Но стрелять в них и не входило в его расчеты, потому что нести с собой такую крупную дичь было затруднительно, да и незачем, потому что пищи и так было изобилие.
Наконец, Робинзон нашел, что пора возвращаться. Он воткнул на берегу высокий шест, чтобы заметить место, и решил в следующей раз притти туда с другой стороны, а теперь попробовать вернуться другой дорогой.
"Остров так невелик, что заблудиться на нем нельзя! - думал он. - В крайнем случае, взберусь на горку и посмотрю, куда итти".
Но вышло не совсем так. Отойдя от берега на некоторое расстояние, он незаметно спустился в широкую котловину, которую так тесно обступали со всех сторон холмы, густо поросшие лесом, что он быстро сбился с пути. День был пасмурный, так что по солнцу невозможно было определить направление, и он проплутал до ночи. На утро выбрался кое-как снова к морю, к поставленному им шесту и оттуда уже пошел домой старой дорогой.
Один раз, когда уже недалеко было до "дачи", Дружок спугнул в лесу козленка, принялся гонять его, наконец, настиг, но тут Робинзону удалось отнять его у собаки. Бедное животное было чуть живо от усталости и испуга, Робинзону на руках пришлось донести его до дворика "дачи", куда он его и спустил. Нести до дома было слишком тяжело, и налив ему большую глиняную чашку воды и бросив вдобавок охапку травы. Робинзон оставил гостя одного, с намерением проведать вскоре. Давно уж хотелось ему приручить козочку, теперь случай как раз помог исполнить это. Вот бы хорошо завести не одну, или две, а целое стадо коз! Как бы это было удобно!
Так мечтал Робинзон, а сам спешил домой: его очень тянуло на старое место, где он не был уже более недели. Радостно увидел он снова знакомые картины - склон горы, чащу, скрывавшую его пещеру, ручеек внизу.
Трудно выразить, с каким чувством удовольствия и покоя очутился он дома. Ему казалось, что лучше и удобнее жилища не может и быть.
И как милы ему были все вещи, вышедшие из его рук, которые окружали его как друзья. Он осмотрел все, поздоровался с Полем, который тоже не знал, как и выразить свою радость, и кричал на все лады: "Где ты был, Робинзон? Милый друг, где ты был?" - прижимаясь, по своей привычке, головкой к его щеке. Потом приготовил вкусный ужин себе и своим друзьям и с наслаждением протянулся на мягкой постели.
Дня три отъедался и отдыхал Робинзон, потом пошел навестить козленка, боясь за его участь.
- Уж верно он выпил всю воду и съел всю траву во дворике! - сказал он Дружку. - Пойдем же поглядим на нашего пленника и постараемся привести его домой!
Еще издали услышал он неумолчное жалобное блеяние, козленку действительно приходилось плохо.
Прежде всего Робинзон перебросил ему свежей травы, потом вошел сам во двор. От голода бедное животное так присмирело, что, когда Робинзон протянул ему пучок колосьев ячменя, нарочно захваченных с собой, оно стало есть их прямо из рук. На всякий случай Робинзон сделал козленку ошейник, чтобы вести домой, но он, в сущности, и не понадобился, потому что тот сам бежал сзади, как собачка. Дома Робинзон сложил наскоро в углу двора навес из ветвей и поселил там нового члена семьи. Снова вошла в уже налаженную колею жизнь Робинзона. Он становился спокойнее, те припадки отчаяния, которые бывали у него раньше, почти прошли. Случалось прежде, что, взглянув на безлюдные леса, пустынное море, он вдруг начинал рыдать, как безумный, или бросал всю работу и часами сидел в тоске. Теперь все больше успокаивала его работа среди ручных животных, поля, возделанного его руками, дома, где каждая вещь стоила ему больших трудов.
Свой день распределил он правильно, отведя каждому делу свое время. Вставал очень рано, с восходом солнца, чтоб захватить прохладные утренние часы, и шел на охоту. Вернувшись, занимался стряпней и изготовлением различных запасов для дождливого времени года. Потом наступали самые знойные часы, когда нестерпимо было оставаться не под крышей. Тогда уходил он в пещеру, где всегда сохранялась некоторая свежесть, и отдыхал там. Вечерние часы шли на разные работы около дома - обработку поля или уборку хлеба, или столярничество. На закате любил он сидеть над морем и, любуясь на закат, размышлять о разных вещах - вспоминал прежнее, сожалел о потерянных годах, когда он мог бы многому научиться еще будучи дома, думал о своей теперешней жизни, строил планы на будущее. Одиночество, тишина и труд делали из него постепенно другого человека.
Ему казалось, что попади он снова домой, он стал бы жить совсем иначе, был бы всегда справедлив к людям и научил бы их работать. Иногда перечитывал он снова бывшие у него книги и находил в них новые мысли, незамеченные прежде.
Днем, на работе, он был всегда терпелив и настойчив, потому что только таким путем можно было добиться успеха. Например, для столярничества у него почти не было инструментов, и всякая поделка брала очень много времени и сил. Когда ему понадобилась широкая и длинная доска для кладовой, то пришлось работать над ней целый месяц: сперва выбрать и срубить толстое дерево, потом обрубить все ветки, чтоб превратить его в бревно. Потом долго пришлось его обтесывать с одной стороны, а потом с другой, чтоб удалить лишнее и сделать мало-по-малу доску. Для двоих пильщиков с пилой на это дело понадобился бы едва ли целый день, для него же - несравненно больше. Но уж такой выработался у него нрав, что когда он видел, что какая-нибудь вещь ему нужна, то не отставал от своей затеи до тех пор, пока не добивался успеха.
IX
ЛОДКА. УТОПЛЕННИК. ОПАСНАЯ ПРОГУЛКА
Прошло еще целых пять лет, а всего с приезда на остров - почти восемь. Жизнь шла тихо и мирно, работы всегда было довольно, она всегда была разнообразна и интересна для Робинзона. Главные были - охота, посев и уборка хлеба и заготовление изюма.
Теперь уж он знал, какое количество продуктов ему нужно для жизни, и поэтому перестал расширять поле и винограда собирал не больше, чем надо. Но по мере того как жизнь становилась все легче, новое беспокойство овладело Робинзоном и чуть не привело его к гибели. Мысль о незнакомой земле, видневшейся вдали, не оставляла его и не раз ходил он на тот берег и подолгу смотрел, спрашивая себя:
- Что там? Кто живет, друзья или враги?
Наконец, он решил сделать себе лодку.
"Мало ли на что может она пригодиться? - думал он, - буду кататься, вот и все!"
Робинзон понимал, что переплыть в маленькой лодке, какую только и мог он сделать, большое пространство открытого моря, которое отделяло его от незнакомой земли, вещь невозможная, но все-таки его неудержимо тянуло иметь что-нибудь для передвижения.
И вот, наконец, он вооружился самым большим топором и пошел в лес. Сделать лодку европейского образца нечего было и думать за неимением досок и нужных инструментов, оставалось попробовать выдолбить лодку из цельного дерева, как это делают дикари. Значит, прежде всего нужно было выбрать толстый и ровный ствол.
Давно уж заприметил Робинзон в лесу, недалеко от бухты, великолепный кедр, прямой как мачта; внизу он был по крайней мере аршина два в поперечнике. Его и обрек Робинзон для своей лодки. Жаль было рубить такого красавца, но кедровое дерево одно из лучших для этой цели, значит, нечего было и думать больше.
Но не легко было одолеть его. Десять дней рубил Робинзон, обходя дерево то с одной стороны, то с другой; наконец, оно рухнуло с шумом, все ломая и сокрушая на пути. Теперь приходилось рубить второй раз, отделяя кусок ствола нужной величины от остального дерева, на это тоже пошло не мало времени. Но торопиться было некуда и ежедневно по несколько часов работал неугомонный плотник около своего великана, похожий на трудолюбивого муравья.
Следующей задачей было обтесать дерево снаружи, придать ему форму лодки и вытесать киль, иначе лодка не могла бы правильно держаться на воде. Очень важно было суметь равномерно расширить бока, чтоб не была она крива; трудностей было много. Не отставая, не смущаясь неудачами, тесал да тесал ее Робинзон, подстругивая, разглаживая, каждый день уходя домой с сознанием, что хоть маленький шаг вперед, да сделан.
Только в дождливое время бывали дни, когда непогода удерживала его дома, потому что он помнил, как опасно мокнуть под дождем. Отделав снаружи, начал огнем и стамеской делать внутреннее углубление.
Уж второй год пошел с того дня, когда простился с жизнью огромный кедр, наконец, лодка была готова.
Не раз обошел ее и оглядел до мелочей Робинзон: кажется, все было в исправности - оставалось плыть!
Но не так-то просто было это сделать - до берега было не ближе нескольких десятков саженей. Протащить все это расстояние лодку посуху было, очевидно, невозможно, оставалось воду подвести к лодке.
И, не смущаясь, принялся Робинзон рыть канал от бухточки к лесу. На счастье грунт был сравнительно легкий, частью песчаный, и ему не приходилось наталкиваться на непреодолимые препятствия, вроде гранитных глыб. Терпение превозмогло и тут, и мало-по-малу светлая полоска узенького канала протянулась дорожкой до самой лодки.
Сделав катки из кусков дерева, Робинзон с большими усилиями вдвинул на них лодку и потом скатил в канал. И вот лодочка закачалась на воде! Пара весел была уж приготовлена давно, Робинзон вскочил в свое сооружение и, упираясь в берега, вывел лодочку в бухту. Как ровно и хорошо держалась она на воде! Как красиво покачивалась! Как радостно было чувствовать свою победу и видеть, что все-таки, в конце-концов, он добился своего, как всегда!
Легко и плавно скользила лодка, когда он объехал бухту, выехать на этот раз в море он не решился из-за довольно сильного волнения на нем. Он возвращался домой приятно взволнованный: хоть и понимал сам отлично, что на такой лодке далеко не уедешь, но все-таки словно приблизился к нему остальной мир, словно протянулась какая-то незримая, тоненькая ниточка, связывающая его с остальными людьми.
В следующие дни он приладил к лодке небольшую мачту и сшил паруса. Потом в корме и на носу наделал небольших ящиков для провизии, зарядов и других вещей, которые могут пригодиться в плавании; в дне лодки выдолбил узкий жолоб для помещения ружья, а над ним устроил крышечку. Таким образом, в любую минуту можно было, при желании, пуститься в дорогу.
Несмотря на то, что лодка долгое время владела всем вниманием Робинзона, все же он урывал часы и для других работ, также необходимых ему. Понемногу все более совершенствовал он принадлежности своего обихода. Например, глиняная посуда, такая нескладная и некрасивая вначале, теперь понемногу приобрела правильную и красивую форму. Он ухитрился даже сделать глиняную трубку для курения, о которой давно мечтал. Множество корзин самых разнообразных форм и назначений украшали дом и кладовую. Даже у Поля была нарядная плетеная клетка из разноцветных прутьев, впрочем, всегда с открытой дверцей. У козочки были ясли в виде большой корзины.
Одежда Робинзона, все из тех же козьих шкур, становилась все удобнее. Шапку он снабдил назатыльником, который прикрывал шею от солнца, а в дождь не давал воде попадать за ворот. Куртка была широка и удобна, штаны до колен, из шкуры старого козла с очень длинной шерстью, которая покрывала ногу до половины икр. Вместо обуви кожаные же туфли, привязанные к ноге ремешками. Важную часть его утвари составлял кожаный же зонтик, что было необходимо в знойные дни, да не менее необходимо и во время ливней, под которые поневоле приходилось иногда попадать в пути. Зонтик был тяжел и неуклюж, но зато отлично нес свою службу. Но это было еще не все: поверх куртки одевался кушак, тоже из кожи, но очищенный от шерсти, с двумя ременными петлями для топора. Кроме того, через плечо была перевязь с двумя карманами для пороха и дроби, за спиной болталась корзина, на плече он нес ружье.
Снаряженный таким образом, он имел очень внушительный вид. У него отросла было огромная борода, но потом он подстриг ее, потому что она мешала в жару, цвет лица его сделался так темен, что никто не признал бы в нем европейца, но и на дикаря не был он похож.
В эти дни случилось одно событие, которое надолго потрясло его мирную жизнь.
Была бурная ночь, на дворе стояла такая темь, что не видно было собственной руки. Одни вспышки молнии освещали иногда на мгновенье гнущиеся от бешеного ветра деревья и бушующее море, Робинзон уже собирался ложиться спать, как вдруг, сквозь рев бури, ему послышался как будто пушечный выстрел. Он поднял голову, прислушался, весь сон соскочил с него. Вот и еще раз! Сомнения быть не могло: это стреляли с какого-нибудь бедствующего корабля! Едва пробираясь во мраке, Робинзон выбежал на свой дворик и стал смотреть.
И вот, при блеске молнии, он на несколько секунд отчетливо увидел вдали корабль. Сколько он мог заметить, двух мачт на нем не хватало, и весь он сильно кренился на один бок. Очевидно, он погибал? Чем помочь? В страшном волнении метался Робинзон, вдруг ему пришло в голову разложить костер на видном месте, чтоб на корабле хоть знали, куда направить лодку, если будут ее спускать. Спеша изо всех сил, он принес дров из своего запаса, сложил большой костер и зажег его. Потом, при свете его, набрал еще хворосту и навалил туда же. Большое пламя, раздуваемое ветром, заколебалось туда и сюда. Несомненно с корабля это заметили, потому что выстрелы участились.
Но что мог еще сделать Робинзон? Он был бессилен!
В отчаянии бегал он по берегу и ломал руки. Там люди, о которых он так тосковал, его братья, долгожданные друзья, гибли в волнах, а он должен был оставаться только зрителем! Все свое достояние отдал бы он, чтобы спасти их, но некому было притти на помощь.
Выстрелы прекратились, только буря выла по-прежнему, так прошла вся ночь. Измученный Робинзон ушел к себе и упал на кровать; он спал недолго: тревога не оставляла его и во сне. Как только стало светло, он уже был на берегу: яростные валы с седыми гребнями бежали на берег, но ничего похожего на корабль не было видно, как ни вглядывался Робинзон. Значит, все было кончено - корабль погиб.
Не было сил итти браться за обычную работу; в унынии опустился он на камень и вдруг увидел на некотором расстоянии что-то белеющее на песке, у самой воды. Что это? Что выкинули волны? Человек! Несомненно, это был человек! Робинзон подбежал к нему, наклонился, тот был мертв…
По одежде видно было, что это один из матросов погибшего корабля, совсем еще молодой человек. Но, несомненно, к жизни его вернуть было уж невозможно. С горькими слезами, словно над родным братом, сидел над ним Робинзон. Жестокая судьба! Как рад бы он был ему живому, какой заботой и лаской окружил бы, как хорошо зажили бы они вместе! Но теперь все-таки ничего не оставалось, как похоронить труп, что Робинзон и сделал. С этого дня тоска по людям охватила его с новой силой, он даже запустил на время все дела.
Но жизнь брала свое, хозяйство требовало заботы: Робинзон постарался овладеть собой и снова взяться за работу. Пороха становилось маловато, это было плохо. Надо было придумать какой-то другой способ добывания пищи, чтоб не изводить порох охотой. Если б удалось приручить несколько коз, вот бы хорошо! Та козочка, что жила у него уже несколько лет, начинала стариться, если б занести еще несколько штук, было бы молоко и мясо! Очень понравилась ему эта мысль, прямо не выходила из головы, что бы он ни делал!
Взяв старых бечевок. Робинзон устроил силок и поставил его возле того места, куда козы обыкновенно ходили на водопой. Но несколько дней подряд приманка оказывалась съеденной, а силок прорванным. Вероятно, бечевки от времени сгнили, и поэтому козы разрывали их. Тогда Робинзон перешел к другому способу: он вырыл две глубокие ямы, прикрыл их крышками из плетушки, закидал ветвями и разбросал сверху колосья ячменя.
В первую же ночь обе ловушки сделали свое дело: утром, подходя к ним, Робинзон услышал блеяние. В одной яме сидел огромный старый козел, в другой маленький козлик и две козочки. Старик был такой злой и дикий, что не годился для приручения, и ничего другого не оставалось, как его выпустить.
Когда яма была открыта, козел не стал долго ждать, сильным прыжком выскочил оттуда и убежал в лес. Козлят же Робинзон вытащил по одному из ямы, связал веревкой и кое-как привел домой. Первые дни пленники были очень дики, пугливо жались в уголок двора, но когда сильно проголодались, то взяли все-таки из рук хозяина пучок колосьев. С этих пор они быстро начали привыкать. Но дворик был тесен, они, видимо, тосковали на нем, а, главное, весь корм приходилось приносить на руках из-под горы, а его надо было не мало. И теперь уж на это шло много времени, а если стадо разрослось бы, то стало бы совершенно невозможным.
Необходимо было сделать выгон для скота, другого исхода не было. Пришлось спешно браться за эту работу.
Найти подходящее место для выгона было, конечно, не трудно: роскошная природа острова давала все, что угодно. Луг, покрытый сочной травой, пересеченный двумя светлыми ручейками, с рощицей для защиты от солнца с одного края, показался Робинзону вполне подходящим местом. Он уж взялся было делать изгородь и даже сделал порядочный кусок, как вдруг сообразил, что огородив такое большое пространство, он все равно не приручит коз. Конечно, им-то будет здесь хорошо и привольно, но поймать их снова, если понадобится, будет дело нелегкое, а про доение их нечего было, и думать. Лучше сделать выгон небольшой, где бы они всегда были под рукой, только не один, а несколько, чтобы можно было перегонять стадо из одного в другой по мере надобности.
Обдумав такой план, Робинзон уж уверенно взялся за работу. А чтобы козочки скорее привыкали, постоянно видя его перед собой, Робинзон приводил всю компанию и привязывал их пастись невдалеке.
Только старая козочка пользовалась полной свободой, но сама не убегала никуда, видимо радуясь новым товарищам. К тому времени, когда изгородь была готова, вход заделан и козочки спущены, они так привыкли к своему хозяину, что бросались к нему навстречу, прося подачки, и давали охотно гладить себя.
К этому выгону Робинзон принялся делать второй, такой же величины, чтобы было куда перевести стадо, когда в траве почувствуется недостаток, оба выгона сообщались закрытыми теперь воротцами.
Козочки отлично прижились на новом месте, стали быстро расти, а потом и размножаться, так что года через полтора у Робинзона было их уж до десяти штук, если считать с козлятами. Стадо продолжало расти. Робинзон неутомимо приделывал все новые выгоны, их было уж теперь пять, один за другим, сообщающихся воротцами. Таким образом, травой стадо было обеспечено, козлят все прибывало, еще через два года было до сорока голов.
Образовался неистощимый запас мяса: при желании можно было совсем забросить охоту. Кроме мяса, было и молоко, а следовательно и все, что можно делать из молока: масло, творог, сыр.
Конечно, до сих пор Робинзон никогда не занимался этим делом, а дома видел всегда эти продукты в готовом виде, но, собрав в памяти все, что знал о приготовлении их, начал пробовать и быстро выучился всему. Сыр не давался ему долго, да и потом выходил не такой, как в Англии, но это было не важно.