Однажды я бродил на мосту Искусств с желудком столь же пустым, как волынка итальянских музыкантов, и вдруг слышу крик, затем падение чего-то в воду. Все кинулись к перилам, кричат, толкают друг друга. Я делаю то же, что и другие, и что же вижу? Шляпу, которая весело пляшет на воде посередине широко расходящихся кругов, образовавшихся от падения ее владельца. Недолго думая я перекинул ногу через перила и спрыгнул "солдатиком", выпрямясь в струну, держа голову прямо, а ноги плотно сжатыми. Очутившись на дне, я раскрыл глаза и точно сквозь туман увидел какую-то черную кучу. Она еще барахталась, я ухватил ее за один край, потянул к себе и, оттолкнувшись изо всей силы, стал подниматься на поверхность, таща за собой на буксире утопленника, который уже не шевелил ни рукой, ни ногой.
Добравшись до берега, я увидел вокруг себя толпу. Полицейские поспешно вытащили нас, утопленника и меня, но сделали это со всевозможной бережностью и не без добрых слов.
Но я, не привыкший к такому обращению с их стороны, находил это весьма странным.
Между нами говоря, я в то время и не стоил доброго слова, так как начинал окончательно сбиваться с верного пути. Но вот мой утопленник стал приходить в себя и казался очень удивленным, что снова очутился на этом свете.
У меня с утра не было в желудке ни крохи, и, вероятно, по этой причине я вдруг сомлел, как вытащенный из воды карп.
Мне дали чашку крепкого куриного бульона, и, пока я испытывал истинное наслаждение от этого угощения, добрые люди, собравшиеся вокруг меня, сделали складчину, и так как спасенный мною господин оказался известным богачом, то весь сбор, сорок франков, поступил в мою пользу.
Жандарм сунул их мне в руку да еще и благодарил.
За что? - спрашивается. Ах да! Ведь я исполнил роль водолаза. Ну, я откланялся и пошел.
Вы ни за что не угадаете, что я сделал с моими деньгами и где провел этот вечер… Право, даже смешно теперь о том подумать!
В то время по всему Парижу были расклеены огромные афиши, на которых громаднейшими буквами можно было прочесть: "Порт-Сен-Мартен, путешествие вокруг света за 80 дней. Поразительный успех!" И я читал эти афиши и проклинал свою судьбу за то, что не мог пойти посмотреть эту вещь: билет на третью галерею дорого стоит.
Ну так вот, в тот самый вечер, когда мне посчастливилось вытащить из воды этого богача, который вздумал нырнуть в реку из-за какой-то любовной истории, я угостил себя представлением "Путешествие вокруг света", да и смотрел его из второй галереи, представьте себе! Я положительно был в восторге от представления!
С этого вечера я нигде не находил себе покоя. Меня во что бы то ни стало тянуло увидеть море, и вот я отправился в Гавр с капиталом пять франков в кармане. На эти деньги я кое-как прожил три дня, а затем снова пришлось голодать. Удивительно, право, что к этому нельзя привыкнуть! Какая жалость!
Но море было так прекрасно! Столько в нем было жизни, движения, столько тут было самых разнообразных судов, целые леса мачт; столько людей, прибывших отовсюду и отбывающих в разные концы света. Словом, все это было куда лучше, чем самые прекрасные декорации. Даже лучше парижских бульваров. Правда, вся беда была только в том, что это не кормит!
Сидел я так на берегу, свесив ноги, и думал про себя, что, несмотря на все эти красоты, жизнь является людям далеко не в розовом свете.
- Эй, мальчуган! - услышал я за спиной чей-то хриплый голос. - Ведь не хочешь же ты окунуться!
Я обернулся и увидел старого матроса, настоящего просоленного морского волка.
- Хм! - ответил я так, только чтобы сказать что-нибудь. - Ну конечно не хочу! - И вдруг все помутилось у меня в глазах как в тот день, когда я вытащил из воды того господина.
Старик это заметил и схватил меня за плечи.
- Эх, разрази меня гром и молния! Да в твоей крюйт-камере нет ни крохи! За этим надо следить, сынок, это непорядок! Ну, живо, иди со мной! Мы это сейчас исправим!
Я, шатаясь, побрел за ним и, сам того не подозревая, очутился на палубе большого трансатлантического судна.
Здесь мне дали большую тарелку супа, доброго матросского супа, я сразу ожил. Вот уже второй раз суп спасал мне жизнь, и немудрено: ведь я так редко мог позволить себе эту роскошь! Мало-помалу я рассказал старику и его товарищам всю свою историю, и как мне не давала покоя мысль о путешествии вокруг света и много разных таких вещей, а матросы смеялись до слез, хотя, право, во всем этом не было ничего смешного, как мне казалось.
- Но, мальчуган, - говорил мне старик, - чтобы плавать по морям, есть только два средства: быть пассажиром или матросом!
- Так я буду матросом!
- Но чтобы стать матросом, надо прежде побыть юнгой!
- Ну, так я стану юнгой!
- Но мы не можем взять тебя юнгой, мальчуган; у нас в экипаже уже полный комплект… Тебе лучше всего проситься на торговое судно.
Но мне так хорошо было среди них, среди всех этих славных, добродушных людей, что ни за что не хотелось расставаться с ними, и я стал придумывать планы, как бы остаться там, главным образом, из-за кругосветного путешествия.
Они опять стали смеяться и сколько ни доказывали, что матросы почти ничего не видят в портах, где останавливаются их суда, что они редко сходят на берег и совершенно не знают тех прекрасных чужеземных стран, которые они посещают, я по-прежнему продолжал упорствовать. Как раз на мое счастье, или горе, на судне освободилось место, весьма прескверное место угольщика. Если бы я только знал, что это такое - быть угольщиком!
Но накануне внезапно скончался от разрыва сердца один из угольщиков, и его место оказалось вакантным. Мне его предложили, и я согласился.
Я столько же знал о том, что такое быть на судне угольщиком, как и то, что такое градусы долготы и широты; впоследствии я узнал и то и другое.
Когда я вспоминаю лишь только, что прошел несколько тысяч миль в угольной яме, не видя ни моря, ни неба, целые дни и ночи таская уголь из угольной ямы в топку в течение целых шести месяцев, на глубине восьми метров ниже уровня верхней палубы, то мне еще и сейчас становится страшно.
То было настоящее "подводное" путешествие! Я чувствовал, что меня обокрали, точно так же обокрали, как если бы я отправился смотреть в театр какую-нибудь пьесу и все представление просидел в подполе. Так продолжалось до тех пор, пока мы не прибыли в Сен-Луи. В ту пору я был уже кочегаром: как видите, меня повысили в чине.
Здесь у меня наконец появилась возможность сойти на берег, осмотреть места, необычные деревья, напоминающие собой декорации театра Порт-Сен-Мартен, но только не столь красиво расставленные.
Тут я познакомился с неграми и вознаградил себя наконец за безвыходное пребывание в топке машинного помещения. Затем меня командировали в Габон, а вскоре после моего перевода сюда эти негодные дикари сцапали вас, доктор. Так как я всегда был здоров и бодр и совершенно не подвергался местным лихорадкам даже и в этой вредной для здоровья местности, то меня откомандировали на шлюп, отправлявшийся на розыски вашей драгоценной особы, и теперь, как мне кажется, только что начинается мое кругосветное путешествие.
- Да, это прекрасно, мой друг, прекрасно! - воскликнул доктор со свойственным ему добродушным смехом. - Так теперь ты уже настоящий матрос!
Эта фраза "настоящий матрос" превыше всякой меры обрадовала Фрике. Надо знать, что значат эти слова для моряка: это похвала, не имеющая себе равной, это то почетное звание, каким гордится всякий моряк, будь он простой матрос или адмирал. Дело в том, что далеко не все моряки - настоящие матросы, как не все военные - настоящие солдаты.
Когда доктор - хирург французского флота, старый ветеран, оставивший по себе добрую память во всех уголках родного государства, вынесший двадцать эпидемий и заслуживший на своем веку бог знает сколько благодарностей в приказах и на деле, - называл кого-нибудь настоящим матросом, то счастливец был вправе этим гордиться.
Немудрено, что Фрике эти слова положительно вскружили голову.
- Спасибо вам, доктор! - воскликнул он вне себя от радости. - Я, право, очень счастлив, что вы такого лестного мнения обо мне… "Настоящий матрос"! Я постараюсь быть истинно достойным этого имени: я знаю, чего оно стоит. Мне еще надо будет основательно обучиться этому ремеслу, ведь я знаю судовые маневры так, как обезьяны знают искусство лазания по деревьям, то есть, так сказать, инстинктивно, но этого, конечно, недостаточно.
- Но, сын мой, ты был уже настоящим матросом, когда выудил из воды этого богача в шляпе, бросившегося с моста, и все твои товарищи на шлюпе признали тебя таковым, когда ты не задумался рискнуть своей жизнью ради их спасения. Ты молодчина, сын мой, это я тебе говорю, а ты мне можешь поверить, что доктор Ламперрьер знает толк в людях!
- В самом деле! - воскликнул Андре. - Ведь мы до сих пор не знали вашего имени: события с такой быстротой следовали одно за другим, что мы не успели даже познакомиться как следует!
- Ну а теперь вы знаете: перед вами - доктор медицины Ламперрьер, родом из Марселя. И где, кроме Марселя, мог бы я родиться? Я такой же типичный марселец, как Фрике - парижанин, и если его история интересна, то моя в высшей степени необычна. И я сейчас расскажу ее вам.
Но в тот момент, когда доктор собирался уже приступить к повествованию, со всех сторон разом раздались выстрелы, следовавшие с такой бешеной скоростью, что трудно было себе представить, что там происходит за стенами хижины. Крики или, вернее, завывания, отнюдь не похожие на человеческие голоса, сливались с лаем собак и ужасающими звуками музыкальных инструментов, временами заглушаемыми ружейными выстрелами.
Неужели кто-нибудь напал на осиебов? Это было маловероятно. Скорее казалось, что они предаются безумному веселью, крайне опасному для трех друзей.
- Если они так веселы, то тем хуже для нас, - сказал Фрике, - в данном случае особенно применимо выражение "веселье внушает страх"!
Между тем стрельба все усиливалась.
- А знаете ли, - заметил Андре, - наши повелители весьма не расчетливы для людей, у которых чувствуется недостаток пороха. Судя по тому, что мы слышим, они не слишком-то его экономят.
- Я решительно ничего не понимаю! - проговорил доктор.
Тем временем стало быстро светать, как это, впрочем, всегда бывает в экваториальных странах.
Ночь так быстро прошла в разговорах, что, увидев восход, наши друзья едва поверили собственным глазам.
- Только бы они не стали опять потчевать нас своей проклятой стряпней! - сказал Фрике.
- Нет! Не ранее девяти часов утра!
- Но что может означать этот шум и гам?
- Мы это сейчас узнаем; а прежде всего поспешим убрать с глаз долой нашу химическую аппаратуру. Эти дикари так хитры, что могут найти их подозрительными и поспешат испортить.
Все трое тотчас же принялись за уборку: жаровню запрятали в самый дальний угол хижины, тонущий во мраке, мнимую реторту разъединили с трубкой, а корзину с перекисью марганца поставили на высокую полку местной работы с причудливыми украшениями.
- Ну, теперь мы в полной готовности! - заявил доктор.
В тот момент, когда шум и гам, казалось, достигли своего апогея, дверь хижины раскрылась, и нашим друзьям представилось необычайное зрелище.
Рассветное солнце заливало своими лучами высокого роста мужчину, по обеим сторонам которого стояли двое туземцев; в дружественных, но вместе с тем явно почтительных позах скрывалось особое уважение к этому лицу.
Этот мужчина был также чернокожий; на нем был ослепительной белизны бурнус, особенно резко обрамлявший его черную физиономию.
Свитая из верблюжьей шерсти веревка обвивалась в пять или шесть рядов кольцами вокруг его головы, наполовину скрытой капюшоном бурнуса, белые складки которого живописно ниспадали до половины икр, оставляя открытыми ноги, обутые в высокие сафьяновые сапоги рыжего цвета.
Пальцы рук были унизаны золотыми и серебряными перстнями. Человек этот, в котором с первого же взгляда можно было узнать мусульманина, имел у себя за поясом полный арсенал; два револьвера, широкий кинжал и длинный кривой ятаган в ножнах, украшенных перламутром, кораллами и жемчугами.
Не говоря ни слова, он внимательно смотрел на трех французов, которые, со своей стороны, также молча глядели на него.
Такое безмолвное взаимосозерцание длилось минуты две. Доктор, Андре и Фрике вскоре заметили, что, несмотря на свою внушительную фигуру и атлетическое телосложение, на свои точно фарфоровые глаза и члены, как у толстокожих животных, этот человек не мог похвастать хорошим здоровьем.
Откинувшийся капюшон его бурнуса открыл худое, вытянутое лицо, тощую и жилистую шею, сутулые плечи и кожу цвета сажи, тусклую и без малейшего блеска, каким обыкновенно отличается кожа у здоровых людей африканской расы. Голова его была покрыта скудным курчавым пушком, а лицо обезображено отвратительной язвой. При виде его невольно можно было воскликнуть: этот человек серьезно болен!
Таково было, по крайней мере, мнение Фрике, который не мог удержаться, чтобы не пробормотать:
- Черт возьми! Как он безобразен!
Доктор был, несомненно, того же мнения, так как товарищи его расслышали, как он произнес сквозь зубы:
- Да… Вот это субъект!
Это должно было означать: вот превосходный патологический образчик.
Между тем незнакомец продолжал молча разглядывать их. Наконец Фрике это надоело, и он невольно произнес, обращаясь к арабу, обычное французское приветствие:
- Бонжур, месье!
На это незнакомец раскрыл губы и усталым голосом уронил в ответ:
- Салам алейкум!
- Эх, да он говорит на ином наречии, чем эти дикари. Тем лучше! С ним, может быть, можно будет договориться! - обрадовался мальчуган.
- Тем более, - подтвердил Андре, - что я говорю по-арабски.
- Какое счастье!
- Действительно, - пробормотал доктор, - этот темнокожий может быть работорговцем… Весьма возможно, что с ним нам как-нибудь удастся договориться.
- Да благословит тебя Аллах! - сказал Андре.
Великан был, видимо, очень доволен, услышав обращение на родном ему языке. Быстрым жестом он пригласил европейцев выйти из хижины, что они и поспешили исполнить.
Когда они очутились подле него, он сказал:
- Я Ибрагим, родом из Абиссинии и приехал сюда за невольниками.
- Ага! Прекрасно! - решил Фрике. - Вы были правы, доктор, это торговец черным товаром; Андре перевел мне его слова!
На усталом и истомленном лице Ибрагима отразилось мимолетное волнение, когда Андре сообщил ему в двух словах, кем являются он сам и два его товарища. Несомненно, этот великан был болен каким-то страшным недугом, подтачивавшим его силы и от которого искусство французского врача могло, быть может, избавить его.
- Вы принадлежите мне! Идите! - сказал наконец Ибрагим после оживленных переговоров с осиебами.
На этот раз доктор, поняв, о чем идет речь, объяснил своим друзьям, что теперь у них новый господин.
- Что ж, это совсем неплохо! - воскликнул Фрике. - У нового хозяина, правда, отвратительная физиономия, но, по крайней мере, можно надеяться, что он не заставит нас есть вчерашнюю похлебку. Словом, не будет больше "бикондо"! Это превосходно!
- Теперь предоставьте мне обговорить с ним условия, - продолжал Андре, - я полагаю, что нам можно будет извлечь пользу из этой случайной встречи.
- Сделайте одолжение. Распоряжайтесь, как у себя дома, - сказал Фрике.
- Эй, ты, мальчуган, пойдем со мной! - крикнул ему доктор.
И они оба, радуясь своей свободе, быть может, только временной, но которой осиебы не думали даже у них оспаривать, отошли немного в сторону, между тем как Андре и Ибрагим начали между собой переговоры, которые они вели на арабском языке.
Счастливый тем, что он наконец вырвался на свежий воздух, Фрике принялся прыгать и кувыркаться и при этом попал ногами в какую-то громадную серую массу, наполовину скрытую между кустов и высоких злаков с темно-зелеными листьями.
Громкое, свистящее храпение, исходившее из гороподобной туши мяса, заставило его вздрогнуть в первую минуту, и, прежде чем он успел дать себе отчет в том, что происходит, он почувствовал, что его кто-то вдруг поднял на высоту около двух с лишним метров над землей. Он ощутил, что нечто вроде чудовищного каната обвилось вокруг его пояса, сжимая с такой невероятной силой, что ему казалось, будто ребра его начинают хрустеть. Фрике всячески извивался, но не звал никого на помощь. Между тем положение его становилось критическим. Мальчуган успел уже сообразить, что канат, обвившийся вокруг его пояса, не что иное, как хобот слона, которого он разбудил своими неудачными гимнастическими упражнениями, и теперь тот, желая убедиться, кто потревожил его и с каким намерением, поднял мальчугана от земли, чтобы познакомиться с ним поближе.
- Ну да полно же! - воскликнул Фрике дружелюбно-фамильярным тоном. - К чему тебе душить меня в своих объятиях?! Я уже видел слонов в зоологическом саду… и я угощал их пряниками… Ну довольно!.. Не надо так сжимать мои ребра. Ну вот… будь же мил!.. - И Фрике с удивительным добродушием и спокойствием гладил хобот слона у самого его основания. И животное, вероятно удовлетворившее свое любопытство, осторожно опустило мальчугана на землю.
- Ишь ты, какое у него рукопожатие! - смеясь, заметил Фрике, очутившись на земле возле доктора, окруженного сотней рослых курчавых детин, представлявших так же, как и Ибрагим, самый яркий абиссинский тип.
Это все были люди, сопровождавшие работорговца, хорошо вооруженные с головы до ног; у большинства имелись превосходные ружья английского образца или же охотничьи двустволки. Они подоспели с похвальным намерением освободить маленького парижанина из объятий слона.