Они тщательно обыскали все вокруг моста. Кокардас вновь спустился в вонючую вязкую жижу, ходил вверх и вниз по течению, склонялся к самой воде. Он хотел отыскать своего голубка не живого, так мертвого – взять его на руки, отнести домой… Солдаты с факелами, помогавшие Кокардасу, окончательно убедились, что смеяться над ним не стоит.
Жуткое и трогательное это было зрелище! Время от времени Кокардас звал друга таким унылым, дрожащим голосом, что спутники гасконца невольно содрогались… Но сколько он ни звал, ни искал, ни причитал – все бесполезно. Монмартрский ров не выдал своей тайны. Потупив голову, со слезами на глазах несчастный рубака вернулся к воротам Ришелье.
У стен города он поблагодарил своих помощников и дал им несколько экю… Занималась заря. Кокардас медленно побрел по пустынным улицам к особняку Неверов сообщить там роковую весть об исчезновении Паспуаля.
XIV
ОТВАЖНАЯ ДЕВУШКА
Всего не предусмотришь!
Если бы Кокардасу или кому-нибудь из солдат, бывших с ним, пришло в голову поискать чуть подальше, отойти от моста вверх по течению шагов на двести, они смогли бы заметить на берегу свежие следы. Более того – не отправься гасконец за помощью, он бы очень скоро увидел, что помощь явилась сама. Не стоит упрекать его – он хотел только лучшего. Да и кто в таких обстоятельствах сразу сообразит, как надо поступить?
Паспуаль, к счастью, был ранен довольно легко, но в воде его рана раскрылась и стала кровоточить. Кроме того, нормандцу не повезло. Вместо того чтобы просто упасть ногами вперед, как его благородный друг, Паспуаль попытался ухватиться за гнилые балки, торчавшие из-под моста, в результате чего перевернулся и угодил в мерзкую жижу головой. Согласитесь – трудно в таком положении, да еще после сильного удара, сразу прийти в себя.
Какой-нибудь придворный щеголь на дне грязной канавы сразу бы распростился с жизнью, но Паспуаль, как мы знаем, был не из таких. Не пав духом, он изо всех сил боролся и с уносившим его прочь от моста течением, и с забивавшей нос, заливавшей уши и рот и залеплявшей глаза вонючей грязью.
Наконец он встал на ноги, но как раз в том самом месте, где бандиты швыряли в воду камни – конечно, наудачу, да только не было в ту ночь удачи брату Амаблю! Ему угодил в лоб довольно большой булыжник. По счастью, он не убил нормандца, но в голове у него от сотрясения смешались все мысли, и он не догадался укрыться под мостом.
Идти Паспуалю было трудно, но он пригнулся, чтобы не быть замеченным, и, цепляясь за каменную стенку, укреплявшую ров шагов на полтораста в обе стороны от моста, пошел вверх по течению. Кровь заливала ему глаза; на каждом шагу приходилось останавливаться и замирать на месте, чтобы не выдать себя бандитам – он слышал их смех и крики. В ушах у Паспуаля звенело. Ему стоило нечеловеческих усилий удержаться на ногах…
Нормандец чувствовал, как силы понемногу оставляют его. Он уже считал минуты, отделявшие его от смерти. "Если упаду, – думал он, – все будет кончено. Я уже не смогу встать, так и останусь погребен в этой зловонной дряни… И зачем я только не послушался Матюрины?"
Но горше всего ему было от мысли, что и Кокардас, возможно, погиб. Теряя силы, он представлял себе кошмарное зрелище: труп спутника всей его жизни валяется в этой клоаке…
Бедный Амабль готовился уже сказать последнее прости любви – Сидализе, Матюрине, Подстилке – всем, кто был милостив к нему в этой земной юдоли…
Впрочем, как ни сожалел он о прежних возлюбленных, еще печальней делалось Паспуалю при мысли о том, что невозвратно потеряно для него будущее… Сколько улыбок мог бы он еще увидеть, сколько поцелуев дать и получить! И он забывал, что Курносая уже ожидает его – подставляет свои впалые щеки, глядит пустыми глазницами, протягивает костлявые руки. Подумай об этом нормандец – и надежда бы его покинула. Но мысль о новых, не изведанных еще радостях одушевляла Паспуаля. Он не желал умирать – он жаждал новой любви!
Услышав, что голоса бандитов замерли вдалеке, нормандец решился на последнее усилие. Стенка кончилась – теперь можно было влезть наверх по откосу. Это спасение – хватило бы только сил!
Паспуаль впился пальцами в скользкую землю, вскарабкался на коленях до середины склона – и рухнул обратно в ров. Ему бы ни за что не вылезти из воды, не ухватись он случайно за пучок травы.
В изнеможении, едва дыша, выбрался Паспуаль на берег. Он даже не попытался приподняться и отползти подальше… Он попросту улегся на бережку в луже воды, стекавшей с его одежды, закрыл глаза и лишился чувств.
В то же самое время – незадолго до возвращения в "Клоповник" четырех разбойников – некая женщина, озираясь по сторонам, вышла из харчевни направилась в сторону ворот Ришелье. Лицо ее закрывал капюшон, но мы бы и под капюшоном узнали честное лицо Матюрины. Она шла осторожно, освещая себе путь глухим фонарем, светившим не больше, чем на пару шагов, и то и дело останавливалась и прислушивалась. Заслышав шаги и голоса, она проворно спрятала фонарь под платье, скрылась за кустом, скорчилась, сжимая в руке заряженный пистолет, и затаила дыхание.
Мимо нее прошли четыре хорошо знакомых ей человека, но она даже не шелохнулась. Меж тем они говорили громко, говорили о ней и не скрывали, какую готовят ей участь. Матюрина нисколько не испугалась – только улыбнулась про себя. Хладнокровие не изменило нормандке, но она и сама не знала, что это называется геройством! Она была даже рада этой встрече: Жандри помянул канаву. Теперь она знала, где искать друзей.
Ей было известно, что в этой канаве часто находят мертвые тела, но ей говорили также, что многим из тех, кто попал туда, удается выбраться живыми.
Впрочем, тревожиться было о чем: ведь прежде, чем сбросить жертвы в воду, злодеи пустили в ход шпаги…
Итак, Матюрина подождала немного и, убедившись, что опасность миновала, поспешно отправилась дальше. На мосту она встала на колени и осветила фонарем черную воду. Первым делом она увидела шляпу Кокардаса, зацепившуюся за сваю моста. Но где шляпа – там может быть и человек, а раз Кокардас где-то поблизости – значит, Матюрина сумеет отыскать здесь и Паспуаля…
Девушка стала тихонько звать своего земляка: о нем-то она, прежде всего, и тревожилась. Призывы ее остались без ответа. С трепетом взглянула Матюрина на вязкую жижу, где, быть может, покоились тела двух друзей, и перекрестилась.
Однако нормандка была не из тех, кто сдается без борьбы. Нет – она сочла долгом самой обшарить все вокруг. Согнувшись в три погибели, Матюрина принялась шаг за шагом тщательно осматривать берега канавы, не пропуская ни одной ямки, ни одного кустика.
Сначала она решила, что течение, хотя и слабое, могло снести тела, и стала искать книзу от моста – но безрезультатно. Отчаявшись, она вернулась на мост, где еще четверть часа назад Кокардас мучился тем же вопросом: куда подевался Паспуаль? Обидно, что гасконец решил уйти, – вдвоем ведь было бы искать куда легче! Матюрина прислушалась, и ей показалось, что вдали раздался еле слышный шорох. Кто это? Зверь? Ночная птица? А быть может – человек? Если это враг – Матюрине было чем его встретить.
Вновь обретя надежду, нормандка устремилась на правый берег канавы, прошла вверх шагов с триста – и убедилась: никого там нет. Шорох ей померещился.
Другие бы на том и успокоились. Но Матюрина была из-под Ко, а в тех местах женщины от своих затей так легко не отказываются (хотя, в отличие от жительниц Морбиана, и не славятся упрямством на весь свет). Наша приятельница не смирилась с неудачей. Она перешла на другой берег и продолжила поиски.
Вскоре она увидела: на земле что-то лежит.
Сердце у Матюрины так и затрепетало. Живой это человек или мертвый? Кокардас или Паспуаль?
А может – ни тот, ни другой? Она хорошо знала (в "Клоповнике" про это частенько говорили): на берегу этой канавы каждое утро подбирают пьяных и убитых.
Матюрина на цыпочках подошла поближе. Человек лежал к ней спиной – лица не разглядеть. Сердце ее так и сжалось… И вдруг девушка немного успокоилась: она узнала Паспуаля по одежде. Отчего она так волновалась? Ведь трех дней не прошло, как она увидела его впервые…
– Господи Иисусе! – прошептала Матюрина, содрогнувшись. – Так и есть – это бедный господин Амабль! Лишь бы только живой!
Она подошла к телу, поставила фонарь на землю и приложила руку к сердцу Паспуаля. Сердце билось, хотя и очень слабо. От потрясения слезы выступили у Матюрины на глазах. Мучительное напряжение разрядилось, ей полегчало… Девушка осторожно приподняла голову Паспуаля, чтобы ему было легче дышать.
– Боже правый! – воскликнула она, вглядевшись в лицо бретера. – Что они с ним сотворили! Все в грязи, все в крови – и лицо, и грудь! А как промок, а как простыл! Если он выживет после этого, значит, ему сам черт не страшен!
Несчастный Амабль и не подозревал, что в этот миг прекрасная дама нежно смотрит ему в лицо, ловит малейшее его дыхание… Когда Матюрина приподняла Паспуаля, он лишь слабо застонал, но не пошевелился и не приоткрыл глаз. Девушка отерла с лица страдальца кровь и нечистоты, бережно уложила его голову к себе на колени, как на подушку, и нежно заговорила, словно мать с ребенком:
– Просыпайтесь, просыпайтесь, господин Паспуаль! Проснитесь, скажите, что у вас болит, куда вас ранили! Откройте глаза, поговорите со мной. Я ваш друг – я Матюрина из харчевни…
Амабль вздохнул, но больше не смог издать ни звука. В нем словно поломались все пружины. Голова его, как оторванная, болталась из стороны в сторону. Кто бы сказал Паспуалю еще час назад, что его будет целовать девушка, а он и не шелохнется! Но вот – случилось так.
Поцелуями нормандка пыталась вернуть земляка к жизни, пыталась воскресить его своим дыханием… Прежде она отвергала напрочь мысли о любовных ласках, ныне же прикладывала все свои силы, чтобы оживить несчастного, которого видела дважды в жизни, который и сам еле успел поглядеть на нее. Трогательное зрелище!
Женщины делятся на две категории: в одних живет зверь, в других – сестра милосердия. Матюрина принадлежала ко второй категории. Без видимой цели, не столько из любви – она ведь еще не сознавалась себе в своих чувствах, – сколько из безотчетного сострадания она все готова была преодолеть, лишь бы помочь несчастному.
Увы! Как ни старалась девушка вдохнуть в раненого жизнь – ничего не помогало. Она горько сожалела, что не принесла с собой какого-нибудь подкрепительного снадобья. Так или иначе, было невозможно и бессмысленно сидеть вот так рядом с раненым, не оказывая ему никакой помощи.
Деревенские жители умеют определять час ночи по цвету небес. Нормандка видела: светать начнет только через час, не раньше. Она опасалась, что утренняя прохлада повредит насквозь промокшему и продрогшему человеку. Боялась она и другого: как бы Жандри с дружками до рассвета не вернулся – убедиться, что жертвы не выбрались из канавы, что с назойливыми мастерами фехтования покончено навсегда…
Очнувшись от этих мыслей, нормандка завидела вдалеке свет факелов. Какие-то люди с огнем направлялись от города к Монмартрской канаве.
Матюрина, конечно, помнила, что бандиты шли в другую сторону, но почему бы им не пройти кружным путем и не кликнуть для отвода глаз городскую стражу? На что только не способны эти столичные жулики, которые всегда берут хитростью, ложью и подлостью…
Люди с факелами были еще далеко. Нормандка не могла разобрать, сколько их, тем более – узнать среди них Кокардаса. Что это – помощь, пришедшая как нельзя более кстати (фонарь Матюрины как раз стал гаснуть)? А может – шайка разбойников?
На всякий случай Матюрина решила оттащить Паспуаля подальше. Ей было очень жаль, что она не может выручить из беды и Кокардаса – друга несчастного Паспуаля; ну да ничего не поделаешь. За двумя зайцами погонишься – ни одного не поймаешь. Матюрине хватило здравого смысла понять это. Она только подумала: "Придется мне самой поискать, где его спрятать хоть до утра. Сам-то он, бедняжка, ни рукой, ни ногой шевельнуть не может".
Сделать это было нелегко, тем более что и размышлять долго не приходилось – люди с факелами подходили все ближе и ближе. Не будь Матюрина так сильна, она бы не справилась со своей задачей.
Нормандка засунула пистолет за корсаж, фонарь кое-как прицепила к поясу, а потом взвалила Паспуаля на плечи. Поднимать бесчувственное тело было трудно, к тому же одежда раненого отяжелела от воды и налипшей грязи. Но опасность удесятеряла силы девушки из Ко.
Она подняла-таки своего земляка и с трудом потащила вдоль берега. Мест этих она не знала, но на берегу наверняка найдется дом, где можно попросить приюта. Подчас Матюрина шаталась и падала под тяжкой ношей, но каждый раз находила в себе силы подняться и идти скорей вперед, не оглядываясь, чтобы ее не заметили.
Когда Кокардас с солдатами добрался до моста, Матюрина отошла шагов на пятьсот – шестьсот. Фонарь ее погас. Никто не только не заметил ее, но даже не заподозрил, что Паспуаль только что был здесь.
XV
НАСТОЯЩАЯ ЛЮБОВЬ
Когда у самой земли заклубился легкий туман, окутавший слоем ваты корни деревьев и фундаменты зданий, а очертания окружающих предметов, наоборот, проступили в свете восходящего солнца, Матюрина вздохнула с облегчением. До самого рассвета она шла и шла, сама не зная куда, и теперь не представляла себе, где находится. Но с рассветом опасность в любом случае миновала. Еще больше обрадовалась девушка, когда увидала ветхий домик. Там наверняка можно было оставить раненого и пойти за помощью.
Из последних сил Матюрина добралась до двери. Она стучалась долго, но никто не открывал, словно никого в домике и не было. Девушка еще сильнее руками и ногами заколотила в трухлявую дверь. Минут через пять окошко в домике чуть-чуть приоткрылось, и в нем показалось лицо сморщенной старушки.
В те времена вообще считалось благоразумным всегда быть настороже и незнакомым дверь не открывать. Тем более приходилось соблюдать осторожность в окрестностях Лагранж-Бательер.
– Чего тебе? – недружелюбно спросила старуха.
– Откройте, – жалобно попросила Матюрина. – Я раненого несу…
– Опять бандит какой-нибудь! Тащи-ка ты его в больницу, красавица моя. Оно, конечно, далековато, да если бы я всякого принимала, кого в этих местах проткнут шпагой, мне бы самой пришлось больницу открывать. Ступай своей дорогой! Не нужны мне такие подарочки.
Перед такой насмешливой и суровой отповедью другая на месте Матюрины сдалась бы. Но Матюрина ведь просила не за себя… Она с мольбой сложила руки:
– Сделайте милость…
Как ни странно, старуха не захлопнула окна – только проворчала:
– Иди, иди, ты тут не первая… Только как это он попал к тебе на спину? Обычно они сами до меня доползают.
– Я все вам расскажу, бабушка, только откройте! И не бойтесь – я за все заплачу…
У старухи разгорелись глаза:
– Так у тебя и деньги есть? Ну, тогда дело другое. Только деньги вперед! Я чужим не доверяю.
У Матюрины в самом деле были деньги – надо сказать, отнюдь не от хозяйкиных щедрот. Подстилка обыкновенно платила своим служанкам не столько монетами, сколько колотушками.
Но, покидая навсегда "Клоповник", нормандка подумала так: раз хозяйка вытянула у Паспуаля деньги нечестным способом, то не будет грехом вернуть все эти монеты законному владельцу. А чтобы до конца успокоить совесть, Матюрина – олицетворенная честность – дала обет: если бретеры убиты – она все эти деньги раздаст нищим на помин их души. С этим благочестивым намерением служанка без колебаний очистила карманы хозяйки, и теперь золото пришлось кстати.
Конечно, она достала и все свои сбережения, с превеликим трудом собранные за время службы в кабаке, – но это были жалкие гроши; они бы не смягчили старуху. Поэтому Матюрина, ни секунды не думая, прибавила к своим медякам двойное экю и все эти монеты положила в протянутую руку старухи – желтую, высохшую, с длинными скрюченными пальцами.
Деньги всегда были и всегда будут чудесным талисманом. Благодаря им дверь перед нормандкой широко распахнулась. На пороге явилась сморщенная, сварливого вида хозяйка в засаленной рубахе и драной юбке.
Внутри было еще темно. Старуха зажгла старый светильник, белесоватым светом осветивший лачугу.
Мебель состояла из колченогого стола, двух сундуков и нечистой кровати в углу. Жильцов было всего двое – сама старуха и совершенно черный кот, сверкавший в темноте желтыми глазами. Сквозь щели в стенах, кое-как сколоченных из досок, гулял сквозной ветер. Как все крестьянки того времени, Матюрина была суеверна. Ей стало жутковато.
– Не бойся, – сказала старуха. – Никого здесь нет – только мы с котом, а за раненым твоим никто лучше меня не присмотрит. Клади его сюда на постель – поглядим, что с ним. Рана-то тяжелая?
– Не знаю.
– Вот и узнаем. Я, дочка, в этих делах кое-что смыслю. Недаром меня колдуньей зовут.
Матюрина невольно попятилась:
– Вы с нечистой силой знаетесь?
– Болтают дураки… ну и пускай болтают! А я просто знаю кое-какие средства, и случалось мне спасать таких людей, каких умники с медицинского факультета заранее в покойники списали. Знают только болтать по-латыни да пускать кровь всем подряд, а на поверку – ослы ослами.
Была старуха колдуньей или нет – нормандка не стала ей перечить.
– Ладно, дочка, довольно болтать, – продолжала хозяйка лачуги. – Пора на твоего приятеля посмотреть. Что ж, во-первых, ему чем-то здорово попали по голове… Ну и крепкая же у него черепушка! Отметиной отделался. Беда невелика – лишь бы другой раны не оказалось.
Знахарка сняла с Паспуаля камзол (никто бы и не подумал, что она сможет так осторожно обращаться с больным) и увидела след от шпаги Кита.
– И тут ничего страшного, – пробормотала она, – только крови немного потерял. Но какой же он грязный! А вонь-то какая!
Матюрина приложила Паспуалю ладонь ко лбу:
– У него жар.
– Сейчас я ему дам отварчика, и через полчаса все как рукой снимет.
Старуха раздула тлевший в очаге огонь, вытащила из старого ларца какие-то сухие травы и залила их кипятком. Никаких колдовских знаков и заклинаний она при этом не творила.
Матюрина немного успокоилась, хотя кот ей по-прежнему не нравился.
Хозяйка приготовила в старом закопченном горшке свой отвар и подала Паспуалю. Тот выпил и сразу открыл глаза.
Диковинно ему было очнуться в таком месте: он лежит в одной рубашке в незнакомом доме, а над ним наклонилось, сморщенное лицо, которого он прежде никогда не видал. Конечно, ему было бы приятней в такой момент взглянуть в цветущее лицо Матюрины, но старая карга не подпускала девушку близко – на этот счет у нее были свои соображения.
– Где я? – спросил Паспуаль, недоуменно озираясь кругом.
– Помолчи! – грубо оборвала его старуха. – Спи пока, а я твое белье постираю да высушу – вон какое грязное. А выспишься, земляк, – все узнаешь. Ты ведь мне земляк? Таких крепких голов кроме как у нас в Бретани нигде не сыщешь. Спи!
Она раздела Паспуаля, тщательно промыла ему рану, набросала сверху всяких тряпок и еще раз сказала:
– Поспи теперь часок-другой.
То ли от страшного изнеможения, то ли от действия отвара бретер послушно закрыл глаза и погрузился в глубокий сон.
Пока он спал, старуха с Матюриной перестирали его одежду, повесили ее сушиться к очагу, а сами сели к постели больного.