- Мы можем погрузиться прямо сейчас, - сказал Свенсон. - Мы знаем их местоположение. Может, нам удастся найти полынью в миле или полумиле от "Зебры". Тогда будет совсем другое дело.
- Может, вам и удастся отыскать иголку в стоге сена, - заметил я. - На то, чтобы найти эту полынью, у вас ушло шесть часов, и то нам крупно повезло. Только не говорите про торпеды: лед в этих местах образует целые горные хребты, их основания уходят в глубину на сотни метров. Здесь везде чертовски тяжелый лед. Это все равно, что прокладывать себе путь с помощью винтовки 22-го калибра. У нас уйдет часов двенадцать, а то и несколько дней, прежде чем мы снова пробьемся на поверхность. А я смог бы добраться до станции за два-три часа.
- Если не окоченеете насмерть на первых ста ярдах, - сказал Хансен. - Если не упадете с ледяной горы и не сломаете ногу. Если не ослепнете через несколько минут. Если по неосмотрительности не угодите в свежую полынью, и тогда вы или утонете, или, если вам удастся выбраться, за тридцать секунд превратитесь в ледышку. Но, даже останься вы цел и невредим, я буду очень рад услышать объяснения, как вы намерены вслепую отыскать место в пяти милях отсюда. Или вы собираетесь нести с собой неподъемный гирокомпас весом в полтонны. Ведь в этих широтах магнитный компас, как мертвому припарки. Магнитный северный полюс находится много южнее, далеко на западе. Даже если бы вам и удалось сориентироваться по нему, вы все равно прошли бы мимо лагеря - или что там от него осталось - в какой-нибудь сотне ярдов и никогда бы об этом не узнали. И даже если у вас будет один шанс из миллиона туда добраться, как вы собираетесь идти назад? По бумажной веревочке? Вы что, потащите с собой клубок веревки длиной пять миль? Безумие, если не сказать хуже!
- Я могу сломать ногу, утонуть или замерзнуть, - согласился я. - Все может случиться. Но найти дорогу туда-обратно - не самая хитрая штука. У вас есть радиопеленг "Зебры". К тому же вы знаете точное местонахождение. Вы можете передавать радиопеленг на любой приемник. Так что останется только взять с собой радиопередатчик, чтобы держать с вами связь, и вы будете наводить меня на "Зебру". Проще пареной репы.
- Вот именно, - возразил Хансен, - если бы не одна загвоздка. У нас нет такого приемопередатчика.
- У меня в чемодане лежит "уоки-токи", дальность действия - двадцать миль.
- Надо же, какое совпадение, - пробормотал Хансен. - Выходит, вы прихватили его просто так, случайно. Держу пари, у вас в чемоданчике припасена целая куча всяких штучек, правда, док?
- Содержание чемодана доктора Карпентера не нашего ума дело, - с легким укором проговорил Свенсон, хотя раньше он придерживался совсем другого мнения. - Давайте-ка лучше подумаем о том, кто с ним пойдет. Однако, положа руку на сердце, вы, доктор Карпентер, можете рассчитывать, что кто-то из нас одобрит вашу нелепую затею?
- Никто и не спросит вашего одобрения, - сказал я. - Оно совершенно ни к чему. Все, о чем я вас прошу, - это держать со мной связь. И еще - собрать рюкзак с провизией. А нет - я и без него обойдусь.
Я вышел и направился к себе в каюту. Точнее - в каюту Хансена. Но даже тот факт, что каюта эта чужая, не остановил меня, когда я, войдя внутрь, заперся на замок.
Догадываясь, что Хансену, явись он прямо сейчас, не очень понравится, если он наткнется на запертую дверь, я решил не тратить времени понапрасну. Я набрал цифровой код на замке и открыл запор. Чемодан мой по меньшей мере на три четверти был забит самой лучшей теплой спецодеждой, какую только можно купить за деньги. Хотя лично я не выложил за нее ни пенса.
Сняв с себя одежду, которая тогда была на мне, я натянул длинное нижнее белье, шерстяную фуфайку и плисовые штаны, затем - шерстяную парку, сшитую в три петли и подбитую чистым шелком. Парка была не совсем обычная: снаружи, чуть ниже левой подмышки, на ней имелся специальный карман на замшевой подкладке, и еще один, такой же, правда, других размеров, с правой стороны. Пошарив на дне чемодана, я извлек три предмета. Первый, 9-миллиметровый автоматический манлихершенауэр, я надежно спрятал в левый карман, который, собственно, и был для него предназначен; другие два предмета, пара запасных обойм, так же надежно разместились в правом кармане.
Все остальное я надел на себя довольно быстро. Две пары толстых шерстяных носков, войлочные стельки и различные утеплители: из меха карибу - поверх парки и штанов, из меха росомахи - внутрь капюшона, из тюленьей кожи - поверх сапог, из другого оленьего меха - на перчатки и шерстяные варежки. Так что если у белого медведя и было передо мной преимущество по части экипировки, помогающей выжить в суровую арктическую стужу, то очень небольшое.
Опустив снегозащитную маску и очки на шею, я засунул водонепроницаемый, с прорезиненным покрытием фонарь во внутренний карман парки, достал "уоки-токи" и закрыл чемодан. Потом набрал код. Хотя особой надобности в этом уже не было - манлихер находился у меня под левой рукой, - тем более что Свенсону и без того будет чем заняться в мое отсутствие. Запихнув походную аптечку и стальную фляжку со спиртом в рюкзак, я открыл дверь.
Свенсон находился там же, где и раньше, - на центральном посту. Вместе с ним был и Хансен. Там же собрались и другие, те, кого не было, когда я ушел, - Роулингс и Забрински. Трое самых здоровых парней на борту - Хансен, Роулингс и Забрински. Последний раз я видел их вместе в Холи-Лохе, когда Свенсон вызвал эту троицу с "Дельфина" и велел приглядывать за мной, чтобы я ненароком чего-нибудь не натворил. Может, у капитана Свенсона было только одно на уме. Хансен, Роулингс и Забрински. Сейчас они казались мне необычайно крепкими парнями.
Я спросил Свенсона:
- Так вы дадите мне "НЗ" или нет?
- Напоследок только одно слово, - сказал Свенсон. Когда я протиснулся на центральный пост, его первой мыслью, наверное, было то, что на подлодку проник медведь гризли, но он и бровью не повел. - Запомните хорошенько, ваша затея - чистое самоубийство, а шансы равны нулю. Я вам своего согласия не даю.
- Хорошо, я все запомнил, при свидетелях. Давайте "НЗ".
- Я не могу дать вам своего согласия, потому что случилось непредвиденное. Один из наших техников, обслуживающих электронное оборудование, как обычно проводил гест на точность калибровки эхоледомера и выяснил, что села катушка перегрузок. Перегорел электромотор. А запасной у нас нет. Если придется срочно погружаться, я уже не смогу снова всплыть на поверхность. Это - самое главное, так что теперь всем нам заказано выходить на лед.
Я не стал корить капитана за его уловку, я просто немного разочаровался в нем: у него было достаточно времени, чтобы придумать что-нибудь получше. В ответ я сказал:
- "НЗ", капитан. Я могу получить его или нет?
- Значит, вы все-таки решили идти? Даже после того, что я вам сказал?
- О, ради Бога! Я пойду без провианта.
- Моему старпому, торпедисту Роулингсу и радисту Забрински, - строго заявил Свенсон, - ваши слова не по душе.
- Лично меня это нисколько не волнует.
- Кажется, они вовсе не намерены вас отпускать, - настаивал он.
Они были сущие громилы, эти трое. Как три горы. У меня было столько же шансов пройти мимо них, сколько у ягненка, который пытается проскочить мимо умирающего, с голоду льва… Я был вооружен, но, чтобы достать оружие, мне пришлось бы сначала раздеться, потому как парка буквально связывала меня по рукам и ногам, а Хансен уже продемонстрировал в столовой Холи-Лоха, как он реагирует на чьи-то подозрительные движения. Но, даже достань я оружие, что тогда? Таких людей, как Хансен, Роулингс и Забрински, на пушку не возьмешь. Да и потом, кому бы я стал угрожать - тем, кто четко исполняет свой долг?
- Они вас просто не выпустят, - продолжал свое Свенсон. - До тех пор, пока вы не соизволите взять их с собой в попутчики, ведь они сами вызвались, добровольно.
- Ничего себе вызвались, - хмыкнул Роулингс. - Ты, ты и ты.
- Они мне не нужны, - отрезал я.
- Какая любезность, надо же! - удивился Роулингс, ни к кому, собственно, не обращаясь. - Вы хотя бы поблагодарили нас, док.
- Вы подвергаете угрозе жизнь ваших людей, капитан Свенсон. Вам же хорошо известно, что сказано в приказе.
- Разумеется. Но мне известно и то, что в путешествиях по Арктике, как в альпинизме и прочих рискованных предприятиях, у группы больше шансов выжить, чем у одиночки. Кроме того, мне известно, что, узнай кто-нибудь, что мы отпустили штатского врача в одиночку на дрейфующую станцию "Зебра", а сами остались на подлодке, в тепле, побоявшись высунуть нос наружу, честь американского военно-морского флота будет посрамлена навеки.
- А как относятся ваши люди к тому, что вы заставляете их рисковать жизнью за спасение чести подводного флота?
-- Вы слышали, что сказал капитан? - проговорил Роулингс. - Мы добровольцы. Посмотрите на Забрински - настоящий герой, любой подтвердит.
- А вы подумали, - сказал я, - что произойдет, если льды сомкнутся, когда мы будем уже далеко и капитану придется идти на погружение?
- И думать об этом забудьте, - спешно вставил Забрински. - На самом деле я не такой уж герой.
И я уступил. Ничего другого мне просто не оставалось. Да и потом, я тоже не был героем, как и Забрински, и только сейчас вдруг осознал, как рад тому, что эти трое пойдут со мной.
V
Лейтенант Хансен сдался первым. Хотя сказать "сдался", будет неправильно - Хансен не знал этого слова, смысл которого был ему совершенно чужд: точнее выражаясь, он первым высказал то, что чувствовал каждый из нас. Он схватил меня за руку, наклонился ко мне и, опустив снегозащитную маску, прокричал:
- Хватит, док! Пора остановиться!
- До следующего гребня, - крикнул я в ответ.
Не знаю, услышал лейтенант меня или нет, поскольку, проговорив последнее слово, он тут же натянул маску обратно, защищаясь от ледяного шторма, бившего прямо в лицо, но, похоже, он все понял, потому что поправил веревку, закрепленную у меня на поясе, позволив мне идти дальше. Последние два с половиной часа Хансен, Роулингс и я, меняя друг друга, по очереди шли впереди, трое остальных, Держась за веревку, следовали в десяти ярдах: мы решили идти так вовсе не затем, чтобы кто-то один тащил остальных, а чтобы остальные могли прийти на помощь ведущему, в случае необходимости. А необходимость один раз уже возникла, когда Хансен, поскользнувшись на вздыбленной льдине, упал на колени на самом ее краю и, пытаясь нащупать впереди, в кромешной снежной мгле, опору, провалился в пустоту, пролетев вниз футов восемь, прежде чем рывок веревки, силу которого одинаково ощутили и Роулингс, и я, хотя я шел следом за ним, да и сам Хансен, не остановил его падение. Почти две минуты провисел он над подернутой зыбью черной водой, заполнявшей недавно образовавшуюся трещину, прежде чем нам удалось его вытащить. Беда была близко, совсем близко, поскольку на таком морозе, да еще при ураганном ветре, погружение в ледяную купель даже на несколько секунд неминуемо привело бы к смерти. На сильном холоде одежда на человеке, извлеченном из воды, в считанные мгновения превращается в непробиваемый ледяной панцирь - его невозможно ни снять, ни расколоть. В этом ледяном саване человек быстро коченеет и умирает - разумеется, лишь в том случае, что маловероятно, если его сердце выдержит резкий перепад температур в сотню градусов.
Теперь я продвигался вперед очень осторожно, тщательно прощупывая перед собой лед - после происшествия с Хансеном мы взяли пятифутовый конец веревки, опустили в воду и потом подержали на морозе, после чего он стал твердый как сталь. Время от времени я спотыкался, иногда, когда встречный штормовой ветер внезапно стихал, я вдруг терял равновесие, падал на колени и продолжал двигаться уже на четвереньках, что было даже удобнее. Один раз, когда я полз вот так на четвереньках, я почувствовал, что ветер заметно ослаб и бьющий в лицо ледяной шторм поутих. В следующий миг моя палка уперлась в довольно большое препятствие - стену огромного хребта. Укрывшись за нею, я сдвинул очки на лоб, вытащил и зажег фонарь, чтобы остальные, те, кто вслепую брели следом за мной, могли заметить место, где я расположился.
Вслепую, выставив вперед руки, они ощупывали пространство, как настоящие слепцы, которыми мы, по сути, были последние два с половиной часа. Покидая "Дельфин", мы с тем же успехом могли бы вместо снегозащитных очков надеть на головы мешки. Я посмотрел на Хансена - он подошел первым из тройки. Очки, маска, капюшон, одежда - спереди он весь покрылся сплошной ледяной коркой, испещренной мелкими трещинами, образовавшимися от движения рук и ног. Пока он приближался, я даже на расстоянии пяти футов слышал, как на нем все поскрипывает. С головы, плеч и локтей у него свешивалась ледяная бахрома, точно оперение некоего чудища, прилетевшего прямо с холодного Плутона, так что хоть сейчас бери и снимай в фильме ужасов. Впрочем, сам я, должно быть, выглядел не лучше. Тесно прижавшись друг к другу, мы укрылись под ледяной стеной, а в каких-нибудь четырех футах над нашими головами свирепствовал ледяной шторм. Роулингс, сидевший слева от меня, сдвинул на лоб очки и стал колотить себя по груди кулаками, пытаясь сбить примерзший к меху лед. Я поймал его за руку.
- Оставьте в покое.
- Что оставить? - голос Роулингса под маской звучал глухо, однако я слышал, как у него стучат зубы. - Этот проклятый панцирь весит никак не меньше тонны. Я вам не какой-нибудь цирковой силач, чтобы таскать эдакую тяжесть, док.
- Оставьте. Без него вы бы уже давно окоченели: он защищает вас от ледяного ветра. - Дайте-ка я лучше погляжу на ваши лицо и руки.
Я проверил, нет ли у него и у остальных обморожений, а Хансен осмотрел меня. Нам повезло. Хотя от холода мы посинели и у нас зуб на зуб не попадал, зато не обморозились. Меховая одежда у моих товарищей была явно хуже моей, но все же довольно теплая. На атомных подводных лодках всегда все самое лучшее и полярная одежда также не была исключением. Нет, они не закоченели, но по их лицам и дыханию я понял, что силы у них почти на исходе. Пробиваться сквозь ледяной шторм было все равно, что идти против бурного потока жижи - это здорово изматывало, тем более, что мы не просто шли, а, то и дело натыкаясь на глыбы расколовшегося льда, карабкались вверх, съезжали вниз, скользили и падали, порой делали крюк, чтобы обойти неприступный торос, сгибаясь под тяжестью сорокафунтовых вещмешков на спине и мощных ледяных панцирей на груди и животе, так что все это превращало наш переход по ледовой пустыне, где всевозможные опасности подстерегали нас буквально на каждом шагу, в сущий кошмар.
- Всем, думаю, ясно, - проговорил Хансен, судорожно ловя ртом воздух, как Роулингс, и задыхаясь, - мы не сможем тащить все это дальше, док.
- Нужно было внимательно слушать лекции доктора Бенсона, - укоризненно сказал я. - Лопая пирожные да яблочные пироги и валяясь часами напролет в койке, вряд ли можно как следует подготовиться к таким походам.
- Неужели? - Хансен взглянул на меня. - А вы-то сами как?
- Устал малость, - признался я. - Вот и все.
Вот и все… хотя на самом деле ноги у меня буквально отваливались. Я стянул рюкзак и вытащил флягу со спиртом.
- Передохнем минут пятнадцать, не больше. Иначе совсем окоченеем. А пока давайте-ка лучше глотнем из фляги, чтобы поскорее разогнать кровь в жилах.
- А я-то думал, врачи не рекомендуют употреблять это дело на морозе, - нерешительно заметил Хансен. - Поры, дескать, расширяются или что-то в этом духе.
- Назовите мне любое дело, каким бы ни занимался человек, - ответил я, - и я найду вам кучу врачей, которые будут рекомендовать ему бросить это занятие. Да и потом, это не спирт, а чистое шотландское виски.
- С этого и надо было начинать. Дайте-ка сюда. Роулингсу и Забрински совсем чуть-чуть, они не пьют. Что там у тебя, Забрински?
Забрински, вытащив "уоки-токи", антенну и засунув наушник под капюшон своей парки, что-то говорил во встроенный в рацию микрофон, прикрывая его ладонями. Он был радистом, хорошо знавшим свое дело, вот я и отдал ему "уоки-токи" перед тем, как мы покинули подлодку. Поэтому он никогда не шел впереди. Ударься он об лед или упади в воду, неминуемо вышла бы из строя рация, которую он нес на спине, и тогда нам пришел бы конец: без рации мы не смогли бы не только выйти на дрейфующую станцию "Зебра", но и вернуться на "Дельфин". Забрински был крепкий малый, под стать средних размеров горилле, однако мы обращались с ним, как с вазой хрупкого дрезденского фарфора.
- Ничего не слышно, - ответил Забрински. - С рацией все в порядке, но из-за этого чертова шторма столько всяких помех… хотя погодите-ка…
Он склонился над микрофоном, закрыв его от рева бури, и заговорил снова.
- Забрински… говорит Забрински. Да, из нас уже дух вон, но док считает, мы дойдем, ему виднее… Подождите, сейчас я у него спрошу.
Забрински повернулся ко мне.
- Они спрашивают, как, по-вашему, мы далеко ушли.
- Мили на четыре, - ответил я, пожав плечами. - Может, на три с половиной, а может, на четыре с половиной.
Забрински передал мои слова по рации, вопросительно взглянув на нас с Хансеном, мы кивнули в знак согласия, и он закончил передачу.
- Штурман говорит, мы отклонились на четыре или пять градусов на север и, если не хотим пройти в нескольких сотнях ярдов мимо "Зебры", нам надо взять чуть южнее.
Могло быть и хуже. С тех пор, как мы последний раз получили пеленг с "Дельфина", прошло больше часа, и между сеансами радиосвязи мы ориентировались только по направлению и силе ветра, бившего нам прямо в лицо. Однако, несмотря на защитные маски, лица у нас онемели от холода и уже ничего не чувствовали, а, кроме того, мы знали, что в этой ледяной круговерти направление ветра наверняка не раз менялось. Все могло быть гораздо хуже, и я сказал об этом Хансену.
- Да уж, - с горечью согласился он. - Мы могли ходить кругами, пока все не погибли бы. Не знаю, что может быть хуже.
Он отхлебнул виски и, кашлянув, передал фляжку мне.
- Так-то оно лучше. Вы, правда, думаете, что мы дойдем?
- Немного везения - это все, что нам нужно. Значит, вы решили, что наши рюкзаки слишком тяжелы? И предлагаете их облегчить?
Меньше всего мне хотелось бы бросать припасы: восемьдесят фунтов провизии, сто унций спиртного, тридцать фунтов таблеток сухого горючего, печку, палатку и многоцелевую аптечку, но уж если бы было решено все это бросить, я предпочел бы, чтобы бросили и меня, на что они, похоже, вряд ли бы согласились.
- Мы ничего не будем оставлять, - заявил Хансен.
Отдых и виски сделали свое дело. Голос лейтенанта звучал тверже, зубы почти не стучали.
- Пусть эта мысль умрет, едва родившись, - сказал свое слово радист.
Когда я впервые увидел Забрински, еще в Шотландии, он напомнил мне белого медведя, а сейчас, среди полярных льдов, этот сжавшийся в комок громила в заиндевевшей меховой парке напоминал мне его еще больше. Забрински был действительно здоровый, как медведь, и, судя по всему, совершенно не ведал усталости; он оказался в гораздо луч-глей форме, нежели любой из нас.