Он чувствовал, как от соприкосновения с землей к нему вернулась изрядная часть его прежней силы. Вдвоем они уселись за обед и Мари-Анна снова звала его Дэвидом, ему же было легче теперь звать ее Мари-Анной и смотреть ей в глаза, не боясь, что он обманывает самого себя. Почти весь день он провел с ней и непринужденно рассказывал ей о своих приключениях на Севере, о том, как весь он телом и душой ушел в северный край и надеялся в нем умереть, когда придет его время. Ее глаза блестели, когда она слушала его; затем она в свою очередь рассказала ему, как прожила два года в Монреале и Квебеке, и как тосковала там по родине, и как обрадовалась потом, вернувшись в свои леса. Казалось, они совсем забыли на время о Сен-Пьере. По крайней мере, они не упоминали о нем ни словом. Дважды показывался калека Андрэ, но имя Роджера Одемара не было произнесено. Мельком она рассказала ему и о заветном рае Булэнов, там, далеко, за Большим Медведем, в незанесенной на карту пустыне Йеллоунайф, о большом бревенчатом замке, который был ее родным домом.
Затем он направился к берегу, набил песком кожаный мешок и, подвесив его на сук дерева, три четверти часа дубасил его кулаками, на великую потеху людей Сен-Пьера, незнакомых с этой тренировкой. Это упражнение убедило Дэвида в том, что к нему вернулась почти вся его былая сила и он будет в полной форме к тому времени, когда ему придется встретиться с Бэтизом. А к вечеру Мари-Анна снова присоединилась к нему, и они с полчаса гуляли взад и вперед по песку. Бэтиз подал ужинать, а после ужина Карриган опять сидел с Мари-Анной на палубе и курил новую сигару Сен-Пьера.
Гребцы раскинули свой лагерь в двухстах ярдах от судна, скрытого зарослью кустарника, так что голосов их совсем не было слышно; только изредка доносились взрывы хохота или могучие звуки песни. Но Бэтиз был на корме, а на берегу все время тенью мелькал Непапинас; с наступлением же ночи начал бродить около и калека Андрэ. Наконец он уселся на белый прибрежный песок и так и остался сидеть в сгущавшихся сумерках, безмолвный и одинокий. На землю спустился глубокий покой. Из леса доносилось жужжание насекомых, последнее чириканье дневных птиц и первые звуки ночи. Густая тень упала на реку у самого судна, и первые кровожадные совы, словно разбойники, вылетели на добычу из своих дневных тайников. Один за другим, по мере того как сгущалась тьма, выходили на зов первых звезд различные ночные звери. То слышался отдаленный вой вышедшего на охоту волка; то, словно бобр ударяя по воде хвостом, плескалась в реке вышедшая на ночную кормежку форель; то хриплый стонущий вызов рвущегося в битву оленя-самца разносился над дикой чащей. Над верхушкой леса показалась луна, звезды стали чаще и ярче, сквозь кустарник засверкали костры, а рядом с ним, молчаливая в эти часы безмолвия, сидела жена Сен-Пьера, близость которой Дэвид чувствовал все острее и острее.
Калека Андрэ поднялся на песчаный пригорок и долго стоял неподвижно, напоминая собой изуродованное дерево. А потом медленно двинулся в путь и исчез в мягком сиянии ночи.
- Он ищет особенно по ночам, - сказала жена Сен-Пьера, угадав мелькнувшую в голове Дэвида мысль.
Тот с минуту молчал, а затем сказал:
- Вы просили рассказать вам о Черном Роджере Одемаре. Я расскажу, если хотите.
Он не мог разглядеть при лунном свете ее лица и заметил только, что она кивнула головой.
- Да. Так что же говорит полиция о Роджере Одемаре?
Он рассказал ей. И ни разу во время этого рассказа она не пошевельнулась, не проронила ни слова. На его взгляд, это была ужасная история, но он не старался смягчить ее или опускать подробности. Это был кстати подвернувшийся случай. Ему хотелось, чтоб она поняла, почему ему так нужно было схватить Роджера Одемара, живого или мертвого, и почему так важно ему узнать побольше о калеке Андрэ.
- Этот Роджер Одемар был настоящим дьяволом, - начал он. - Сатаной в человеческом образе, которого прозвали Черным Роджером по цвету его души.
Затем он описал пост Хэчет-Ривер, где произошла трагедия; рассказал о драке Черного Роджера с фактором поста и двумя его сыновьями. Это был неравный бой, он признавал это; подло было идти втроем на одного. Но все же это не оправдывает того, что произошло позднее. Одемар был избит. Полумертвый, он скрылся в лесу, но в одну бурную зимнюю ночь вернулся с тремя неизвестными товарищами. Кто были эти товарищи, полиция так и не узнала. Произошла драка, и во время этой драки Черный Роджер Одемар кричал, чтоб не убивали ни фактора, ни его сыновей. И тем не менее один из сыновей был убит. И тогда-то произошло самое ужасное. Отца и оставшегося в живых сына связали по рукам и ногам и бросили в подвальную тюрьму. Здание подожгли, а Черный Роджер смотрел на пожар и хохотал как сумасшедший, слушая крики своих жертв. В эту пору все трапперы расходятся по своим линиям и на посту остается мало народу; двое все же пытались вмешаться, но Черный Роджер убил их собственными руками. Пять убийств за одну ночь, и два из них чудовищные по своей жестокости.
Помолчав немного, Карриган продолжал рассказывать и о том, как много лет полиция тщетно разыскивала убийцу; как однажды Черного Роджера поймали, но он убил того, кто хотел арестовать его. Наконец разнесся слух, что он умер, этот слух был подтвержден официально, и полиция надолго прекратила свои розыски. Но совсем недавно пришла весть, что Черный Роджер все еще жив, и его, Дэва Карригана, отрядили за ним.
Когда он кончил, наступило долгое молчание. Наконец жена Сен-Пьера встала.
- Мне хотелось бы знать, - сказала она тихим голосом, - как передал бы всю эту историю сам Роджер Одемар, если бы он был здесь.
Она вышла из-под тента, и в сиянии полной луны он увидел ее бледное прекрасное лицо и сияющую корону волос.
- Спокойной ночи! - прошептала она.
- Спокойной ночи! - сказал Дэвид.
Он прислушивался к ее удалявшимся шагам и еще долго после того, как они замерли, не мог думать о сне. По его настоянию она вернулась в свою каюту, а Бэтиз принес ему целую груду одеял. Он растянулся под тентом и, заснув, увидел во сне то же милое лицо, озаренное лунным сиянием.
В обед на четвертый день произошло два события, к одному из которых он был подготовлен, а другое своей неожиданностью совершенно выбило его из колеи. Он отправился с женой Сен-Пьера за цветами в полумиле от реки. Возвращаясь другой дорогой, они встретили узкий поток, и Мари-Анна остановилась на его берегу, улыбаясь своими лучистыми глазами. На голове у нее был венок из цветов; щеки горели румянцем. Жизнь так и била ключом в этой стройной фигуре.
Неожиданно повернувшись к нему, она сложила свои красные губки в очаровательную улыбку.
- Вы должны перенести меня! - сказала она.
Он ничего не ответил, только задрожал весь, подходя к ней. Она же в ожидании подняла свои руки. Молча он поднял ее и понес. Она лежала у его груди. Когда они вошли в воду, она обняла его руками за шею и крепче сжала их, когда он поскользнулся. Когда же на середине ручья вода дошла ему до колен, она тихо засмеялась. Он крепче прижал ее к себе, затем опять неловко поскользнулся и от этого прижался на мгновение лицом к ее мягким волосам. Так он добрался с ней до другого берега и, поставив ее на ноги, быстро отошел, чтобы она не услышала учащенного биения сердца. Она была ослепительно прекрасна в эту минуту, но смотрела не на него, а в сторону.
- Благодарю вас! - сказала она.
Вдруг они услышали позади себя топот бегущих ног, и через минуту, отчаянно разбрызгивая поток, показался один из гребцов. И в тот же миг с реки послышались оглушительные крики. Это были голоса уже не дюжины людей, а целой полусотни. И вестник не успел еще произнести ни слова, как, вздрогнув, с загоревшимися глазами, Мари-Анна стала прислушиваться к ним.
- Это Сен-Пьер! - закричал гребец. - Он пришел с большим плотом, и вы должны спешить, если хотите встретить его при высадке!
В эту минуту Мари-Анна как будто совершенно позабыла о существовании Дэвида. Она слегка вскрикнула и, не сказав ему ни слова, бросилась, словно быстроногая нимфа, навстречу Сен-Пьеру Булэну. Когда Дэвид обернулся к пришедшему за ними гребцу, ему показалось, что на губах стройного жителя лесов блуждала странная улыбка, в то время" как он провожал глазами быстро удалявшуюся фигуру жены Сен-Пьера.
А когда она скрылась из виду, сказал:
- Пойдемте, мсье! Мы также должны встретить Сен-Пьера!
Глава XIV
Дэвид медленно шел за гребцом. Ему совершенно не хотелось спешить и присутствовать при встрече Мари-Анны с Сен-Пьером Булэном. Только минуту тому назад она была в его объятиях; ее волосы ласкали ему лицо; ее руки сжимали его плечи; ее пылающие Щеки и длинные ресницы прижимались к его груди. А затем вдруг, не извинившись перед ним ни словом, она бросилась навстречу своему мужу.
Он чуть не произнес этого вслух, когда в последний раз ее тонкая Фигура промелькнула среди серебристых берез. Она ушла к человеку, которому она принадлежала, и не могло быть никакого сомнения в том, что творилось в это время в ее душе. Она была счастлива. И в своем счастье совсем позабыла о нем, Дэве Карригане.
Он ускорил шаги, догоняя спешившего гребца. Только его разгоряченная мысль могла в том, что произошло на берегу ручья, увидеть нечто большее, нежели простую случайность. "Это всего только простая случайность", - говорил он себе. Мари-Анна попросила его перенести ее через поток совершенно так же, как она попросила бы об этом кого-нибудь из своих гребцов. Не она, а он был виноват, что поскользнулся на середине потока, и ей пришлось крепче ухватиться за него, задев его волосами по лицу. Он вспомнил, как она рассмеялась, когда показалось на минуту, что они оба упадут сейчас в воду. Вероятно, она обо всем этом даже расскажет Сен-Пьеру. Наверно, ей никогда не придет в голову, что для него это была скорее трагедия, чем комедия.
Еще раз пришлось ему убедиться, что он тряпка и глупец. Но теперь ему придется иметь дело с Сен-Пьером; приближается час, когда вся эта игра перестанет быть женской забавой. Он предвидел этот час, готовился к нему и дал себе слово действовать быстро и решительно. А между тем у него все еще учащенно билось сердце, а на руках и лице все еще чувствовалась нежная теплота от его минутной близости к Мари-Анне. Он не мог вырвать всего этого из своей души. Он ясно сознавал все значение этого случая. Что случилось на берегу потока, останется с ним на всю жизнь. Легко было произносить разные слова. Можно называть себя и тряпкой и трусом, но все это только механические, пустые, лишенные всякого смысла слова. Ими не скроешь той правды, что он во власти страшной, пожирающей силы, которая погубит его, если он не начнет с ней борьбы и не одержит победы. Ему даже не приходила в голову мысль, что Мари-Анне тоже грозит опасность. Трагедия была односторонняя. Он один стал безумцем и один очутился в опасности. Потому что так же, как он любил Мари-Анну, она любила своего мужа, Сен-Пьера.
Он дошел до низких холмов у реки и стал подниматься сквозь чащу берез и тополей. На самом верху стоял обнаженный песчаный бугор, за которым уже скрылся гребец. Дэвид взошел на него и начал глядеть на расстилавшуюся у его ног привольную ширь Атабаски.
Словно на картине, растянувшись на четверть мили, медленно плыли вниз по течению огромные плоты, от которых он некоторое время не мог оторвать своих глаз. Он видел много плотов на Маккензи, Атабаске, Саскачеване и Писе, но никогда не видал таких, как плоты Сен-Пьера Булэна. Они были сто футов в ширину и в два с половиной раза больше в длину; залитые ослепительным солнцем, горевшим на безоблачном небе, они казались маленьким поселком, который снесло в какой-то древней дикой стране и занесло сюда течением. Они были покрыты палатками и парусиновыми шатрами. Одни из них были серые, другие белые, а два или три в широких желтых и красных полосах. Дальше была каюта, а над нею, на стройной мачте развевалось знамя Сен-Пьера, черное с белым. На плотах кипела жизнь; люди бегали среди палаток; длинные багры сверкали на солнце. В четырех Йоркских лодках, казавшихся муравьями рядом с могучей громадой плотов, гребли изо всей силы обнаженные до пояса гребцы. До Дэвида доносились глухой шум человеческих голосов и пение занятых работой людей.
Он быстро обошел невысокий кустарник и увидел открытый берег, где стояло судно. Мари-Анна уже миновала песчаную полосу, и Бэтиз помогал ей взойти на ожидавшую их Йоркскую лодку; когда же метис оттолкнул ее, четверо гребцов ударили веслами. Два челнока уже были на полдороге к плотам, и в одном из них Дэвид разглядел калеку Андрэ. Он увидел потом, как Мари-Анна встала в лодке и замахала как будто белым платком.
Он снова взглянул на плоты. Течение, багры и буксирные лодки упорно влекли их вперед. На самом краю он увидел одиноко стоявшую фигуру, в ярком солнечном свете казавшуюся высеченной из камня статуей. Это был настоящий великан. С непокрытой головой и обнаженными руками, он, не отрываясь, смотрел на судно и приближавшуюся Йоркскую лодку. Потом замахал рукой, и за этим движением раздался могучий крик, сразу же покрывший собой все остальные голоса. Он пронесся над рекой словно ружейный выстрел. И в ответ Мари-Анна сильнее замахала белым платком, и Дэвиду показалось, что она крикнула ему в ответ. Он вновь принялся смотреть на одинокую фигуру человека, ничего не видя и ничего не слыша, кроме новых раскатов могучего баса, разносившегося над рекой. Сердце у него забилось, глаза горели. Он весь был натянутой струной. Ведь он знал, что наконец-то перед ним Сен-Пьер, глава Булэнов и муж той женщины, которую он полюбил.
Вчера он привязал себе к поясу бинокль. Сегодня во время их прогулки Мари-Анна неоднократно с восхищением глядела в него. А вот сейчас, подумал Дэвид, этот бинокль может послужить для него хорошим лекарством. Он увидит все и окончательно со всем этим покончит. Пусть для него не останется никаких сомнений. И как улыбался он там, за скалой, когда над его головой свистели пули, так и теперь он с той же суровой улыбкой направил бинокль на одинокую фигуру, стоявшую на краю плота.
Но улыбка исчезла с его лица, когда он так разглядел Сен-Пьера, словно стоял с ним рядом. Никогда еще не встречал он такого человека. За минуту перед тем ему казалось, что перед ним странное видение аравийской пустыни: множество разноцветных палаток, полуобнаженные люди, огромные плоты, почти неподвижные на спокойной глади реки. Но в этом человеке, которого он так ясно видел в свой бинокль, не было ничего арабского, ничего напоминавшего о пустыне. Он походил скорее на древнего викинга, разбойничавшего на морях несколько веков тому назад. Вот он снова замахал своей огромной обнаженной рукой, и опять понесся по реке его оглушительный голос. Рыжие волосы были у него растрепаны, короткая борода блестела на солнце, и он весело смеялся, крича и махая Мари-Анне; жизнерадостный великолепный великан, казалось, чуть не прыгнул в воду от пламенного нетерпения скорее схватить в свои объятия женщину, которая встречала его.
Дэвид глубоко вздохнул, и сердце его невольно сжалось, когда он навел свой бинокль на Мари-Анну. Она все еще стояла на носу Йоркской лодки, повернувшись спиной к нему; по-прежнему махала платком и всей своей стройной фигурой выражала такое нетерпение, что будь у нее крылья, она так бы и бросилась вперед с лодки.
Снова взглянул он на Сен-Пьера. И этот человек не мог устоять против Бэтиза? Это было невероятно. Наверно, Мари-Анна просто пошутила. Она нарочно приготовила для него этот маленький сюрприз. Она хотела, чтобы он собственными глазами убедился в том, каким великолепным существом был глава Булэнов. И все же, смотря на него, Дэвид с болью убеждался, что они мало подходят друг другу. Чем-то нелепым показался ему их союз, несовместимым с тем прекрасным женским образом, который он носил в своей душе. Он видел в ней прекрасный дикий цветок, который так легко было сломать и раздавить, прекрасное сокровище, которое надо было оберегать от всего грубого и злого, крошечную царицу фиалок, такую хрупкую, хотя смелую и преданную. А стоявший на краю плота Сен-Пьер казался ему первобытным пещерным жителем. Что-то варварское было в нем. Ему не хватало только дубинки и щита, да звериной шкуры вокруг пояса, чтобы совсем превратиться в доисторического человека. Таковы, по крайней мере, были у Дэвида первые впечатления, когда он представил себе, как этот смеющийся великан с могучими легкими сожмет до боли в своих объятиях стройное прекрасное тело Мари-Анны.
А немного погодя он нашел, что преувеличил. Сен-Пьер вовсе не был чудовищем, хотя его расстроенный мозг и старался бессознательно представить его себе таким. В его лице была радость и смех, а в гремевшем над рекой голосе было столько заразительного веселья! И с берега ему тоже отвечали криками и смехом. Гребцы в лодке Мари-Анны грянули удалую ликующую песню и застучали веслами. Затем послышался одинокий крик калеки Андрэ, который был теперь недалеко от плотов. А на самих плотах шум все возрастал, все громче и громче звучали ликующие крики этих полных жизни и силы людей, радовавшихся великолепию этого дня и дикой свободе своего мира. И Дэвиду открылась правда. Сен-Пьер Булэн был любимым Старшим Братом своего народа.
Стиснув зубы, он ждал с напряженными мышцами. "Хорошее лекарство, - вновь твердил он себе. - Справедливое наказание за это подлое безволие - влюбиться в чужую жену". Йоркская лодка была уже у самого плота. Он увидел, как Мари-Анна сама бросила веревку Сен-Пьеру. Лодка причаливала, через минуту Сен-Пьер наклонился, и Мари-Анна очутилась рядом с ним на плоту. Все потемнело в глазах Дэвида. Он видел только, как Сен-Пьер схватил в свои объятия стройное тело. Видел, как Мари-Анна нежно обвила руками бородатое лицо. И затем…
Карриган оборвал живую картину. Он повернулся спиной к плотам и засунул бинокль в футляр на поясе. Кто-то шел к нему с судна. Это был гребец, который уведомил Мари-Анну о приезде Сен-Пьера. Дэвид спустился ему навстречу. У подножия холма он снова посмотрел в сторону плотов. Сен-Пьер и Мари-Анна уже были у двери в маленькую каюту, построенную на середине плота.