Рядом, касаясь крупа зверицы, шел огромный чернобархатный зверь-семилеток. Он уже успел перелинять. Короткая, не отросшая еще шкура его лоснилась и под ней отчетливо проступали, перекатываясь, железные мускулы. Белые клыки его были в желтой пене. Он поворачивал голову то влево, то вправо, и взгляд раскаленных его глаз держал на почтительной дистанции идущих в стороне самцов.
Ближний справа к нему - горбатый, бурый, с белой грудью, точно щеголь в манишке. Длинная шерсть его - от холки до бугристого загривка - вздыблена. Он готов был в любой момент к прыжку через отделявшее от медведицы пространство, но огненный взгляд черного атлета удерживал его.
Слева - рыжий, клочкастый, высокий и худой медведь, очевидно не оправившийся еще после охотничьей пули или помятый кулемою.
Позади - медведок-второгодок какого-то редкого чубарого окраса. Он недавно только потерял молочные зубы, а новые были еще малы, как у щенка, но когти его были остры, и он тоже рвался в бой.
В хвосте тянулись два старика. Зубы их, очевидно, были стерты до десен, когти обношены, глаза тусклы. Звери были худы, клочкастая шерсть без лоска висела прядями. Оборванные и общипанные, они походили на старых нищих. Один из них был хром (левую переднюю ступню он, наверное, потерял в капкане). Во время остановок старец поджимал культяпку к животу.
Медведи шли бесшумно, точно тени, бессильные остановиться и на секунду, если не останавливалась самка.
Алексей не раз сталкивался с медведями в лесу и знал, что спокойствие и выдержка - лучшие товарищи в единоборстве с "хозяином тайги". Но с семью зверями сразу он встретился впервые. И сейчас он не потерял рассудка при неожиданной встрече с "медвежьей свадьбой".
Только задрожали руки да сердце застучало громко. Грохотов инстинктивно вскинул винтовку и "поймал на мушку" самого огромного - черного медведя. Зверь был так близко от него, что даже при точном попадании медведь в один прыжок мог бы сорвать его с выступа скалы: чудовищную крепость к ране и молниеносную подвижность этого неповоротливого с виду животного хорошо знал Алексей. И тем не менее он уже совсем было нажал на спуск, но чернобархатный атлет вдруг бросился на обнаглевшего, переступившего дозволенную черту белогрудого соперника, и они оба поднялись на задние лапы. Звериный рев разбудил горы. Казалось, задрожала скала, на которой сидел охотник.
Алексей опустил винтовку и пришел в себя. Звери стояли, ломая один другого. Шерсть клочками летела с них.
Медведица отошла на луговину. Она казалась равнодушной к битве и даже не смотрела в сторону грызущихся самцов.
Рыжий медведь и чубарый медведь-второгодок, пользуясь битвой опасных своих противников, в несколько прыжков были уже у зверицы, и даже старики отбежали от скалы.
Охотник перевел дух и левой рукой придавил сильно бившееся сердце. "Спокойно, друг! Спокойно!.." - беззвучно прошептал он.
Черный повалил белогрудого и ударил его когтистой лапой по уху. Белогрудый поднялся и затряс головой.
Черный атлет очутился рядом с медведицей. Расступившиеся перед ним звери снова заняли те же позиции, и даже израненный бурый, не переставая трясти головой, встал на прежнее место.
Сумерки надвигались быстро: кустарники сливались в сплошную массу. Охотник не без волнения подумал, что скоро будет уже невозможно стрелять, ждать же, когда звери отойдут от скалы еще дальше - нельзя. Подавив дрожь, он нащупал мушкой череп медведицы. Выстрел раскаленным прутом рассек воздух.
Медведица подпрыгнула на метр от земли и сделала гигантский скачок к одинокому приземистому кедру: в беспамятстве она сочла ствол дерева за своего врага.
Рыжий, чубарый медведь-второгодок и оба старых медведя, подкидывая по-поросячьи зады, кинулись врассыпную. Но черный великан стремительно бросился на выстрел охотника. Грохотов только успел передвинуть затвор - зверь был у скалы.
Перед скалой медведь вздыбил. Огромный, он с злобным ревом тянулся к выступу черными когтистыми лапами. Раскрытая окровавленная пасть его с вершковыми белыми клыками была почти рядом: с охотником: брызги пены летели Алексею в лицо, когда он целился чуть повыше переносья, в желобок между надбровными припухлостями зверя.
Сноп огня вспыхнул и погас в зрачках медведя. Пуля пробила череп на-вылет, и все-таки зверь не опрокинулся, не рухнул наземь, а тихо, точно опускаясь в воду, стал скользить по мшистой скале волосатой грудью, а когтистые лапы его, срывая мох, еще двигались конвульсивно.
Белогрудый теребил за загривок поднявшуюся на дыбы у кедра раненую самку. К охотнику он стоял боком. В сгущавшихся сумерках стрелок с трудом нащупал ухо зверя и в третий раз нажал спуск.
Белогрудый упал к ногам зверицы.
Кедр скрипел, шатался в последнем объятии смертельно раненой медведицы. Острые когти медведицы дотянулись до первых сучьев и сломали их. Последними усилиями зверица запустила когти в смолистую мякоть кедра. По шкуре ее волнами пробегала судорога. Она захлебывалась кровью и не могла реветь, а, припав головой к стволу дерева, казалось, безутешно всхлипывала. Потом со стоном повалилась навзничь.
Запущенные в древесину когти обнажили ствол кедра от сучьев до самого корня. Лоскутьями коры, прижатыми к груди в оцепенелых лапах, она словно накрылась, спряталась под ними от заглянувшей в ее глаза смерти.
Когда Алексей подошел к ней - медведица была неподвижна.
* * *
Возвращение охотника жеребец приветствовал звонким ржанием. От жарко запылавшего костра речонка отливала плавленой сталью. Зазолотившиеся бахромчатые лапы пихт, казалось, вот-вот вспыхнут. В пади у речки было сыро: дым от костра набухал меж деревьями мохнатой шапкой. Напуганный пламенем рябчик, мертво затаившийся на ближней пихте, не выдержал - слетел. Охваченное отблесками огня крыло его на мгновенье вспыхнуло и погасло. С вершины на вершину переметнулась белка. Все, все здесь было как шесть лет тому назад: первозданная тишина, красота, покой. Тайга, любимая охотничьему сердцу, родная тайга была вокруг.
Грохотов лежал на траве и смотрел в небо. Как долго он ждал этого радостного отдыха!
Но первое возбуждение после столь необыкновенно удачной охоты быстро прошло, сменившись глубокой сосредоточенностью и даже грустью. То же самое случилось с ним и на другой день приезда домой. Непонятное, тоскливое чувство и тогда не давало ему покоя. Жена испуганно ловила его взгляды и не могла понять причины его тоски.
- Почему? - допытывался он причины и не мог разгадать ее.
Как все, выходящее за пределы его понимания и трудно объясняемое, так и эта, казалось, беспричинная тоска, охватившая его опять, раздражала Алексея. Он бросил смолистый пень в костер. Искры взвились над головой. Грохотов накрылся шинелью и снова лег.
Речка звенела по камням. Зубчатые стены пихтачей были безмолвны. Набежавший из ущелья ветер колыхнул траву у самого лица. Трава робко зашелестела, закачалась. Прибрежные осины захлопали листьями. Конь поднял голову навстречу ветру и зафыркал.
- Завтра будет дождь, - вслух сказал Алексей и стал смотреть на небо, по которому текла звездная река вселенной.
Сна не было. Алексей вспомнил, как, возвращаясь домой по горячим следам войны, он как бы обозрел страшный ее итог: разрушенные города, изуродованные огнем сады Украины. И он думал тогда: "Корень цел - жизнь отрастет. На месте разрушенных построим более величественные города, вырастим новые сады. Но уже никогда, никогда больше не позволим врагу топтать нашей святой земли". И Алексей дал тогда клятву себе: все силы свои отдать армии, Родине, быть часовым так дорого доставшегося ей мира…
А вот сейчас вместо того, чтобы быть там, где партия поставила его на пост, он охотится на медведей, лежит и смотрит в небо…
"Но ты же ведь отпущен в отпуск, набраться сил… Ведь рота же твоя отмечена, как образец"… - Алексей криво улыбнулся. Прямой и честный в отношениях с другими и с самим собой, он уже не мог не думать о своих солдатах, видел помещение своей роты и снаружи и внутри. Ясно представил себе офицеров своего полка, разбирающих очередное тактическое задание. Мысленно проверял весь наличный состав своей роты: - "Командиры взводов только что со школьной скамейки… Хорош старшина, на него можно положиться. Хорош и Головинченко, помкомвзвода. Но что же они одни?.. Ребята два месяца как из колхозов. Их нужно закалить и обучить".
Алексей вспомнил свое сегодняшнее сердцебиение, затрясшиеся руки при неожиданном появлении медведей. "И это ты, стреляный волк!.. А там… они…". Под этим "там" он всегда представлял бой. Под словом "они" - своих ребят.
Нет, домой, домой!.. Надо научить их и в одиночку и всем подразделением действовать ночью в лесу, на переправах, при самых неожиданных, внезапных, именно внезапных, опасностях. Алексей уже снова сидел, смотрел в костер и, не боясь быть подслушанным, громко разговаривал сам с собой:
"…Уж ты-то, Алексей, знаешь теперь, что им надо. Ты, который всегда твердишь, что воин Советской Родины во время учебы должен быть правдив, ясен, как солнце, в бою грозен, как лев.
Образцовая рота! А ты-то лучше генерала знаешь, где и в чем она у тебя хромает…".
Мучившая его все эти дни тоска по боевым товарищам, по своей роте прорвалась, и он бичевал себя безжалостно:
"Слов нет, может быть, и заслужил ты отпуск - дрался… Но это уже прошлое, Алеша, а прошлое нужно только для справок. В карете прошлого, как известно, недалеко уедешь…
Вспомни: ты говорил им: "В сердце солдата не должно быть темных пятен, каждую минуту оно должно биться так же пламенно-горячо, как билось сердце великого Ленина". А ты будешь здесь два месяца охотиться, отдыхать…".
Алексей бросил в костер новый смолистый сук.
Борьба за коммунизм с первых же шагов осмысленной жизни гвардии старшего лейтенанта Грохотова представлялась ему, как борьба двух смертельно враждебных сил, соревнующихся за каждый час времени, за скорости самолетов, тонны извлеченного из земли угля, руды, нефти, выращенного хлеба. Выигранные пять лет, несколько месяцев, а может быть даже дней, могут решить судьбы человечества на долгие годы…
- Два месяца не с ротой! - Алексей вспоминал, думал о многом. Вспомнил крупную ссору с одним майором в госпитале, когда выздоравливающий офицер, читавший Толстого, рвал на цыгарки прочитанные страницы. И он, взбешенный, кричал тогда ему, что культура командира - это не начищенные сапоги и закрученные усы, что советский офицер должен быть прежде всего образованным.
И не заснул охотник в эту ночь. Вскоре он уже смотрел на зарумянившийся восток. Вершины ледников начали розоветь. Утро занималось медленно: земля не хотела расставаться с призрачным очарованием ночи. Умытый росою лес казался помолодевшим. Звезды бледнели и гасли: река вселенной мелела. Ночью она снова заиграет: мир был полон движения, вечность занималась изначальным своим делом - переливала из чаши в чашу.
Вместе с брызгами солнца пришли покой и ясность.
"Судьба моя навеки связана с армией. Ее сила - мое счастье и мой покой… Возьму Аню и поеду в полк - дело и ей найдется на соседней фабрике".
Взволнованный неожиданным своим решением Алексей поднялся и уже весело, вынув из сумки складной шомпол и смазку, принялся за чистку: "В стволе снайперской винтовки не должно быть ржавого пятнышка".
* * *
К вечеру доставили в деревню шкуры и туши убитых медведей и под крики сбежавшихся ребят провезли их к леднику колхозной столовой.
А через неделю друзья, бывшие фронтовики, провожали гвардии старшего лейтенанта Алексея Грохотова и его жену в один из далеких городков западной границы страны.
Алексей Грохотов сидел смущенный и радостный среди земляков-колхозников, бывших фронтовиков.
На самом видном месте красовался медвежий окорок и целая гора колбас.
После первых же стопок начались тосты.
"Посошок" пили за гордость колхоза - гвардии старшего лейтенанта Алексея Николаевича Грохотова.
- Одним словом, за все спасибо тебе, Алексей Николаевич, - сказал председатель колхоза Герасим Андреич Петухов. - И за верную твою службу Родине, и за бесстрашное и честное, большевистское твое сердце, и за медвежьи туши…
Одним словом, однако, я захмелел немножко, и ничего я не могу сказать тебе на прощание, как только - готовь таких же защитников, сынов трудового народа из наших детей, каков ты сам есть, одним словом, Алексей Николаевич…
- А уж хлебушком мы вас обеспечим полностью, да еще и сверхом! Одним словом, езжай без думушки - алтайские колхозники, одним словом, алтайские колхозники!.. - окончательно смешался он и первым засмеялся. А вместе с ним засмеялось и все шумное веселое застолье друзей, бывших фронтовиков.
Чуть-чуть подавая лодку вперед, человек внимательно слушал, и не просто слушал. Он прямо-таки упивался звуками озерной жизни, как упиваются любители звуками чудесной музыки.
И вот отовсюду - и с боков и спереди - стала слышна возня зверушек, недавних жителей камышевых зарослей, занятых своими делами, не подозревающих о близком присутствии охотника.
Человек старался сидеть совершенно неподвижно, забывая, что вокруг него тучей вьются комары, густо облепляя лицо, шею и руки.
Сколько так он просидел, он и сам не знал. Время перестало для него существовать.
Наконец, он решил, что на сегодня хватит быть разведчиком и сказал в темноту:
- Значит, чувствуете себя, как дома? Ну, добре. Пока живите.
Сказав это, он прислушался. Вокруг воцарилась тишина.
- Испугались? Не бойтесь.
Сильными толчками человек погнал лодку, больше не заботясь о том, чтобы соблюдать тишину, стараясь поскорее выбраться из зарослей на простор чистой воды.
Поселок спал крепким предрассветным сном.
Человек посмотрел туда, где недавно бушевала гроза. Далеко-далеко изредка вспыхивали похожие на зарницы отблески молний, окрашивая края уходящих туч, но звуки грома сюда уже больше не долетали.
До рассвета оставалось совсем немного. Ощущая приятную усталость, охотник тихо зашагал вдоль огородов домой.
Подсолнухи, свесившись через плетень, неодобрительно, по стариковски тихо, покачивали своими шляпами, словно желая сказать - и чего человек шляется по ночам, да к тому же еще один.
В избе, услыхав шаги, жена спросила сонным голосом:
- Вернулся?
- Вернулся, спи.
- Комары не заели до смерти?
- Есть маленько. Зато, слышишь, нынче с добычей будем. С большой.
- Как же. Второй год про это слышу, - сердито ответила жена и больше ничего не сказала, хотя он принялся подробно рассказывать о том, что видел и слышал на озере. Она спала.