- Тихо. Молчи, ни звука. Делай, как я.
Сразу узнав голос Калязина, я не понимал, что происходит. Но, привыкнув к выполнению приказов, во тьме кромешной намотал портянки, обул сапоги и приладил портупею. Похоже, полковник рядом делал то же самое.
- Тихо, - повторил он из темноты. - Осторожно ступай за мной.
Его тень скользнула к окну, я двинулся за ним, но меня остановил шепот:
- Постель!
В первое мгновение я не понял, при чем тут постель, но потом догадался: резко развернулся, быстро расправил свое одеяло так, словно под ним кто-то лежит, и снова вернулся к окну. Калязин осторожно отворил его, ужом выполз наружу, обошел дом кругом и на карачках пересек двор до копны сена под деревянным навесом, что держался на четырех крепких жердинах. Я прокрался следом, а Калязин подхватил легкую лестницу возле копны, обошел стог с тыла, приставил лестницу, ловко влез наверх, под крышу. Миг - и я уже был возле него.
- Сбрось, - услышал я новый приказ и, поняв, о чем речь, сбросил ногой лестницу на землю. Только теперь, примостившись возле Калязина и ощущая его тяжелое, смешанное с духом выпитого самогона, дыхание, спросил:
- Что случилось?
- А ты хочешь, чтобы что-то случилось? - с нотками раздражения в голосе переспросил полковник. - Все село знает, кто в этом доме ночует. Хочешь жить - никогда не спи в здешних хатах, особенно если хозяина не знаешь.
- Все так серьезно?
- А ты как думал? Расслабился совсем, вижу, - просипел из темноты Калязин. - Так вот, лейтенант: сейчас ноль двадцать. Три часа тебе на сон, потом меня сменишь на три часа. Задание понял?
- Так точно, - прошептал я в ответ.
Улегшись под навесом на копне, я закопался в душистое сено поглубже. Только сон совсем пропал, но я это проигнорировал: устроился как можно удобнее, закрыл глаза, стиснул в руке пистолет, поставив его на предохранитель, и, сам того не заметив, задремал.
Я быстро проснулся от осторожного прикосновения Калязина. Стояла ночь, только теперь ее тревожную тишину нарушал новый звук - шелест дождевых капель по деревянному навесу над нашими головами. Полковник ничего не сказал, просто протянул мне свои командирские часы, устроился поудобнее и скоро заснул, даже тихонько похрапывал. Я же, повернувшись на живот, заступил, можно сказать, в караул, не давая убаюкать себя дождику и настороженно всматриваясь в темноту.
Под утро, когда горизонт медленно серел, коварный сон сморил меня на несколько минут. Потому что, услышав какие-то новые звуки, я сразу встрепенулся и понял - задремал на посту. При других обстоятельствах трибунал, считай, заработал. Звуки слышались от хаты вдовы Килины, и теперь я четко различал мужские голоса. Толкнув локтем Калязина, я сбросил большим пальцем предохранитель, выставил пистолетное дуло перед собой и осторожно высунулся из копны. Рядом напряженно дышал полковник.
С нашей позиции хорошо было видно стену дома и окно в ту комнату, где закрылась от нас хозяйка. Как вдруг из-за угла, крадучись, вышли один за другим двое мужчин. Рассвет только-только вступал в свои права, шуршал дождь, вокруг серело, и фигуры нежданных гостей были хорошо различимы, однако рассмотреть их было пока что сложно. Единственное, что я смог увидеть четко: кители, похожие на польскую или немецкую военную форму, островерхая фуражка на голове у одного, обычный картуз - на другом, сапоги с высокими голенищами, в которые заправлены штанины, да автоматы в руках.
Тот, что шел первым, подал товарищу какой-то знак. Второй бандеровец - а в том, что это были они, у меня не было никакого сомнения - развернулся всем корпусом в сторону копны, взял автомат наперевес, и мы с Калязиным, не сговариваясь, отодвинулись назад, зарываясь в сено еще глубже. Послышался легкий, но настойчивый стук в стекло. Я навострил уши, пытаясь услышать, о чем утренние гости говорят с хозяйкой, которая, без сомнения, им открыла. Со своего места мы вряд ли услышали бы даже обрывки разговора, а за шумом дождя, создававшего дополнительную преграду, и тем более.
Готовясь к чему угодно, я крепче, до боли в пальцах, стиснул рукоять пистолета. Время текло медленно, и работало оно не на нас, поскольку едва светало, да и дождь утихал. Если их двое, прикидывал я мысленно, мы с Калязиным сможем принять бой, потому что силы равные. Только наверняка эта парочка - лишь разведка, и где-то рядом, неподалеку от крайних дворов, под лесом залегли еще с десяток бойцов. Затем мысли закрутились вихрем; оставалось только лежать, зарывшись в сено, и ждать, как поведет себя враг.
Тем временем дождь прекратился, стало совсем тихо, и в этой предрассветной тишине до нас четко долетели голоса:
- Куда эти москали могли из дома подеваться?
- Загнул ты, друг Мирон… Нужно знать сначала, когда они оттуда выбрались.
- Вдова говорит - ничего не слышала.
- Думаешь, врет?
- Зачем бы ей врать? У нее москали мужа расстреляли. Видишь, друг Лютый, они нас все же боятся - убегают, прячутся, все по-тихому.
- Может, поищем? Далеко не могли убежать, друг Мирон.
- Раз выползли из дома посреди ночи - опытные сукины дети. Слышал, вдова говорила: большую шишку к ней председатель спать привел. Вроде сам начальник милиции из Олыки.
- Не может быть.
- Почему?
- Да чтоб так повезло - не может быть.
- Где ж повезло: смылись же москали…
- Да вот именно - начальник милиции не каждый раз сам в руки придет.
- Если б знать…
- И я о чем. Вот потому и повезло, только не нам - ему. Слушай. - Пауза, которую держал тот, которого звали Лютый, длилась ужасно долго. - А что, если они вон там, в копне ночуют?
После этих слов я затаил дыхание. Не дышал и Калязин. Если они пойдут проверять, стрелять нужно первыми. Только теперь я понял всю нелепость ситуации: мы, представители власти, работники милиции, ночью бежим из теплого дома на сено, а потом вынуждены, словно мыши, прятаться от бандитов, которые вне закона. Так чья же здесь власть и кто здесь закон?
Но выводы, которые у офицера милиции появляться не должны, остановил голос того, кого называли Мироном.
- Нету их там, друг Лютый. Ей-богу нету.
- Почему это так?
- Дождь ночью шел. Вот только перестал, сам разве не видел?
- Да и пусть себе дождь, что он нам?
- А если б москали полезли к той копне, на земле бы наследили. Гляди, сыро и мокро, следы должны были остаться.
Никогда не верил я в Бога, ни тогда, ни потом. Особенно после того, с чем пришлось столкнуться вскоре и что затянуло в следующие недели в водоворот трагических и непредсказуемых событий. Может, глупость скажу - да только нет Бога после того, что довелось мне увидеть собственными глазами. Если бы был - не допустил бы… Но тогда, в копне сена, был короткий миг, когда я в Бога все же поверил, даже помолился ему, как умел. "Господи, - говорил я про себя, - спасибо Тебе за то, что послал ночью этот спасительный дождь, и именно тогда, когда мы уже спрятались от чужого глаза, смыл дождь все наши следы на земле…"
- Твоя правда, - послышалось наконец. - Видно, сильно испугались, далеко убежали. Ничего, мы на своей земле - никуда они от людского гнева не денутся. Айда, друг Мирон, совсем светло уже, Остап нервничает, наверное.
В тишине послышались их шаги по влажной земле. Звуки отдалялись, очень скоро исчезли совсем, и тогда мы с Калязиным, не сговариваясь, спустились со стога. Не спешили подниматься с земли, посидели, перевели дух, потом полковник сплюнул и просипел сквозь зубы:
- Вот ведь с-суки… А ты говоришь, Миша…
Ничего, ясное дело, я не говорил, зато окончательно понял, какие тут условия и на кого нужно рассчитывать. Вернее, на кого не нужно полагаться: местное население - эти всегда в спину ударят. Ненависть к советской власти и ее законам черная и бешеная, и долго, ой долго нужно еще работать, покуда…
- За ними? - коротко спросил у Калязина, поднимаясь.
- Куда к черту - за ними: вдова теперь нас интересует. - Полковник тоже поднялся. - Сладкая вдовушка Килина. Недаром мы с тобой, Середа, здесь остались, ой недаром. Вот и зададим ей несколько вопросов…
Но ничего мы у нее не спросили, не успели: вдруг послышался гул машины, и в следующий миг во двор вкатился наш "виллис". За рулем сидел солдат, в галифе и сапогах, однако без гимнастерки, в одной только нижней рубашке. На ходу из машины выпрыгнул Пилипчук, растрепанный, перепуганный не на шутку. Сначала он ничего не мог сказать - только руками махал, выкрикивая:
- Там… там… там… пан-товарищ…
В проеме раскрытых дверей замерла вдова, в одной рубашке, босая, на плечах платок. Бросив на нее недобрый взгляд, Калязин сделал шаг вперед, наставил на женщину оружие, гаркнул:
- Сюда! В машину!
- Вот так? - Вдова попятилась.
- Кому сказано - с нами поедешь! - Ствол угрожающе качнулся в его руке.
Все-таки вдова успела сунуть босые ноги в какие-то чуни, которые стояли в сенях, и прихватить с собой фуфайку с крючка. Она молча прошла через двор, села на заднее сидение и молчала все время, пока мы в сопровождении Пилипчука - а тот до сих пор не мог ничего толком пояснить - мчались через все село к дому Васи Задуры, потому что из обрывистых фраз поселкового председателя поняли: что-то случилось с участковым или у участкового.
Подъезжая к его двору, услышали громкий грудной надрывный женский крик - даже не крик, так воет больная побитая собака. И тут же увидели жену Василия - она в порванной рубашке, с распущенными волосами сидела на земле возле колодца-"журавля" и обнимала деревянный колодезный сруб. Возле раскрытых дверей на пороге тихо сидели дети. Еще вчера, меньше чем полсуток назад - такие веселые, а теперь - словно видели, как вдруг ожила самая страшная сказка. Возле двора топталось несколько человек, которые вышли на крик, - соседи, и Калязин, еще не совсем понимая, что же тут произошло, рявкнул, как только машина затормозила:
- Детей уберите отсюда! Вон детей!
Его послушались, а он, сжимая пистолет, пересек двор. Край жердины "журавля", к которому крепилось ведро на цепи, был опущен в колодец. Но жестяное ведро валялось поодаль. Недалеко от ведра лежал мертвый пес - еще вчера он с лаем бросался на непрошенных гостей, а Василий цыкнул на него, загнав в будку. Теперь собачья голова лежала в луже крови.
- Сюда, сюда, пан-товарищ! - частил Пилипчук, жестами показывая - нужно вытащить что-то из колодца, то, что опустили туда вместо ведра.
Перехватив взгляд Калязина, я засунул пистолет в кобуру, приблизился к колодцу, взялся за жердь и потянул ее на себя. Она оказалась неожиданно тяжелой, но я налег сильнее.
Под исступленный женский крик и возгласы любопытных, которых множество набежало за это время из окрестных дворов, из колодца показался участковый Василий Задура.
Висел вместо ведра, подвешенный на цепи. С мертвого тела на мокрую землю капала вода.
6
Плохо помню тот день. Не потому, что пьян был, хотя помянули как следует того, кто не успел стать настоящим другом. Калязин велел нам с шофером снимать мертвого участкового с колодезной жерди, Пилипчуку и сбежавшимся перепуганным "штырькам" - разгонять народ по домам, а сам по телефону из поселкового совета позвонил в районную энкаведешную управу, и через полтора часа в Ямках стоял взвод, как их тут называли, "краснопогоннинков".
Мы с Калязиным собственными глазами видели бандеровцев, слышали, как они говорили об Остапе, то есть о Даниле Червоном. Значит, подтвердилось, чьих это рук дело. Собственно, других версий и предположений после рассказа подавленной горем женщины и не было. Когда жена, теперь уже вдова убитого участкового, пришла в себя (хотя насколько тут можно прийти в себя, сами понимаете), то рассказала: пришли ночью трое. Точное время не запомнила, не смотрела на часы, не до того, но дождь только что начался, это точно помнит. Василий не открыл бы просто так, но услышал - с гостями беда. Так и сказал жене перед тем, как отворить двери. Потом все закрутилось: вломилось трое, на вид - ребята из леса. Первый ударил Задуру в лицо прикладом автомата, но участковый устоял на ногах; тогда его ударили снова. Навалились двое, били ногами, а третий наставил на женщину револьвер, в оружии жена фронтовика хочешь не хочешь разбиралась, приказал сидеть тихо, не кричать, не будить детей - иначе всем хана. Задура, видно, тоже это услышал - не кричал, пока били, только стонал и скрипел зубами. Тогда его вытащили на улицу, жену потащили за ним. Там, во дворе, стояла группа вооруженных лесовиков. Сколько их было, испуганная женщина не считала. Сказала: мысленно попрощалась с Василием, потому что те, из лесу, пощады не знают к тем, кто служит Советам, даже сама молилась, как перед смертью. Не сдержалась только, выкрикнула: "Детей пожалейте!" Тогда тот, которого она сочла за старшего, ответил: "Как вырастут и будут служить москалям - тогда не пожалеем. А теперь пусть знают, за что их отцу вынесли приговор". Даже велел кому-то поднимать детей - пусть смотрят, но один из тех, кто держал Василия, произнес: "Будет с них, друг Остап. Мы же не звери, не москали - с детьми не воюем. И мамку трогать не надо - кто детям расскажет про отца-иуду?" Потом тот, кого назвали Остапом, велел женщине быстро собирать продукты в мешок, все, какие есть: "Москалей неплохо принимала, вот и своих так же должна".
А после этого двое прикрутили Василия Задуру за шею цепью к колодезному журавлю. И повесили у жены на глазах, затем скрутили ей руки, заткнули рот кляпом… и изнасиловали. Ушли, оставив ее во дворе. Перепуганные дети долго сидели в темном доме, только под утро старший мальчик решился постучать к соседям. Те позвали Пилипчука, который жил неподалеку…
Собаку, как потом выяснилось, не застрелили. Пес лаял, увидев чужих, это разбудило Задуру. Потом, когда бандеровцы колотили его в хате, один из тех, кто ждал снаружи, рубанул собаку по голове топором. Стрелять, выходит, они не рисковали, вообще действовали тихо, чтобы никого не переполошить. Наверное, знали, что в селе ночует начальник милиции. Наверное, хотели расправиться с ним, для этого и ходили потом к вдове. Только предусмотрительность Калязина, его знание местных обычаев и дождь спасли нам жизнь.
Именно на дождь я тогда обратил внимание. Зафиксировал это обстоятельство, благодаря приобретенным за последние полтора года навыкам оперативно-розыскной работы. В связи с убийством участкового Задуры милиции никаких мероприятий проводить не требовалось, ведь и без того понятно, чьих это рук дело и кого нужно искать. Другой вопрос: где именно искать Данилу Червоного…
Вдову Килину, прямо так, как была, - в чунях на босу ногу, ночной полотняной рубашке и фуфайке - повезли в район, в распоряжение МГБ, но опытный в таких делах Калязин вздохнул: не будет от нее пользы для следствия.
Связь с Червоным? Так бандеровцы ночью, считай, в каждый второй дом заходят: там им продукты собирают, потому что местное население кормит тех, кто называет себя повстанцами. И, как пояснил полковник, людей тоже можно понять: дома тех, кто не пускает к себе бандитов, за симпатию к большевикам могут поджечь. Люди боятся за свою жизнь, а по автоматчику в каждую хату не посадишь…
Вообще, за связь с Остапом, или же Червоным, в округе можно грести людей пачками. Это лишние хлопоты, и не зря советская власть направляет по местам агитаторов для работы с местным населением.
Тогда и в самом деле пользы от задержанной вдовы НКВД не будет. К ней пришли, потому что там ночевали "москали" - мы с Калязиным. Если бы поселковый председатель положил нас в другом доме, по наши души пришли бы туда. Поэтому стоит лучше разобраться, кто именно оперативно сообщил Червоному в лес о том, что в Ямках ночует начальник районной милиции. Но и тут ничего нового для себя Калязин искать не советовал: глаза и уши у бандеровцев есть в каждом селе, в каждом городе, на каждом хуторе, и выявить эти связи МГБ и милиция пытаются уже несколько лет. Практически с тех пор, как наши выбили с Западной Украины немцев, снова установив здесь свою власть. И конца-края этому не видно. Так что выискивать связных, выявлять агентурные сети, уничтожать логова бандитов - главная задача всех подразделений МГБ. Поскольку такие показательные акции, как это убийство участкового, - основной метод врага, направленный на запугивание населения, это убийство никак не станет отправной точкой, от которой можно наверняка выйти на след Данилы Червоного.
И все-таки: дождь.
Под вечер, когда все понемногу улеглось и в доме Задуры готовились к похоронам погибшего, я попытался поговорить об этом с Калязиным. Правда, у него голова, как он сам сказал, была забита совершенно другими делами, поэтому, наверное, он толком не проследил за ходом моих мыслей.
А мыслил я, как мне казалось, довольно просто и логично. Когда ночью мы перебрались из дома на сено, полковник сам назвал мне время: ноль часов двадцать минут. Через три часа, то есть примерно в три двадцать, я должен был сменить его на карауле. Итак, при желании можно вычислить, когда начался тот спасительный для нас дождь: приблизительно в три часа ночи. Бандеровцы вломились к участковому, когда дождь начался или уже шел, но не перед самым рассветом, поскольку жена Василия, не зафиксировав времени, точно помнит: на улице было еще темно. Сереть, как я заметил, начало после четырех утра, я бы даже сказал - где-то даже в пять утра. Вот тогда те двое возле дома вдовы и появились.
Калязин либо не понимал, для чего мне вся эта математика, либо, что скорее всего, не хотел думать. А меня очень интересовало, откуда взялась такая большая группа людей. Вернее - как они среди ночи прошли мимо нас, точнее - мимо полковника, который как раз не спал, потому что стоял на карауле. И он, и я прекрасно видели, куда, в какую именно сторону пошли те Мирон и Лютый. А двигались они к лесу, в направлении, противоположном центральной части села, где стояли дома председателя Пилипчука и участкового Задуры.
Значит, группа вооруженных людей прошла мимо нас, но Калязин их не заметил. Я даже предположить не могу, что начальник милиции спал на посту, более того - он сам позаботился о нашей безопасности после того серьезного застолья. Или Червоный со своими людьми зашел в Ямки с одной стороны, сделал свое дело, а потом, подождав зачем-то лишний час, оставил село и вышел в лес с противоположного края. К тому же еще и послал двух своих бойцов ко вдове, по наши души.