Ревущий, раскатистый звук двигателя ударил в уши Неводова, оглушил, и поэтому кричащий что-то аэрофотосъемщик показался ему чудной, размахивающей руками и беззвучно открывающей рот фигурой.
Все побежали в глубь леса. Неводов сделал несколько замедленных шагов, застыл и бросился за ними. Догнал их у низкорослого кривого дерева с обугленным стволом. Они смотрели вверх, на крону, где за одну из веток зацепился зеленый парашютик, а на тонкой тесьме подвесной системы болтались два ящичка, смотанных шпагатом.
- Осторожно! - закричал Неводов и с трудом перевел дух. - Не трогайте!
Все стояли вокруг березы и оценивали происшедшее. Неводов признался себе, что никак не ожидал такого фокуса. На дереве висел несомненно радиопередатчик. Зачем он бросил его? Нет, не бросил, а спустил на парашюте. Автоматическая передача с земли? По расчетам Неводова, передатчик мог давать ясные сигналы только с большой высоты. Когда он работал в день покушения на Шейкина, его с трудом засекли ближние пеленгаторы. И неужели ОН решил отказаться от предупреждения о бомбардировке ставки Гитлера?
Неводов повернулся к радисту:
- Придется поработать тебе и по смежной специальности. Там бесспорно мина. Осмотри и снимай осторожно.
Радист полез на березу. Двумя пальцами взялся за купол парашютика и отцепил от ветки. Спустился ниже, передал ящички Неводову. Спрыгнул на землю и принял от Неводова опасный груз. Все отошли на приличное расстояние. Радист колдовал над ящичками недолго. Развязал их. Один серый, маленький, в точности как папиросная коробка "Северной Пальмиры". Второй - побольше. Радист отсоединил от него провода и тонкие проводки, вынул медный детонатор, а потом и пиропатрон. Призывно махнул рукой.
Неводов взял "Северную Пальмиру" и поднес к уху. Внутри тикал механизм, похожий на часовой.
- Передайте на пост аэродрома: подполковника Лаврова немедленно арестовать!
ВМЕСТО ЭПИЛОГА ОТ АВТОРА
С полковником в отставке Борисом Петровичем Неводовым мы сидели на балконе за маленьким столиком и пили кофе. Под нами разноголосо шумела вечерняя набережная Космонавтов, в бетонный берег толкалась тяжелой волной желтоватая под закатным солнцем Волга. С того момента, когда чекисты Саратова проложили первый загадочный пеленг в район аэродрома на Соколовой горе, прошло двадцать пять лет.
Борис Петрович рассказывает не торопясь, с удовольствием вспоминая конец истории:
- Выкладываю я тебе все сжато, поэтому почти ничего не говорю о некоторых наших ошибках, а они ведь были. Вот сейчас думаю: все-таки зря мы выпустили Лаврова в воздух - ведь мог улететь далеко за десять-то минут. От патруля, конечно, трудновато скрыться, лучшие ребята глаз не спускали, пальцы держали на гашетках, но уж больно он классным летчиком был. Воспитывался в Берлине, в семье богатых русских эмигрантов, куда его отец определил, чтоб пропитался малец русским духом. С десяти лет его взяла на прицеп военная разведка, в шпионских науках преуспевал, а в семнадцать, официально не закапчивая училища, стал летчиком. Набивал руку у Мессершмитта, испытывал его самолеты. Звался он тогда не Слюняевым и не Лавровым, а Куртом Хорстом, с прибавкой баронского титула. И вот подошло время его переброски. Ты знаешь - немцы педанты, но тут они превзошли себя. Им оказалось мало подготовить лесника Слюняева к приему "сына", они решили полностью зачистить его след…
Я слушал Бориса Петровича, рассказ которого строился на показаниях Лаврова-Хорста, и представлял давние события.
1933 год. Берлинское предместье. Серые тучи сыплют мелкий колючий дождь на военный аэродром и одинокий самолет, стоящий посреди летного поля. Угловатые крылья и черный длинный фюзеляж будто покрыты незастывшим лаком, стекающим по бортам.
К застекленному зданию командного пункта подкатывает "мерседес", из него вылезает человек и, прикрывая полой пиджака фотоаппарат, висящий на груди без футляра, разбрызгивая лужи, бежит к двери.
- Хальт! - останавливает его у входа солдат, но, увидев на лацкане пиджака значок "Пресса. Германия", отступает в сторону.
Из глубины комнаты навстречу журналисту поднимается офицер. Пряча настороженные глаза в тени широкого козырька военной фуражки, он щелкает каблуками и протягивает руку:
- Прошу!
- Здравствуйте! Надеюсь, не опоздал? - спрашивает журналист, усаживаясь в предложенное кресло.
- Точны, как хронометр. - Офицер снимает трубку с телефонного аппарата: - Алло! Приготовьтесь. Да, я, - и, бросив трубку, поворачивается к журналисту: - У вас вопросы, молодой человек?
- Прежде всего - с кем имею честь?
- Представитель фирмы Мессершмитта.
- Задача сегодняшних испытаний?
- Всепогодный истребитель. Благодаря модернизации он развивает скорость, намного превышающую скорость обычных машин, не теряя их маневренности.
- Позволите? - Журналист нацеливает объектив на лицо офицера, но ничего не видит - объектив закрывает ладонь.
- Оставьте, молодой человек! Моя физиономия нефотогенична. Что нужно будет сфотографировать, я скажу, - негромко говорит офицер. - Еще вопросы?
- Кто будет пилотировать самолет?
- Молодой испытатель гауптман Курт Хорст, сын известного аса империи оберста Хорста-старшего. Да вот и он. - Офицер шагает навстречу сухопарому старику в серой чесучовой паре и приветствует его.
- Время! - говорит старик. - За мной следует гауптман. Прошу вас к выходу.
Тучи посветлели, но мелкий дождь продолжает сечь землю. К стеклянному зданию подъезжает машина с высоким закрытым кузовом. Она еще не останавливается, а из открывшейся задней дверцы выпрыгивает летчик в ярко-желтом комбинезоне на "молниях", кожаном шлеме, с поднятыми на лоб летными очками.
- Фотографируйте, - подсказывает журналисту офицер. - Это испытатель гауптман Хорст.
Курт Хорст приветствует всех взмахом руки и подходит к отцу:
- Пожелай удачи.
- Благословляю! Возьми. - Старый Хорст снимает с руки фамильный перстень и надевает его на безымянный палец сына. - Он всегда служил мне талисманом.
- Спасибо, отец.
Пилот повертывается к автомашине, открывает дверцу и исчезает в темноте кузова. Автомобиль едет к одинокому самолету.
- Приготовьте телеобъектив, - трогает за локоть журналиста офицер.
И когда из машины вылезает человек в ярко-желтом комбинезоне, встает на крыло самолета и поднимает руку, щелкает затвор фотоаппарата.
Самолет выруливает на взлетную полосу, двигатель берет высокую ноту, из-под винта летит водяная пыль, истребитель быстро отрывается от бетонки, поднимает к тучам острый нос.
Спрятавшись от дождя под небольшой крышей входной двери, три человека наблюдают искусный пилотаж испытателя. Потом офицер незаметно отходит в сторону, проскальзывает в здание и зажимает в кулаке телефонную трубку.
- Доложите о готовности!
- Готовы!
Офицер через большое стекло смотрит на самолет. Нервно подрагивают синеватые мешочки под глазами. Вот истребитель, бросая к земле прерывистый гул, пошел на "петлю" и нижней частью фюзеляжа почти коснулся тучи.
- Импульс! - шепчет офицер в трубку.
Через долю секунды под тучами блещет взрыв. Ломаясь на куски, падает истребитель. Свистят горящие обломки. Мотор вместе с кабиной пилота падает в центре бетонки, с грохотом поднимая фонтаны мокрого щебня.
К месту катастрофы, беспрестанно воя сиреной, мчится санитарный автомобиль. На левой подножке машины старый Хорст; на правой - успевший вскочить на ходу жаждущий сенсации журналист.
На следующий день почти все немецкие газеты оповещают о преждевременной гибели талантливого летчика военно-воздушных сил Германии гауптмана Курта Хорста. В четкие шрифты некрологов были вкраплены серые, неконтрастные из-за съемок при дожде фотографии…
…- Понял, какую трагикомедию разыграли? - продолжает рассказ Борис Петрович. - В автомашине сидел другой летчик, одетый так же, как Хорст. Он сел в самолет, а Хорст остался в кузове и уехал. В машине он подарил летчику отцовский перстень, как талисман. Перстень с баронской короной послужил единственным предметом опознания человека, от которого почти ничего не осталось!. Ну, а потом все идет по задуманному плану. Хорст переходит границу, навещает своего "папаню", берет в сельсовете кое-какие документы, в том числе справку о пролетарском происхождении, поступает в летное училище, становится Кторовым, получает командирское звание, уезжает в отпуск, в кишлаке Тахтыш-Чок женится, берет фамилию жены, и теперь он уже Лавров! Так Лавровым и прибывает в воинскую часть. Как видишь, сработано чисто. Теперь главное - проникнуть в верхи командования ВВС Красной Армии. Для этого используется все - и прекрасная техника пилотирования самолетов, помогшая ему отличиться на Халхин-Голе, и глубокие знания, полученные в Германии и Советском Союзе, статьи и рефераты по тактике, многие из которых были написаны не им, а вручены заранее. При допросе он рассказал о двух случаях, когда ему представляли спарринг-партнеров в обусловленном месте, в заранее назначенное время; в одном случае это было над нашим аэродромом, и он сбивал их на глазах у своих ведомых, на глазах у воинов наземных частей. Это были блестящие демонстрации умного, молниеносного боя, если бы у немецких истребителей в пулеметно-пушечыых кассетах были настоящие снаряды, а не холостые. Ему просто подсылали людей на убой! Как видишь, влезал он к нам солидно, даже не забыли его жене прислать "похоронку" после Халхин-Гола. До сорок третьего года он не сделал никакого вреда, потому что не получал от абвера заданий. Его берегли. И вот, когда немцам стало туго, он понадобился. Ему придают Тугова, и они начинают действовать. Финал известен.
- Расскажите, как вы лично напали на след?
- Мой вклад мизерный! Основная заслуга - сотрудников полковника Старикова и дешифровщиков-москвичей. Они проделали адски кропотливую работу. Ну, а я… Первый посыл пришел во сне, как Менделееву его таблица или Вольтеру новый вариант "Генриады". Я вспомнил во сне, что на совещании у генерала Смирнова по поводу бомбардировки плавучего моста Лавров, перечисляя слабые пункты плана, отогнул палец от сжатого кулака. Ты читал в "Смене" интервью с Рудольфом Ивановичем Абелем? Помнишь, в ответ на вопрос 6 бдительности он рассказал, как по нескольким фразам выявил двух немецких лазутчиков. Ну, вот я и вспомнил, что Лавров отогнул палец. А ведь, считая по пальцам, русский загибает их, а немец разгибает. Правда, он быстро поправился, но память моя успела зафиксировать и отдала этот факт мне же во сне. Подвел его расчет и на трудность пеленгации радиосеансов. Известно: самое уязвимое звено в рабочей цепи разведчика - это связь. А он был уверен, что у нас нет пеленгаторов, способных накрыть его ультракоротковолновый передатчик. И оставил след. А инициатива Тугова гаркнуть с борта "Ахтунг!" - черт знает какая глупость! Но ведь без ошибок не бывает. В 1892 году профессор Владимиров в книге "Закон зла" писал: "Нет той прозорливости, которая предусмотрела бы всех возможных изобличителей преступления, и нет той ничтожной соломинки, которая не могла бы вырасти в грозную дубину обвинителя". После шума, поднятого Туговым в эфире, Лавров посчитал его конченым и решил провалить совсем, используя его будущие признания как дезинформацию. Тут-то он сработал под Хижняка.
- Минутку, Борис Петрович, пока не забыл. Что-то о Хижняке мне непонятно. Больно уж он вездесущ. Там Хижняк, здесь Хижняк, а словесные портреты на него все разные. Хамелеон?
- Нет, все намного проще. Такого человека вообще не было. Даже документы на имя Хижняка Арнольда Никитича не фабриковались. Трюк! Ты знаешь, что один агент может работать под несколькими фамилиями и кличками. А здесь немцы применили обратный трюк: разные агенты представлялись своим подчиненным под именем Хижняка и этим вводили в заблуждение наших чекистов. Ясно теперь? Так вот, Лавров, сработав под Хижняка, внушил Тугову, что Тринадцатый - Шейкин. Такие штучки иногда удавались, а здесь Лавров просчитался. Ведь с первого его практического шага ему противодействовали наши люди: курсанты поймали ракетчицу, чекисты Саратова засекли передачу, у лейтенанта Гобовды было много помощников, Татьяна Языкова через "скрип" догадалась о передатчике-автомате, она же опознала голос Тугова. Всех помогающих нам не перечислить.
- Ну, а какова дальнейшая судьба Тани Языковой и Шейкина?
- После войны Таня Языкова уехала в Выборг. Дочка у нее хорошенькая, муж шофер… Как-то летом сорок пятого года я шел от поселка к полевому аэродрому. Дорога мягкая, пыльная. Смотрю - низко проходит штурмовик. Номер даже видно: "десятка". Из кабины пилот посматривает. Пролетел, потом разворачивается - и на меня. Давит брюхом, негодяй, струей шибает. Четыре захода сделал, извалял меня в пыли, как отбивную в сухарях. Я чуть не лопнул от злости! Вылез из кювета, прочихался - и рысью на аэродром. Придумываю на большом ходу кару безобразнику. Шутка ли, майора армейского масштаба носом в пыль тыкать! Прорываюсь сразу к командиру полка и рычу: "Подать хулигана!" Он за компанию со мной чихнул разок-другой и посылает за летчиком с "десятки". Приходит тот, капитан, весь в орденах, как будто ждал вызова и нарочно иконостас на груди сделал, и, не обращая на меня внимания, отвечает командиру: "Перепутал, - говорит, - принял этого грязного дядю за немецкого диверсанта". Я тут совсем взбеленился. "Какого такого грязного дядю, племянничек? Я блестел, как начищенный пятак, сукин ты сын! Под трибунал захотел?" Ну, командир ему с ходу десять суток гауптвахты влепил. А он так невинно отвечает: "Слушаюсь! Только с кем ошибок не бывает? Помню, служил я с одним капитаном контрразведки, так он тоже путал и уверял, что я шпион". Тут я узнал бывшего подследственного лейтенанта Шейкина. Полез он в карман, протянул на ладони монету. "Вот, - говорит, - полтора года тому капитану передать не могу, таскаю в кармане по всем фронтам". Я - за монету. Ба! Старинная болгарская лева! Остыл я, попросил снять взыскание с шалопута.
Разговор мы закончили в полночь. По невидимой Волге плыли огни. Холодный ветер загнал нас в комнату. Уже прощаясь, но еще полный любопытства, я спросил:
- Ну, а лично вы рисковали часто?
- В каком смысле? Жизнью, что ли?… Не было. Если только раз…
Он достал свою обширную коллекцию монет. На черном бархате под блестящим рядом тувинских акш и монгольских тугриков особнячком лежала крупная румынская лея со свинцовым следом от пули.
- В левом кармане была, - сказал Борис Петрович и сдул с нее невидимую пылинку.
ВЛАДИМИР МАЛОВ
Я - ШЕРРИСТЯНИН
Фантастическая повесть
(Повесть о чрезвычайных и фантастических событиях из жизни Михаила Стерженькова, записанная с его слов)
ПРОЛОГ
С Мишей Стерженьковым, студентом физкультурного техникума имени Марафонской битвы, автор познакомился на колесе обозрения в Парке культуры и отдыха.
Было солнечное субботнее утро. Очереди отдыхающих москвичей тянулись к аттракционам, к тиру и к комнате смеха; откуда-то издали ветер доносил ритмы, предназначенные для танцев. Я пришел в парк, чтобы культурно стряхнуть с себя усталость напряженной недели, и колесо обозрения (очень часто его неправильно называют "чертовым", путая с другим аттракционом), на мой взгляд, отвечало этой цели как нельзя лучше.
Совершили первый круг. Сверху парк был похож на калейдоскоп с быстро меняющимся рисунком.
- Простите, - тихо и очень вежливо сказал мне мой сосед по решетчатой кабине, - это у вас, я вижу, фантастика?
Сосед был в спортивном пиджаке, из-под которого выглядывал спортивный свитер. Пиджак и свитер туго натягивались на юных, но уже широких плечах. Лицо собеседника пылало загаром, над которым, как можно было предполагать, долго не будут властны ветры и дожди надвигающейся осени.
Я ответил на вопрос утвердительно. Обложку книги, которая лежала у меня на коленях, действительно украшали роботы, звездолеты и разнообразные конструкции - искушенному взгляду нетрудно было распознать среди них машины времени и установки для передачи мыслей на расстояние.
- Да, фантастика, - пробормотал молодой человек и сразу после этого повел себя как-то не так: сначала поерзал на месте, бросил взгляд на обложку - загадочным был этот взгляд! - и стал напряженно смотреть куда-то вдаль.
Колесо то поднимало нас вверх, то опускало вниз. Парк внизу соответственно то уменьшался, то увеличивался в размерах. В ушах свистел ветер. От остроты ощущений слегка захватывало дух…
И все это время мой сосед продолжал вести себя как-то не так. Казалось, радостное чувство высоты и движения совсем перестало его волновать. Он барабанил пальцами по сиденью, тяжело дышал, изредка продолжал бросать на обложку странные взгляды.
Я вдруг понял, что в моей душе начинает шевелиться какое-то неоформившееся еще опасение.
- Я вас прошу, - сказал наконец хрипло юный спортсмен, - вас не затруднит… Я понимаю, конечно… Это вам достаточно странно… - Он задышал очень тяжело и часто. - Только очень прошу вас, пожалуйста, уберите эту книгу… Уберите… Я не могу на нее смотреть…
Растерянно я уставился на спортсмена. Он был смущен вконец. Растерянно пробормотав: "Конечно, конечно…", я засунул книгу под пиджак и осмотрел молодого человека с головы до ног (еще на нем были синие тренировочные брюки и легкие баскетбольные кеды). Беспокойство мое стремительно нарастало. Мы были одни и к тому же были заперты снаружи. Сам я спортом уже почти не занимался. Колесо еще не скоро должно было остановиться.
- Извините, - выдавил из себя молодой человек, и сквозь спортивный загар явственно проступила краска. - Вы не думайте - Вы, пожалуйста, ничего - не думайте… Просто мне трудно, и потому…
Воцарившееся молчание было гнетущим. Колесо продолжало меланхолическую свою работу.
- Конечно, я понимаю, - снова начал юноша, пристально глядя в сторону, - вам мое поведение должно показаться…
- Ну что вы, что вы! - растерянно пробормотал я. Возникла новая гнетущая пауза.
- Возможно, у вас действительно есть причины, - начал я неуверенно, - причины, по которым фантастика вам…
- Причины? - повторил юноша очень медленно и тихо. - Вы говорите - причины?…
Он перестал смотреть в сторону и окинул меня внимательным взглядом, от которого ничто не могло укрыться. Потом опустил глаза и внимательно начал рассматривать свои кеды.
- Меня зовут Миша Стерженьков, - сказал спортсмен. - Я тут на колесе привыкаю к высоте, скоро у нас первый осенний практикум по парашюту… Недавно был по травяному хоккею, теперь вот по парашюту…
- Институт физкультуры, будущий тренер? - с сомнением (уж очень юн был собеседник) предположил я, все еще испытывая растерянность.
- Пока только техникум, - скромно отозвался юноша, и лицо его запылало. - Учусь на отделении настольного тенниса… Об институте пока только мечтаю. Недостает еще знаний… Но со временем обязательно буду и в институте!..
- Техникум физкультуры? - Удивление прозвучало в моем голосе: что делать, мне но приходилось слышать о таких учебных заведениях.
Юноша оторвал взгляд от спортивной обуви и в упор посмотрел на меня.