может быть, захотите покинуть судно или перейти на другое. Мало ли что может случиться? А растранжирить всегда успеете. Вот и все.
Он повернулся и ушел.
Шум голосов утих не сразу, но возбуждение спало.
Все дни, пока мы стояли в Гамбурге, производилась погрузка генерального груза на "Св. Анну". Ящиками и свертками был заполнен весь свободный твиндек; кроме того, большие ящики с частями машин заняли добрую половину верхней палубы. Днем я и Кованько съездили в город за покупками, посидели в плавучем кафе на роскошном "Альстере". По поверхности огромного бассейна взад и вперед, круто заворачивая у гранитных берегов, носились крошечные двухместные яхточки, по эспланадам вереницей неслись блестящие автомобили. Вечером, когда первые огни зажглись над водой, мы покинули кафе и вернулись на судно. Через час мы уже двинулись по волнам Эльбы на буксире у крошечного, но мощного пароходика.
Ночью прошел мимо Гельголандский маяк, и медленно, экономическим ходом, пошли мы по одной из оживленнейших морских дорог - из Гамбурга и Кильского канала к берегам Англии, Голландии и Франции. Впереди, позади и с боков дымили трубы других пароходов. Колыхались на волнах большие парусники. Чем ближе к Ла-Маншу, тем гуще клубились туманы. Море вспухло тяжелыми перекатывающимися волнами, пароходы закивали носом и едва волочили по волнам тяжелую, низко сидящую корму.
Поздней ночью вызвал меня на палубу из кают-компании Кованько.
- Николай Львович, а нам тоже платить не будут? Что ж, нам деньги не нужны?
- Не знаю, что и думать, Сергей Иванович! - ответил я. - Раньше я как-то спокойно смотрел на все это. Думал - пусть копится. Но сейчас мне это не нравится. Будь у меня деньги, я, может быть, из Гамбурга или из Марселя поехал бы в Ревель. Ну, а без гроша в кармане куда же денешься?
- Черт знает что такое! - возмущался Кованько. - Сам делает, что хочет. Никому ничего не говорит. И потом, знаете что? Меня очень удивила одна вещь.
- Какая вещь?
- Вы обратили внимание на адреса нашего груза?
- Нет.
- Пойдемте, я вам покажу кое-что любопытное. Пойдемте, не ленитесь. - Он тянул меня за рукав.
- Да иду, иду, что вы теребите мою куртку? - смеясь, говорил я взволнованному юноше.
Мы прошли на бак. Здесь хитрыми морскими узлами были привязаны к обухам и рамам громоздкие ящики с машинными частями. Кованько подвел меня к одному из них, приподнял брезент и показал на ряд мелких черных букв на неотесанной доске ящика. Я прочитал:
"Valparaiso".
"Так, так, - подумал я. - Вальпараисо. Значит, Чили, Южная Америка!"
На другом ящике, рядом с названием фирмы, стояло:
"Montevideo".
Дальше на ящике - еще раз "Вальпараисо".
- Поняли? - спросил Кованько.
- А кто принимал груз? - ответил я вопросом.
- Старший.
- Значит, он знал, куда идет груз? Он ведь записывал адреса в судовую книгу.
- Значит, знал.
- А нам ни слова?
Кованько подошел ко мне вплотную и взял меня за руку.
- Николай Львович, дорогой. Эти сволочи делают с нами, что хотят. У меня к ним не осталось никакого доверия. Вообще, после бегства Миллера, этого предательства, этого постыдного бегства штаба, бросающего на произвол судьбы фронт, я уже ничему не верю. Ну, может быть, один предатель, один случайный изменник, но когда все таковы, этот лагерь надо бросить.
- Давно пора! - прозвучал около нас уверенный, с горячими нотками, голос.
Мы вздрогнули, но удивление наше мгновенно рассеялось, - это был Андрей.
- Давно пора, говорю я вам, Николай Львович. Я еще до Архангельска говорил вам. Капитан наш прохвост. Но скажите, товарищи, что вы здесь такое вычитали?
Слово "товарищ" я слышал впервые за два года. Это запретное слово всюду, где хозяйничала белая власть, говорили только на ухо, оглядываясь. Для "товарища" место было в тюрьме, на Иоканке.
Мы рассказали Андрею об американских адресах наших грузов.
- Тю-тю-тю! - засвистал Андрей. - Вот что! Это крепче, чем я сам думал. Это мне невдомек. Я думал, ближе. Вот черт атлантический, вот холера рыжая! Ну, мы его на этом поймаем. В Америку? А жалованье перед первым французским портом обещал, сукин сын! Жди этого французского порта до второго пришествия. Ну, посмотрим, что он запоет, когда мы в Бискайю попадем. Скотина!
- Дда, нехорошо! - вырвалось у меня против воли.
Я уже давно чувствовал, что капитан что-то затевает, но что именно, я не знал и ждал развития событий. Груз, адресованный в Америку, сбил меня с толку. Поездка через Атлантический океан мне не улыбалась, а тем более в Вальпараисо, гавань на Тихом океане.
- Странно! Уж не в Сибирь ли он пробирается? - подумал я вслух.
- Эх, Николай Львович! - с досадой подхватил Андрей. - Все-то вам странно. Все-то вы раздумываете.
Вам хоть на голову сядь, а вы все будете думать: а может, это не всерьез? Ничего нет странного. Дурачит нас капитан. Всех - и вас, и нас. А вы все хотите знать, что он думает, каким манером полагает вас за нос провести. Надо действовать. Опытный вы человек, а словно невдомек вам, что в Сибири теперь красные, а если уж к красным идти, так в Питер ближе. Незачем по океанам кружить. А грузы из Гамбурга в Южную Америку можно и без перегрузки послать. Из Гамбурга хоть на луну - без пересадки... Чего тут думать?
Конечно, Андрей был прав. Его практический ум не блуждал между трех сосен. Но я все еще не мог поверить тому, что капитан - человек с положением, образованный, благородный - на деле самый обыкновенный мошенник.
- Я вам скажу, - продолжал Андрей, - в чем дело. Капитану "Святая Анна" улыбается. Хочет он ее у компании сцапать. Заведет судно в Америку, нас разгонит, пароход продаст, а денежки себе в карман. Попомните мое слово, Николай Львович!
- Ну, ты нагородил, Андрей, - вмешался Кованько. - Как это так - денежки в карман? Компания не допустит. Что "Святая Анна" - щепка, что ли, да еще с командой? Ерунда!
- А я вам говорю, - не ерунда. Иначе, чего ему хлопотать? Хочет рыжий черт на революции капитал нажить.
- Но как же это сделать? Голова твоя с мозгами? - горячился Кованько.
- Как, не знаю. Вот будем шляпами сидеть, так нас научат, как это делается.
Сам я не знал, что и думать. Мысль Андрея не показалась мне нелепой. Во всяком случае, если это так, если принять на веру, что капитан покушается на "Св. Анну", то тогда легко объяснить все его поведение. Про себя я твердо решил переговорить с капитаном и предложил Кованько переговорить вместе. Кованько согласился без колебаний.
- Нельзя дольше держать команду в темноте. Хватит! Так можно черт знает до чего доиграться.
- Поговорите, поговорите! - сказал Андрей, хитро улыбаясь.
Мы пожали друг другу руки и разошлись.
Глава шестая
Поздним утром в легком тумане прошли мимо маяки, сторожившие пути на Зюдерзее и Амстердам, а затем на севере показались обрывистые меловые берега Англии.
Блеснуло на минуту солнце, и Дувр, маленький, как игрушка, с белыми домиками и с разбросанными по берегу коттеджами, показался в просвете тумана. Кале дремало на противоположном берегу, невидимое за густой серой завесой. Но вот с юга нахлынули новые облака, и молочно-белый мокрый туман пополз на английский берег и скрыл его с глаз.
У острова Уайта туман несколько разрядился, но Английский канал, этот шумный морской тракт, оказался тихим и пустынным. Не слышно пронзительных морских сирен. Лишь небольшой почтовый пароход перед самым носом "Св. Анны" пересек канал, направляясь, по-видимому, в Шербур.
Барометр резко падал.
- Что это так пустынно? - спросил меня Кованько. - Ведь обыкновенно тут каша из судов. Неужели из-за тумана?
- Разумеется, нет, - ответил я. - Я думаю, что во всех портах выброшены сейчас штормовые сигналы. Вот все и попрятались.
- А кто это дымит позади?
Я посмотрел в бинокль. Какой-то большой пароход, быстро нагоняя нас, шел на запад.
- Слушайте, Николай Львович. Если в океане сейчас шторм, так неужели мы не зайдем в Плимут или Саутгемптон?
- Саутгемптон мы уже оставили позади. Обычно, если в Атлантике буря, суда отстаиваются в Плимуте. Ведь Бискайя не шутит. Сунься туда в шторм, - пожалуй, покормишь рыб. Но что думает наш капитан, не знаю.
Мы зашли вместе с Кованько в рубку радиотелеграфиста.
- Ну что, Николай Андреевич, о чем воздух кричит?
- Буря, Николай Львович! - ответил радиотелеграфист, поворачивая к нам голову в шлеме с наушниками. - Да вы, наверное, и сами об этом догадались.
- А что, большая буря?
- Карнарвон всю ночь передает по всему западному побережью о приближающемся шторме. И французы кричат.
- А мы кому-нибудь что-нибудь передавали?
- Простите, Николай Львович. Капитан строжайше приказал никому ничего не передавать из его телеграмм. Я бы и рад, да знаете... - Он развел руками, виновато улыбнулся и углубился в чтение телеграмм.
- Вот дьявол! - обозлился Кованько. - Третирует нас, как мальчишек. На военном судне и то нет таких порядков. Там офицеры знают, куда идут и где опасность.
Тем временем ветер усилился, разогнав редкие туманные облака. Перед нами пенились волны Английского канала. "Св. Анну" сильно покачивало. Начал накрапывать мелкий дождь. Позади наседал черный трехтрубный гигант.
- Вот этому хоть бы что, - сказал Кованько. - Прет в океан и плюет на Бискайку с ее бурями.
Я навел бинокль на идущий мимо лайнер. Высокий корпус морского гиганта был выкрашен в черную краску, а кольца палуб над корпусом, похожие на пчелиные соты - в белую. Грузное судно покачивалось на волнах; на палубе было пусто. Обтянутые серыми парусиновыми чехлами, вытянулись в две линии спасательные шлюпки. Трубы были слегка наклонены назад. Бесчисленные ряды иллюминаторов на черном борту и на белом фоне палуб тускло блестели. Казалось, огромная стена многоэтажного дома плывет по взволнованному морю. На носу можно было прочесть в бинокль выведенное крупными белыми буквами слово "Америка".
Работая могучими, невидимыми винтами, лайнер прошел мимо, быстро обгоняя "Св. Анну". Чтобы полюбоваться на гордый ход морского гиганта, на палубу высыпала чуть ли не вся команда нашего парохода. Даже кок покинул камбуз, и вахтенный механик Гвоздев, высокий, словно высохший, мужчина, лет тридцати, подошел к борту, вытирая вспотевшее в накаленной атмосфере кочегарки лицо. Но на палубе гиганта было по-прежнему пустынно. Никто не обратил внимания на небольшое суденышко под российским флагом. Только на юте в одном из этажей кормовой пристройки открылась дверь на легкий круговой балкончик, и оттуда выглянул кок в белой плоской кокетливой шапочке. Наш кок замахал ему полотенцем. Американец повернулся и скрылся за дверью.
Ветер крепчал. Он то наносил новые волны густого тумана, то разрывал в клочья белесоватые, нависшие от капельной тяжести над самым морем облака. Но где-то наверху все так же прочно сгущалась облачная завеса и, кроме серой убегающей дали, тяжелого неба и темных, бурно перекатывающихся волн, ничего не было видно.
Английский канал превратился в пустыню.
Но нет. Вот впереди загудела, завыла сирена. Сирена "Св. Анны" ответила пронзительным гулом. Затем другая, третья... Раздирающий вой понесся над волнами.
Серый низкий корпус с тяжелыми массивами пушечных башен показался впереди по левому борту. Шторм свирепым порывом сорвал пелену тумана с косматых волн, и перед нами выросла небольшая эскадра военных судов. Впереди - дредноут, дальше, в кильватерной колонне, четыре крупных эскадренных миноносца и транспорт. Кованько, стоявший на вахте, свистнул, и вахтенный матрос помчался на ют, чтобы приспустить флаг в знак приветствия. Купец, по традиции, первый козыряет военному судну. Почти одновременно цветистый флаг на гафеле адмиральского судна поплыл книзу, затем вновь поднялся на свое место.
Международная вежливость была соблюдена.
К вечеру мы вступили в самое широкое место канала, все время придерживаясь английского берега.
Похоже было на то, что мы идем в Плимут.
Волны разгулялись вовсю. Матросы крепко задраили люки, пересмотрели двойные железные шипы, стягивавшие брезенты на люках трюмов. Убрали с палубы все лишние предметы. Проверили крепления якорей, палубного груза, шлюпок и стрел.
Сычев накрепко затягивал замысловатые морские узлы на тросах, которыми были привязаны на палубе не поместившиеся в трюме ящики, поглядывая на них с тоской: все равно-де, если будет буря, гулять вам по морю!
Приближалась Бискайя - бурное море, о котором сложено столько легенд. Бискайя - гроза моряков, коварное море, где от берегов Лякоруньи до острова Ушант волны поднимаются, как горы, даже тогда, когда нет ветра и небо тихо и приветливо. Волны Бискайи - это эхо всех бурь, какие прошли из конца в конец по Атлантике. Прибежит вал из просторов океана, ударит в треугольник берегов Испании и Бретании и отольется вновь в глубину залива. Здесь сшибаются в неистовой бессильной злобе, с последней утихающей и уже сокрушенной силой, все волны Атлантики - и не понять, откуда и куда идут они, но треплют они корабль не величественной килевой качкой, а "болтовней", изнуряющей и противной.
А когда мчится буря над самой Бискайей, тогда корабли здесь гибнут пачками, и Плимут, Брест, Бордо, Лиссабон и Гибралтар составляют синодики ожидавшихся, но не пришедших кораблей.
Ветер спрятал в тучах английский берег. Маяки отступили на север и перестали мигать. Ветер показывал 10 баллов. Палубу омывала теперь высокая океанская волна. По ровному накату убранной палубы - от носа к корме - перекатывались волны озверевшего моря. Они разбивались о люки, о мачту, о спардек, о борта, шумным потоком бежали по ватервейсам. Порой казалось, что по морю идут только труба да верхушки мачт. Матросы, несмотря на многолетний опыт, опасливо пробегали по палубе, держась за штормовые леера ближе к середине корабля. Нельзя было подняться по трапу на мостик, не рискуя упасть в море, и без нужды никто не выходил из кубриков на палубу. Я пошел на вахту, закутавшись в подбитый фланелью теплый непромокаемый плащ. Забившись в самый угол, я думал про себя: какого черта несет капитана в Бискайю, когда еще час назад можно было зайти в английский или французский порт?
В полночь капитан поднялся на мостик и отдал приказ идти на SSW. Я понял, что курс взят на крайнюю западную точку французского побережья - остров Ушант.
Итак, значит, в Бискайю!
К концу вахты на мостик с большим трудом взошли две плотно закутанные фигуры.
- Кто здесь? - спросил я невольно.
- Мы с Загурняком, Николай Львович.
Я узнал голос Андрея.
- А что такое? Чего не спите?
- А вот не верит этот самый тюлень, Николай Львович.
- Во что не верит?
- А вот скажите: какой маяк это там мигает?
Я посмотрел вперед по борту. Едва заметной точкой вспыхивал в ночи крошечный огонек.
- Ушант, я думаю.
- Я ж тебе говорил, дурила! Ушан, а ты не верил. Пойдем в кубрик!