Роман сказал, что в таких горшках ставилась вода, в которой, по верованиям славян, души умерших омывались около тела перед окончательным отлетом. На правой ручной кости меньшего скелета оказался витой из позеленевшей меди браслет с несомкнутыми концами; по бокам черепа лежали две тонких серебряных серьги, похожих на большие кольца, серебряные подвески к ним, бусы из стекла и три бронзовых бубенчика. Около большого скелета нашли клинообразный кусок перержавевшего железа - нож, по определению Романа, бронзовые пуговицы, серебряное кольцо-спираль и медный круг, одевавшийся на голову.
Каждая вещица тщательно очищалась, по несколько раз переходила из одних, дрожавших от волнения, рук в другие, жадно-внимательно разглядывалась и затем бережно складывалась в древний горшок.
Скоро, кроме скелетов, ничего не осталось в домовине. Произведя в последний раз тщательнейший обыск, Роман вынул оба черепа и четыре ручные кости и уложил их в мешок свой. Остальные кости закидали землей и, только окончив все это, вспомнили, что ничего еще не ели с утра и что мокрое белье и платье на них липнет к телу.
Дождь шел все сильнее. Серые, разорванные тучи низко неслись над лесом; за ними виднелось такое же серое небо; скорого конца дождю не предвиделось. Костер давно угас и обогреться было негде. Возбуждение, вызванное работой и находкой, стало проходить; Александра и Юру слегка знобило.
Роман и Степка взялись снова за лопаты и расширили внутренность пещеры в кургане; Саша и Юра перенесли туда все вещи, остававшиеся под соснами, набрали смоляных суков, и огромный костер скоро запылал у входа в их импровизированное жилище. Степка, в видах предохранения костра от дождя, приладил маленький навес над ним, и все работы были окончены.
Всем сделалось тепло; мокрая одежда мало-помалу сохла; принялись за еду, посыпались шутки, смех; все были счастливы и довольны.
Стоимость находки Роман оценил в несколько сот рублей, - для начала это было недурно. Один Степка не доверял такому щедрому исчислению стоимости "дряни", как выразился он, еще раз переглядывая при свете костра найденные предметы.
- Такие-то штуки я за грош ныне куплю! - заявил он всем. - Серебро ноне ни почем стало! Эвося каки сережки за гривенник, коль захочу, куплю, - лучше эвтих! А зачем ты, Роман Степанович, обратился Степка к Роману, - головы-то в мешок к себе сунул?
- С собой возьму их! - ответил Роман.
Степка ахнул.
- Таку гадину-то? Да на што они тебе?
Юра и Александр захохотали и принялись подзадоривать Степку.
Долго тянулись разговоры и разъяснения насчет черепов; Степка никак не мог понять желание Романа иметь их у себя.
Благодаря дождю, сумерки наступили рано. Делать было нечего; все улеглись, и разговоры продолжались.
- В лесу-то бы теперь ночевать или на Воже! Брр! - проговорил Александр, прислушиваясь к шуму дождя и порывам ветра. - Право, здесь уютно! - добавил он, помолчав немного. - А тепло-то как, хорошо! - И он с наслаждением закутался в шинель до подбородка и стал глядеть на освещенную костром, висевшую над их головами землю и поддерживавшие ее перекладины.
- А ведь мы в могиле, Степка! - начал опять он. - Когда-то кругом этого места стояли славяне, пели, совершали тризну… И где теперь они все?..
Степке от разглагольствования Александра сделалось жутко. Юра, испытывал то же чувство.
- Что ты, барчук, заговорил о них на ночь-то глядя? - молвил Степка. - И так в нечистом месте сидим, головы их скрали, а ты их поминаешь!
- Как в нечистом?
- Как же… сам же сказывал, язычники они были; без отпевания, стало быть, похоронили их… А мы в самый гроб к ним, почесть, ночевать влезли! Кабы не чужая сторона, да не место глухое - и на дождь бы не поглядел, убег бы куда глаза глядят!
- Ишь, как на дворе воет!.. Душеньки это их плачут! - добавил Степка, прислушавшись к звукам извне.
Действительно, словно стон или вой доносился порой из леса; лес глухо шумел; казалось, море бьет где-то близко в берега свои. Суеверное чувство разыгрывалось в Степке все больше и больше; лицо его стало делаться растерянным. Жутко было и Александру, хотя он и старался не показать этого.
Роман перевел разговор на другую тему; к ним присоединился и Александр, и в древней могиле пошли спокойные разговоры; затем все уснули.
Только Юра спал тревожным сном. Ему грезились привидения, скелеты древних славян, окружившие их убежище и тянувшие к ним руки; он видел себя мчащимся в ужасе, с волосами дыбом, по лесу прочь от них; ветви бьют его по лицу, и вдруг опять тот же курган вырос пред ним! Вне себя, с криком метнулся он в сторону; курган рухнул и тяжкая глыба придавила его.
Чья-то рука погладила Юру по голове; он с трудом открыл мутные глаза и увидал, что рука эта принадлежала Роману. Еще было темно; свет костра озарял внутренность могильника; земля висела над ними по-прежнему, - ничто не обрушивалось.
- Что ты, Юра? Нездоровится тебе, - стонешь ты все? мягко спросил Роман.
- Ничего, - проговорил Юра слабым голосом. - Сон я видел… - И он повернулся на правый бок и закрыл опять глаза.
Роман покачал головой, пощупал горячий лоб брата, подбросил веток в огонь и лег тоже. Несколько раз затем в течение ночи подымался он и заботливо укутывал разметывавшегося и пылавшего в жару Юру.
Александр и Степка спали сном праведников.
Только что занялся свет, Роман накинул на плечи шинель и, несмотря на ливший по-прежнему дождь, направился вверх по ручью.
Часа через полтора он вернулся. В руках у него были корни шиповника. Роман скинул промокшую, отяжелевшую шинель, снял разбухшие сапоги, поставил на огонь котелок с водой, накрошил в нее корешки и закрыл крышкой.
Спутники его еще спали. Юра метался и стонал во сне. Наконец пароксизм лихорадки пробудил его. Роман, терпеливо ждавший этого пробуждения, напоил брата горячим отваром, укутал и велел лежать и не шевелиться. Но Юра не встал бы и без того, - таким слабым чувствовал он себя. Отвар согрел его, и зубы его перестали стучать.
Мало-помалу проснулись и остальные. Дурная погода вызвала такое же и расположение духа у всех; неожиданная болезнь Юры ухудшила его еще более.
- Что же мы будем делать теперь? - озабоченно спросил Александр, отведя Романа в сторону так, чтобы Юра не мог их слышать. - Идти нельзя с ним в такую погоду, а здесь он хуже еще разболеется. И провизия у нас на исходе!
Решили, что Александр останется с больным, а Роман и Степка пойдут на разведки.
Роман натянул с трудом на себя мокрые сапоги, надел топырившуюся, как деревянная, шинель и зашагал в лес рядом со Степкой.
Глава Х
Перенесемся теперь в одну из помещичьих усадеб, затерявшихся в лесах на правом берегу Оки.
В одноэтажном, низком, утратившем от времени цвет свой доме, у одного из окон, выходивших в густой и запущенный сад, сидела за рабочим столиком в глубоком кресле худенькая, небольшого роста старушка. На полу и на коленях ее лежали груды полотна; старушка заботливо кроила и сметывала что-то на живую нитку; то была владелица имения Марья Степановна Затуровская. Во впалых бесцветно-серых глазах ее светился ум и приветливость. Марья Степановна слыла хлебосолкою.
Против нее помещалась на стуле сестра ее, Софья Степановна, дама лет сорока пяти, плотного телосложения, с крупными, внушительными чертами лица, украшенного природой выпуклыми черными глазами, черными усиками и кудрявой бородавкой у носа.
На самый кончик последнего опирались обмотанные на перешейке красной шерстинкой оловянные очки. Софья Степановна вязала из белой шерсти солидной величины чулок, очевидно, для своей особы; нет-нет и она взглядывала в окно на мокрые, понуро стоявшие деревья сада, на непрерывавшийся дождь, покачивала головой и наконец басисто проговорила:
- А ведь надолго такая погода зашла, пожалуй!.. Сено-то у нас не убрано!
Марья Степановна посмотрела в окно и снова суетливо принялась за шитье свое.
- Уберем еще!.. - вскользь ответила она. - Даст Бог, скоро разгуляется погода!
Воцарилось молчание. Слышалось лишь редкое жужжание присмиревших от непогоды мух да тиканье старых часов на стене.
Сестры, совладелицы имения, сидели в гостиной, небольшой квадратной комнатке, оклеенной обоями темно-зеленого цвета; в глубине стоял старомодный, александровских времен диван с двумя креслами по бокам и покрытым бархатной скатертью столом против него; на последнем, как водится, лежал истрепанный альбом, переполненный портретами родных и знакомых хозяек; у стен стояли старинные с жесткими сиденьями стулья.
На одном из них спал кот.
- Слыхала, Маша? - проговорила опять Софья Степановна. - Пошаливать в нашем уезде начали!
- Полно!… Не пустое ли болтают?
- Нет, это не пустая болтовня! - внушительно ответила Софья Степановна, - у нее, впрочем, не только манера говорить, но и каждый взгляд, каждый жест были внушительны. - В Чаликовом селе у мужиков двух лошадей увели, в Ивановском трех; а на тракте проезжего остановили даже! Кабы не начал стрелять да не добрые кони - и живым бы не ушел, может быть! - И Софья Степановна стала передавать сестре подробности последнего происшествия. Марья Степановна молча покачивала головой.
- На днях их опять в березняке под Луговым видели: развели себе костер и уснули. Пока собрали мужиков, да нагрянули туда, их и след простыл. До чего осмелели: двое среди бела дня в самое Луговое явились, будто за хлебом, чтоб высмотреть все. Бросились их было ловить, они за околицу, и вдруг со всех сторон из конопли свистки, свистки!.. Мужики и сробели!
- И не поймали никого?
- Никого. Уряднику дали знать, да что толку! Обыскал он наутро с понятыми березняк, нашли костер да перья от украденной в Луговом утки, да яичную скорлупу, - вот и все. Сам становой, говорят, взялся за поиски!
- Тебе чего? - Последние слова относились к появившейся в дверях босой, смышленой на вид девке в красном сарафане.
- Двое какие-то пришли во двор, - вас, Марья Степановна, спрашивают, - бойко отрапортовала девка. Марья Степановна всполохнулась.
- Кто такие? Как - пришли? Приехали, то есть?
- Где приехать! Пришли. И замаранные такие: мокрые, на сапогах-то по пуду глины на кажном! А кто, не знаю, - не сказались!
- Не сказались? Да не из тех ли это, что в Луговом видели! - встревоженно проговорила Софья Степановна, подымаясь с места. - Где они? по двору ходят? высматривают что-нибудь?
- Нет, на крыльце стоят.
- Схватить их сейчас! Зови мужиков!
Марья Степановна испуганно замахала руками.
- Что ты, что ты, Сонюшка, Господь с тобой!… Ведь это, может, и не они совсем!… Да кто они, господа или мужики?
Горничная затруднилась ответом.
- Позвать надо их, узнать, что им нужно!
- Позвать? - густым голосом перебила сестру Софья Степановна. - А если они с ножами пришли да прирежут нас с тобой? Малашка, беги, позови сюда человек трех, поздоровее кого-нибудь; вели в девичьей стоять и ждать. Вот тогда и впустим, поглядим, кто такие!
Малашка вылетела как пуля. Взволнованные сестры остались одни и, перекидываясь отрывистыми фразами, прислушивались, не ломятся ли в дверь неизвестные посетители.
Наконец явилась Малашка и доложила, что все исполнено. Ей велели ввести прибывших гостей. Малашка медленно пошла в зал и оттуда ко входным дверям; лицо ее было серо от страха.
Марья Степановна стала у порога в зал, немного позади нее поместилась Софья Степановна, придерживая половинки дверей и готовясь вмиг захлопнуть и навалиться на них всем телом в случае опасности. В передней послышались шаги, и в зале появился хорошо сложенный молодой человек в серой суконной, подпоясанной ремнем блузе и таких же шароварах; в руках он держал парусинную фуражку. И блуза и шаровары - все на нем отсырело и точно было натерто землей и глиной; сапоги до такой степени облипли грязью, что виднелись только верхние обрезы порыжелых голенищ; в глине же были измазаны и шаровары; с измятой бесформенной фуражки стекала вода.
То был Роман. Войдя, он поклонился сестрам и, переведя серые, смелые глаза с одной на другую, отрывисто спросил:
- Имею честь видеть помещицу Затуровскую?
- Это мы… - проговорила Марья Степановна, с недоумением оглядывая гостя. - Чему обязаны?…
- Велите горничной уйти! - сказал молодой человек.
- Это еще почему? - грозно спросила Софья Степановна. - Малашка, стой, стой тут!
- Я пришел по вашему же делу, - возразил Роман, - и сообщить его могу только вам лично; а если вам не угодно узнать его, я уйду!
- Сонечка, погоди! - торопливо проговорила Марья Степановна, видя, что сестра хочет ответить что-то. - Ничего, я ушлю ее… Малаша, уйди!..
Горничная, острые глаза которой разгорелись уже любопытством, неохотно повиновалась.
- Я Роман Луневский, - сказал, проводив ее взглядом, Роман. - Пришел предупредить, что нынче ночью хотят обокрасть вас!
Софья Степановна выпустила дверь и всплеснула руками.
- Батюшки мои! - густым басом проговорила она. - Кто? как так?.. Машенька, да не врет ли он? - тихо, но совершенно явственно проговорила она сестре. Роман слышал, но не шелохнулся.
- Нет! - убежденно прошептала Марья Степановна. - У него лицо честное!
- Нынче у всех жуликов лица честные! - еще громче прогудела недовольным тоном Софья Степановна.
После некоторого колебания Романа пригласили сесть, и Софья Степановна засыпала его вопросами, откуда он, как попал в их края и как узнал сообщенную им новость.
Роман прямодушно рассказал, как и с какой целью забрел он с братьями на Оку; сообщил и о раскопке кургана.
О готовящемся же воровском нападении на усадьбу узнал он таким путем.
После довольно долгого и бесплодного блуждания по лесу, - причем они, чтобы сыскать назад дорогу, метили ее заламываньем веток, - они вышли на размякший от дождя проселок; они сыскали сухую тропку, вившуюся под густыми темными шатрами вековых елей, защищавших от дождя, и направились по ней; у одного из поворотов им вдруг почудились сдержанные голоса.
Говорившие стояли на дороге и, отделенные от Романа и Степки зарослями елок, не видали и не слыхали их приближение. Слова, долетевшие до слуха Романа, поразили его; он остановился, сделал знак Степке и, затаив дыхание, сталь с ним слушать дальше.
- Так в какое же время ждать вас? - говорил низкий голос.
- Да к полуночи управимся… Даже часам к одиннадцати: спать там ложатся рано, - в десять часов темно везде!
- А собак нет?
- Есть, да они знают меня, - прикормлены! Пойду первый и отведу. У конюшни под бричкой ждать буду… Струмент не забудьте взять: на ночь конюшню замком запирают, - кучер не спит в ней.
- Это хорошо, что не спит: работы вам меньше!
Раздался сдержанный смех.
- Так до вечера?
- Да, к одиннадцати часам!
Сказавший последнюю фразу зачмокал и задергал вожжами. Раздалось хлюпанье копыт по грязи.
- Тпру, тпру! - заговорил вдруг тот же голос, и телега опять остановилась. - Слышь, а эти твои Затуровские помещицы одни живут?
- Одни. Софья вдова, Марья девушка!
- А может, и к ним бы вы заглянули в горницы? Одно уж к одному, - все купил бы у вас?
- Э! Овчинка выделки не будет стоить, пожалуй… Вот кони у них ладные!
- Что ж, подкуем хоть коней! Так в одиннадцать часов ждать вас буду. А насчет дома - подумайте!
Телега покатила дальше; беседовавший с сидевшим в ней свернул на тропинку, отходившую вглубь леса от той стороны дороги. Роман и Степка успели рассмотреть только спину его. Она принадлежала высокому, широкоплечему мужику в рваной поддевке и в картузе блином.
Роман и Степка быстро добрались до деревни, расспросили, где поместье Затуровских, и часам к трем дня стояли уже на крыльце у них.
Перепуганная Марья Степановна не знала, как и благодарить неожиданного благодетеля. Последний след недоверия исчез и из мужественной Софьи Степановны. Они не знали, где усадить его и чем потчевать. Но Роман прежде всего попросил у них хины для брата и затем, сконфузясь и покраснев, сказал, что им нужна провизия и потому он их просит продать ему картофеля, яиц и хлеба. Ему не дали и докончить: тотчас же накормили и обогрели в людской Степку, навьючили его зонтиком, двумя пледами, бутылкой вина и всевозможной снедью для оставшихся в кургане и послали его за ними.
- Да хорошо ли ты помнишь дорогу? - несколько раз переспрашивал Роман. - Не сбейся, смотри!
И он начинал напоминать Степке разные оставленные ими приметы.
- Чаво не найти! Найду! - уверенно возражал Степка. - К вечеру обернусь, - все здесь будем!
Отправив Степку, Роман попросил хозяек до вечера не предупреждать никого из людей о готовящемся покушении. Марья Степановна держала себя по отношению к Роману, как родная; она не хлопотала, не суетилась; все делалось у нее как-то мягко и ходко, само собой; отыскала в шкафу какое-то старое платье еще покойного отца своего и, несмотря на отговорки смущавшегося Романа, заставила его переодеться; сапоги и верхнее платье путешественника пошли в чистку и сушку.
Остаток дня миновал незаметно.
После обеда подали сейчас же чай, появились всевозможные варенья, печенья. Марья Степановна угощала Романа без перерыва; не привыкший к такому ухаживанию за собой, Роман краснел, пробовал отказываться, но напрасно. Софья Степановна занималась разговорами. Простота, с которой рассказал все Роман, тронула и еще более расположила к нему обеих сестер. Марья Степановна отозвала Софью Степановну в сторону и шепотом стала что-то горячо говорить ей. Софья Степановна отвечала подавленно могучими, односложными звуками, в которых гудело, однако, одобрение.
На дворе темнело. Роман часто и озабоченно поглядывал на часы. Пробило девять, - ни Степки, ни братьев не было. Романом овладело беспокойство. Что случилось с братьями? Какая причина такого опоздания их? Не напали ли на них, не заблудился ли Степка? Мысли эти быстро чередовались в мозгу Романа. Тем временем Софья Степановна созвала всех рабочих, сообщила, что готовится нападение, и отдала приказ разместиться вокруг конюшни. Роман хотел было взять на себя устройство засады, но Софья Степановна так вошла в роль командирши, что он ограничился только предложением себя в качестве волонтера. Конюшня занимала правый угол двора; плетень у нее образовывал тупой угол, выходивший в поле; в углу стояла старая бричка; под нее-то и хотел пробраться один из воров. Между конюшней и домом находился навес для соломы; около него имелся проход в плетне, притворенный привязанной к нему с одной стороны решетчатой дверкой. Неподалеку от конюшни, среди двора, стояли телеги. Рабочие тихо разместились частью под навесом, частью под телегами; двое присели на всякий случай под окнами дома. Двор казался вымершим.
Темень стояла непроглядная. Роман, полагавший, что часть воров отправится в дом и потому притаившийся у угла его, против выхода со двора, не различал ничего даже в двух шагах от себя. Дождь перестал; слабый ветер шумел в вершинах деревьев.
Роман напряженно вслушивался и вглядывался во мрак; мысли его нет-нет и уносились к братьям, неизвестно почему не являвшимся.