ГЛАВА XIX
МНОЮ ЗАВЛАДЕВАЮТ ДАМЫ
Переписка бумаг была скучным и утомительным занятием, тем более, что речь там, как я сразу же увидел, шла о делах совсем не спешных, и мне было ясно, что это только предлог меня задержать. Едва закончив работу, я вскочил в седло и, не теряя времени, ехал до темноты, а когда меня застигла ночь, остановился в каком-то доме близ Элмонд-Уотер. Еще затемно я снова был в седле, и лавки в Эдинбурге только открывались, когда я с грохотом проскакал по Уэст-Бау и осадил лошадь, от которой валил пар, у дверей дома генерального прокурора. При мне была записка Дойгу, доверенному милорда, от которого, как говорили, у него не было тайн, весьма достойному и простому человеку, толстенькому, самонадеянному и пропахшему табаком. Он уже сидел за конторкой, выпачканной табачной жвачкой, в той самой приемной, где я случайно встретился с Джемсом Мором. Он прочел записку истово, словно главу из Библии.
- Гм, - сказал он. - Вы несколько запоздали, мистер Бэлфур. Птичка улетела - мы ее выпустили на волю.
- Вы освободили мисс Драммонд? - воскликнул я.
- Ну да, - ответил он. - А зачем нам было ее держать, подумайте сами? Кому охота подымать шум из-за ребенка.
- Где же она? - спросил я.
- Бог ее знает! - сказал Дойг, пожимая плечами.
- Наверное, она пошла домой к леди Аллардайс, - сказал я.
- Очень может статься, - согласился он.
- Так я скорей туда, - сказал я.
- Не хотите ли пожевать чего-нибудь перед дорогой? - спросил он.
- Нет, не хочу ни пить, ни есть, - сказал я. - Я напился молока в Рато.
- Так, так, - сказал Дойг. - Ну, по крайности оставьте лошадь и пожитки, квартировать ведь, небось, тут будете.
- Ну нет, - сказал я. - В такой день ни за что не пойду на своих двоих.
Дойг выражался очень простонародно, и я вслед за ним тоже заговорил на деревенский манер, право же, гораздо проще, чем я здесь написал; и я чуть не сгорел со стыда, когда чей-то голос у меня за спиной пропел куплет из баллады:
Седлайте, друзья боевые мои,
Коня вороного скорей,
И я полечу на крыльях любви
К красавице милой моей.
Я обернулся и увидел молодую девушку в утреннем платье, которая спрятала руки в рукава, как бы желая этим удержать меня на расстоянии. Но взгляд ее был приветлив, это я почувствовал сразу.
- Позвольте мне выразить вам мое почтение, мисс Грант, - сказал я, отдавая поклон.
- И мне также, мистер Дэвид, - отозвалась она и низко присела передо мной. - Я хочу напомнить вам старую-престарую поговорку, что месса и мясо никогда не помеха мужчине. Мессу я не могу вам предложить, потому что все мы добрые протестанты. Но съесть кусок мяса я вам настойчиво советую. Я же тем временем, думается, сумею рассказать вам кое-что небезынтересное, ради чего стоит задержаться.
- Мисс Грант, - сказал я, - и без того я у вас в долгу за несколько веселых и, как мне кажется, очень добрых слов на листке бумаги без подписи.
- Без подписи? - переспросила она с очаровательной задумчивостью, словно силилась что-то вспомнить.
- Если это не так, я вдвойне разочарован, - продолжал я. - Но у нас, право, еще будет время поговорить об этом, ведь отец ваш любезно предложил мне пожить некоторое время под одной крышей с вами. Но в данную минуту дурак не просит у вас, ничего, кроме свободы.
- Вы так нелестно отзываетесь о себе, - заметила она.
- Мы с мистером Дойгом рады принять еще более нелестные прозвища, если только их выведет ваше искусное перо, - сказал я.
- Мне снова приходится восхищаться скромностью мужчин, - заметила она. - Но если вы отказываетесь от еды, ступайте немедля. Тем скорей вы вернетесь, ведь дело у вас дурацкое. Ступайте, мистер Дэвид. - И она открыла передо мной дверь. -
Вскочив на коня, он воскликнул: "Клянусь,
Меня средь лесов и полей
Ничто не удержит, пока не примчусь
К красавице милой моей".
Я не заставил ее повторять разрешение дважды и оценил строки, приведенные ею, уже по дороге в Дин.
Старая леди Аллардайс гуляла по саду одна, в высоком чепце, опираясь на черную, отделанную серебром трость. Когда я спешился и подошел к ней с почтительным поклоном, она вдруг покраснела и высоко вскинула голову, как мне показалось, с величием настоящей императрицы.
- Что привело вас к моему скромному порогу? - воскликнула она тонким голосом, слегка в нос. - Я бессильна его защитить. Все мужчины из моей семьи умерли и лежат, в земле. У меня нет ни сына, ни мужа, который встал бы у моей двери. Всякий бродяга может дернуть меня за бороду, и самое ужасное, - добавила она словно бы про себя, - что у меня и вправду есть борода.
Я был рассержен таким приемом, а от последних ее слов, похожих на бред сумасшедшей, едва не лишился дара речи.
- Видимо, я имел несчастье чем-то навлечь на себя ваше неудовольствие, сударыня, - сказал я. - И все же я беру на себя смелость спросить, где мисс Драммонд.
Она бросила на меня испепеляющий взгляд, плотно сжав губы, так что вокруг них разбежались десятка два морщинок; рука, сжимавшая трость, дрожала.
- Да это верх наглости! - вскричала она. - Ты спрашиваешь о ней у меня? Господи, если б я сама знала!
- Так ее здесь нет? - воскликнул я.
Она вскинула голову и стала наступать на меня с такими криками, что я в растерянности попятился.
- Лгун разнесчастный! - вопила она. - Как? Ты еще меня про нее спрашиваешь? Да она в тюрьме, куда ты сам ее упек! Вот и весь сказ! Как на грех ты подвернулся, ничтожество этакое! Трусливый негодяй, да будь у меня в семье хоть один мужчина, я велела бы ему лупить тебя до тех пор, покуда ты не взвоешь!
Видя, что неистовство ее растет, я счел за лучшее более там не задерживаться. Когда я пошел к коновязи, она даже последовала за мной; и не стыжусь признаться, что я ускакал, едва успев вдеть одну ногу в стремя и ловя на ходу второе.
Я не знал, где еще искать Катриону, и мне не оставалось ничего иного, как вернуться в дом генерального прокурора. Меня радушно приняли четыре женщины, которые теперь собрались все вместе и потребовали, чтобы я рассказал им новости о Престонгрэндже и все сплетни с Запада, что продолжалось довольно долго и было для меня весьма утомительно; тем временем молодая особа, с которой я так жаждал опять остаться наедине, насмешливо поглядывала на меня и словно наслаждалась моим нетерпением. Наконец, после того, как я вынужден был откушать с ними и уже готов был молить ее тетушку о разрешении поговорить с мисс Грант, она подошла к нотной папке и, выбрав какой-то лист, запела в верхнем ключе: "Кто не слушает совета, остается без ответа". Однако после этого она сменила гнев на милость и под каким-то предлогом увела меня в отцовскую библиотеку. Надо сказать, что она была изысканно одета и ослепительно красива.
- Ну, мистер Дэвид, садитесь, и давайте поговорим с глазу на глаз. Мне многое нужно вам сказать, и, кроме того, должна признаться, в свое время я не оценила по достоинству ваш вкус.
- В каком смысле, мисс Грант? - спросил я. - Кажется, я всегда оказывал вам должное уважение.
- Готова поручиться за вас, мистер Дэвид, - сказала она. - Ваше уважение как к самому себе, так и к вашим смиренным ближним, всегда, к счастью, было выше всяких похвал. Но это между прочим. Вы получили мою записку? - спросила она.
- Я взял на себя смелость предположить, что эта записка от вас, - сказал я. - Вы были так добры, что вспомнили обо мне.
- Наверное, вы очень удивились, - сказала она. - Но не станем забегать вперед. Надеюсь, вы не забыли тот день, когда согласились сопровождать трех прескучных девиц в Хоуп-Парк? Тем менее причин для забывчивости у меня самой, потому что вы любезно преподали мне начала латинской грамматики, что оставило неизгладимый след в моей благодарной душе.
- Боюсь, что я показался вам несносным буквоедом, - сказал я, смущенный этим воспоминанием. - Но прошу вас принять во внимание, что я совсем не привык к дамскому обществу.
- А я еще меньше - к латинской грамматике, - заметила она. - Но как же это вы осмелились покинуть своих подопечных? "И он швырнул ее за борт, малютку Энни!" - пропела она. - И малютке Энни с двумя сестрами пришлось тащиться домой одним, как несчастным, покинутым гусыням. Насколько мне известно, вы отправились к моему папеньке, где проявили необычайную воинственность, а потом канули неведомо куда, взяв курс, как выяснилось, на скалу Басс, и на уме у вас были не красотки, а дикие птицы.
Так она подшучивала надо мною, но взгляд у нее был приветливый, и это давало мне надежду на лучшее.
- Вам доставляет удовольствие меня мучить, - сказал я, - а ведь я так беспомощен. Умоляю вас о милосердии. Сейчас я хочу узнать только одно: что сталось с Катрионой?
- Вы так и зовете ее в глаза, мистер Бэлфур? - спросила она.
- Право, я и сам не знаю… - сказал я, запинаясь.
- Пожалуй, я не стала бы так называть ее в разговоре с посторонним человеком, - сказала мисс Грант. - Кстати, почему вы столь заинтересованы делами этой юной особы?
- Я слышал, она была в тюрьме, - сказал я.
- Ну, а теперь вы услышали, что ее выпустили, - отвечала она. - Чего же вам еще? Ей больше не нужен заступник.
- Наверное, сударыня, мне она нужна гораздо больше, чем я ей, - сказал я.
- Вот это уже лучше! - заметила мисс Грант. - Но взгляните на меня хорошенько. Разве я не красивее ее?
- Менее всего я стал бы это отрицать, - сказал я. - Вам нет равной во всей Шотландии.
- Вот видите, вы отдаете пальму первенства той, что сейчас рядом с вами, а разговаривать хотите о другой, - сказала она. - Так вам не угодить женщине, мистер Бэлфур.
- Но, мисс, - возразил я, - кроме красоты, есть ведь и еще кое-что.
- Должна ли я понять из этих слов, что я вам не по вкусу? - спросила она.
- Прошу вас, поймите, что я подобен петуху из басни, который нашел жемчужное зерно, - сказал я. - Передо мной прекрасная драгоценность, и я восхищен ею, но мне куда нужнее одно-единственное настоящее зернышко.
- Браво! - воскликнула она. - Наконец-то я слышу достойные речи и в награду расскажу вам обо всем. В тот самый вечер, когда вы нас покинули, я была в гостях у одной подруги и вернулась домой поздно - там мною восхищаются, а вы можете оставаться при своем мнении, - и что же я слышу? Какая-то девушка, закутанная в плед, просит позволения со мной поговорить. Горничная сказала, что она ждет уже больше часа и все время что-то бормочет. Я сразу же вышла к ней. Она встала мне навстречу, и я узнала ее с первого взгляда. "Да ведь это Сероглазка", - подумала я, но благоразумно удержалась и не произнесла этого вслух. "Вы мисс Грант? Наконец-то, - сказала она, глядя на меня пристально и жалобно. - Да, он был прав, вы красивы, что там ни говори". "Такой уж меня создал бог, дорогая, - отвечала я, - но я буду вам весьма признательна, если вы объясните, что привело вас сюда в столь поздний час". "Леди, - сказала она, - мы родня, у нас обеих в жилах течет кровь сынов Эпина". "Дорогая, - возразила я, - Эпин и его сыны интересуют меня не более, чем прошлогодний снег. А вот слезы на вашем красивом личике - это куда более сильный довод в вашу пользу". При этом я сделала глупость и поцеловала ее, о чем вы, конечно, мечтаете, но, держу пари, некогда на это не осмелитесь. Я говорю, что сделала глупость, так как совсем не знала ее, но то было самое умное, что я могла бы придумать. Она очень стойкая и отважная, но, боюсь, она видела мало доброты в своей жизни, и от этой ласки (которая, сказать правду, была лишь мимолетной) сердце ее раскрылось передо мной. Я никогда не выдам тайны своего пола, мистер Дэви, и не расскажу, как она обвела меня вокруг пальца, потому что она тем же способом обведет и вас. Да, это прекрасная девушка! Она чиста, как горный родник.
- Она чудо! - воскликнул я.
- И вот она поведала мне о своих невзгодах, - продолжала мисс Грант, - рассказала, как она тревожится за отца и как боится за вас, без всякой к тому причины, и в каком трудном положении она оказалась, когда вы уехали. "Я долго думала и решила, что мы ведь с вами в родстве, - сказала она, - и мистер Дэвид не зря назвал вас красавицей из красавиц, вот мне и пришло в голову: "Если она такая красавица, значит, она добрая, что там ни говори". И я пошла прямо сюда". Тут я простила вас, мистер Дэви. Ведь в моем присутствии вы были как на иголках, никогда еще не видела молодого человека, который так жаждал бы избавиться от своих дам, то есть от меня и двух моих сестер. Но, оказывается, вы все-таки обратили на меня внимание и соизволили высказаться о моей красоте. С того часа можете считать меня своим другом, я стала даже с нежностью думать о латинской грамматике.
- Вы еще успеете вволю пошутить надо мной, - сказал я. - И, кроме того, мне кажется, вы к себе несправедливы. Мне кажется, это Катриона расположила ко мне ваше сердце. Она слишком простодушна, чтобы понять, как поняли вы, глупую неловкость своего друга.
- Не станем спорить об этом, мистер Дэвид, - сказала она. - У девушек зоркий глаз. И как бы то ни было, она вам верный друг, в этом я могла убедиться. Я отвела ее к своему сиятельному папеньке, и его прокурорство, вдосталь испив кларета, соблаговолил принять нас обеих. "Вот Сероглазка, о которой вам за последние три дня прожужжали уши, - сказала я. - Она пришла подтвердить нашу правоту, и я повергаю к вашим стопам первую красавицу во всей Англии", - при этом я лицемерно умолчала о себе. Она и впрямь упала перед ним на колени, мне кажется, она двоилась у него в глазах, что, без сомнения, сделало ее просьбу еще более неотразимой, потому что все вы, мужчины, не лучше магометан, рассказала ему о событиях прошлой ночи и о том, как она помешала человеку, посланному ее отцом, следовать за вами, как она тревожится за отца и боится за вас; после этого она стала со слезами молить его, чтобы он спас жизнь вам обоим (хотя ни одному из вас не грозила ни малейшая опасность), и клянусь, я гордилась своим полом, так очаровательно это было сделано, и стыдилась за него, потому что причина была такой пустячной. Уверяю вас, едва услышав ее мольбы, прокурор совершенно протрезвел, так как обнаружил, что юная девушка разгадала его сокровенные помыслы и теперь они стали известны самой своенравной из его дочерей. Но тут мы обе принялись за него и повели дело в открытую. Когда моим папенькой руководят, то есть когда им руковожу я, ему нет равных.
- Он был очень добр ко мне, - сказал я.
- И к Кэтрин тоже, уж об этом я позаботилась, - сказала она.
- И она просила за меня! - воскликнул я.
- Просила, да еще как трогательно, - сказала мисс Грант. - Не стану повторять вам ее слова, вы, мне кажется, и без того слишком зазнаетесь.
- Да вознаградит ее за это бог! - вскричал я.
- Да вознаградит он ее мистером Дэвидом Бэлфуром, не так ли? - присовокупила она.
- Вы ко мне чудовищно несправедливы! - вскричал я. - Меня дрожь охватывает при мысли, в каких она была жестоких руках. Неужели вы думаете, что я мог так о себе возомнить только потому, что она просила сохранить мне жизнь? Да она сделала бы то же самое для новорожденного щенка. Если хотите знать, у меня есть другое, гораздо более веское основание гордиться собой. Она поцеловала вот эту руку. Да, поцеловала. А почему? Потому что думала, будто я отчаянный храбрец и иду на смерть. Конечно, она сделала это не из любви ко мне, и мне незачем говорить это вам, которая не может смотреть на меня без смеха. Это было сделано из преклонения перед храбростью, хотя, конечно, она ошибалась. Думается мне, кроме меня и бедного принца Чарли, Катриона никому не оказывала такой чести. Разве это не сделало меня богом? И думаете, сердце мое не трепещет при воспоминании об этом?
- Да, я часто смеюсь над вами даже вопреки приличию, - согласилась она. - Но вот что я вам скажу: если вы так о ней говорите, у вас есть искра надежды.
- У меня? - воскликнул я. - Да мне никогда не осмелиться! Я могу сказать все это вам, мисс Грант, мне все равно, что вы обо мне думаете. Но ей… Никогда в жизни!
- Мне кажется, у вас самый твердый лоб во всей Шотландии, - сказала она.
- Правда, он довольно твердый, - ответил я, потупившись.
- Бедняжка Катриона! - воскликнула мисс Грант.
Я только пялил на нее глаза; теперь-то я прекрасно понимаю, к чему она клонила (и, быть может, нахожу этому некоторое оправдание), но я никогда не отличался сообразительностью в таких двусмысленных разговорах.
- Мистер Дэвид, - сказала она, - меня мучит совесть, но, видно, мне придется говорить за вас. Она должна знать, что вы поспешили к ней, как только услышали, что она в тюрьме. Она должна знать, что ради нее вы даже отказались от еды. И о нашем разговоре она узнает ровно столько, сколько я сочту возможным для столь юной и неискушенной девицы. Поверьте мне, это сослужит вам гораздо лучшую службу, чем вы могли бы сослужить себе сами, потому что она не заметит, какой у вас твердый лоб.
- Так вы знаете, где она? - воскликнул я.
- Разумеется, мистер Дэвид, только этого я вам никогда не открою, - отвечала она.
- Но почему же? - спросил я.
- А потому, - сказала она, - что я верный Друг, в чем вы скоро убедитесь. И прежде всего я друг своему отцу. Смею вас заверить, никакими силами и никакими мольбами вы не заставите меня сделать это, так что нечего смотреть на меня телячьими глазами. А пока желаю Вашему Дэвидбэлфурству всего наилучшего.
- Еще одно слово! - воскликнул я. - Есть одна вещь, которую непременно надо объяснить, иначе мы с ней оба погибли.
- Ну, говорите, только покороче, - сказала она. - Я и так уже потратила на вас полдня.
- Миледи Аллардайс считает… - начал я. - Она думает… она полагает… что это я похитил Катриону.
Мисс Грант покраснела, и я даже удивился, что ее так легко смутить, но потом сообразил, что она просто с трудом удерживается от смеха, в чем окончательно убедился, когда она ответила мне прерывающимся голосом:
- Я беру на себя защиту вашего доброго имени. Положитесь на меня.
С этими словами она вышла из библиотеки.
ГЛАВА XX
Я ПРОДОЛЖАЮ ВРАЩАТЬСЯ В СВЕТЕ
Почти два месяца я прожил в доме Престонгрэнджа и весьма расширил свои знакомства с судьями, адвокатами и цветом эдинбургского общества. Не думайте, что моим образованием пренебрегали; напротив, у меня не оставалось ни минуты свободной. Я изучал французский язык и готовился ехать в Лейден; кроме того, я начал учиться фехтованию и упорно занимался часа по три в день, делая заметные успехи; по предложению моего родича Пилрига, который был способным музыкантом, меня определили в класс пения, а по воле моей наставницы мисс Грант - в класс танца, где, должен признаться, я далеко не блистал. Однако все вокруг любезно твердили, что благодаря этому манеры мои стали изысканней; как бы там ни было, но я в самом деле перестал путаться в полах своей одежды и в шпаге, а в гостях держался непринужденно, словно у себя дома. Весь мой гардероб подвергся решительному пересмотру, и самые пустячные мелочи, например, где мне перевязывать волосы или какого цвета платок носить на шее, обсуждались тремя девицами самым серьезным образом. Одним словом, я стал неузнаваем и приобрел даже модный лоск, который очень удивил бы добрых людей в Эссендине.