- Я не забыла и второй вашей просьбы, - голос Екатерины звучал попрежнему насмешливо, словно просьба эта касалась какой-то светской мелочи. - Вы, кажется, интересовались нашим общим другом с острова Мальты?
Это была уже щедрость - королевская! - вспомнить сейчас о Сакромозо. Никита замер, боясь каким-либо жестом или даже дыханием своим спугнуть прихотливый бег мыслей в умной голове собеседницы.
- У Сакромозо карие глаза… родинка, вернее, пятнышко без выпуклости вот здесь, - она коснулась своего острого подбородка, - лицо бледное… и еще, очень характерный жест. Когда он нервничает или чем-то озабочен, то начинает тереть свои руки - оч-чень красивой формы… так, словно они у него чешутся, - она показала, проиграла всю сцену, - потом опомнится, смутится, сядет как ни в чем не бывало.
- О, благодарю вас, ваше высочество, за вашу милость и доверие ко мне.
- Вот именно, доверие, - сказала она строго. - Я могу быть уверена, что бумаги мои будут в сохранности?
- Да.
Никита расстегнул пуговку потайного кармана в камзоле, достал письма и с поклоном протянул их Екатерине.
И тут на глазах свершилось чудо, исчезла чопорная и надменная великая княгиня, перед ним сидела прежняя Фике - испуганная, взволнованная и счастливая. Ей и в голову не пришло стесняться князя Оленева. Она цепко держала свои письма, читала их с жадностью, мяла от нетерпения, чему-то усмехалась. Потом перевела дух, как после быстрого бега или утоления любовной лихорадки. Письма были аккуратно сложены и спрятаны за лиф.
- И еще скажу вам, князь. Я знаю вас уже четырнадцать лет. Это большой срок, поэтому я с полным правом могу дать оценку вашему поведению. - Я нахожу его безупречным, - она улыбнулась кокетливо, обнажившийся надломленный с уголка передний зуб не только не испортил этой улыбки, но придал ей домашний, интимный характер.
Никита вспыхнул, чувствуя, что не только лицо его покраснело, кровь прилила и к шее, и к рукам, даже икры ног вспотели.
- Поэтому я по-прежнему ваш должник, - продолжала Екатерина. - В случае нужды обращайтесь ко мне всегда - я помогу, - в последних словах уже не было никакого кокетства, это были посулы царицы, небожительницы, которая обратила взор свой на смертного и обещала вспомнить о нем, когда придет срок.
Никита склонился чуть ли не до полу.
- Ах, да, чуть не забыла. Попробуйте поискать вашу девицу в Кенигсберге в гостинице "Синий осел". Не правда ли, странное название?
Когда Никита уходил, вслед ему прозвучал звон колокольчика.
- Иван, затопи камин, - приказала великая княгиня вошедшему слуге.
"Даже спрятанные на груди письма жгут ей кожу, - подумал Никита. - Сейчас бумаги пойдут в огонь. И все будет забыто".
Через три дня Никита был уже в дороге.
"Синий осел"
Оленев не застал в Кенигсберге друга. Белов отбыл в армию, в какой-то польский городишко, название которого квартирная хозяйка фрау К., постная, некрасивая особа, конечно, запамятовала. Во время их короткого диалога с лица ее не сходило выражение подозрительности, словно неожиданный гость, хоть и выглядел приличным человеком, в любую минуту может посягнуть на ее собственность или, того хуже, - честь. Но как только Оленев сообщил, что он друг ее постояльца, что намеревается дождаться его здесь и готов заплатить вдвое за уже оплаченное жилье, эта сухая роза сделала неробкую попытку расцвести, обнажив в улыбке бледные десны и дурные зубы. О, она обожает русских! Они так щедры, приветливы и нетребовательны! Оленеву были предоставлены Сашины апартаменты, Гавриле отвели крохотную комнатенку с балконом. Камердинер сразу же взял бразды правления в этом маленьком хозяйстве в свои руки. Но фрау К. не сдалась. Пытаясь закрепить только ей видимые и понятные права на постояльца, она двинулась утром с большим подносом в комнату князя. На подносе дымился кофе, булочки были поджарены, масло уложено розочками. В дверях она была остановлена Гаврилой. Он строго посмотрел сухой розе в глаза, отнял поднос и плотно закрыл за собой дверь. После этой сцены хозяйка не упускала возможности многозначительно улыбнуться постояльцу и намекнуть прямым текстом, что не все русские щедры и приветливы, встречаются такие крохоборы, что и немцев за пояс заткнут.
Словом, кенигсбергская жизнь потекла, и Никита тут же постарался пустить ее по нужному руслу. Но было вовсе не просто найти в большом, чужом городе, где полно трактиров, гербергов, постоялых дворов и гостиниц - нужную. Никита предположил, что искомый "Синий осел" должен располагаться не в центре. Вряд ли Мелитриса и ее спутник, кем бы он ни был, захотят афишировать свое пребывание в прусской столице. Но поиск надо начинать все равно с центра города. Вначале он расспросил хозяйку.
- А почему он синий? - спросила разумная женщина.
- Какой цвет предпочитаете вы?
- Зачем мне предпочитать цвет ослов? Они бесцветны.
Словом, фрау К. не знала такой гостиницы. После этого разговора Никита стал обращаться к хозяевам всех гостиниц, харчевен и аптек, которые встречались на его пути. Было бы легче, если бы спрашиваемые честно отвечали "не знаю". Не желая ронять своего профессионального реноме и симпатизируя русскому с безукоризненным немецким, они давали советы и взаимоисключающие друг друга указания.
Никита нашел "Синего осла" только на третий день. Надо ли описывать, каким громом среди ясного неба, "ударом поддых", как говаривал Корсак, было сообщение, что проживающая в гостинице графиня Грауфельд оставила сей дом неделю или около того назад при странных обстоятельствах.
- И что это были за обстоятельства?
- Мне не хотелось бы говорить на эту тему, сударь, - твердо сказал хозяин.
- Но вы же сами сказали мне про "обстоятельства"!
- Простите, сударь, во всем виновата моя болтливость. Время военное, смутное…
- Графиня Грауфельд жила одна?
- Нет. Графиня приехала с господином.
- Графом Грауфельдом?
- У господина была другая фамилия. Сейчас посмотрю… вот Осипоф… Он опекун графини.
- Как опекун? Я ее опекун!
Хозяин посмотрел на Оленева внимательно. Вся эта история с прежними постояльцами выглядела подозрительно, а теперь что ни день появляются какие-то люди, и всех интересует эта русская девочка в очках.
- Что за фамилия такая дурацкая - Осипов? Куда они отбыли? - негодовал Оленев.
- Сие мне неизвестно.
Хозяину давно прискучил глупый разговор, да и не обязан он… "Синий осел" приличная гостиница, а не притон для таинственных проходимцев. Но… "Нет такой вершины, которой не возьмет осел, груженный золотом", - говорят французы. Оленев был щедр, а "Синий осел" не был исключением из прочих упрямых парнокопытных. Хозяин не только рассказал все подробности "загадочных обстоятельств", но показал недавно вернувшуюся к жизни служанку, что лежала в комнате за стойкой, а потом проводил Никиту в те самые апартаменты, где жила таинственная графиня.
- Когда все приключилось, я имею в виду выстрел, дамы - графиня и ее дуэнья, занимались шитьем. Вот здесь на столе лежало очень много оранжевой материи, такой шелковой… Прямо зарево! Я и не знал, что русские так любят оранжевый цвет.
Никита вдруг усомнился во всем, рассказ хозяина попахивал легким сумасшествием.
- Как выглядела графиня?
- Юна… худа… красива, - хозяин поднял глаза к потолку. - Дуэнью зовут Фаина. Она добра и бестолкова, крупная такая дама, - он поднял руки и растопырил пальцы, показывая полногрудость загадочной дуэньи. - Да, забыл сказать… графиня носила линзы.
Она!
На квартиру Никита явился совсем потерянный. Что делать? С чего начать поиск? Вывод напрашивался сам собой - надо звать на помощь друзей.
- Сейчас лето. Корсак ваш в плавание ушел, помяните мое слово, - пытался отрезвить барина Гаврила.
- Ушел, значит, письмо ему оставлю. Корсак человек общительный, мог что-нибудь видеть, слышать… Гаврила, неужели ты не хочешь съездить в Meмель? Алешка о нем столько рассказывал!
Дорогу в Мемель покрыли за три дня. С чем хорошо в Пруссии, так это с дорогами: гладкие, твердые, без ненужных изгибов. Да и что говорить, место плоское и грунт отменный. При таких песчаных грунтах и в России могли бы быть приличные дороги.
Имея в кармане рекомендательное письмо от Ивана Ивановича Шувалова, Оленев сразу направил стопы к вице-адмиралу Полянскому - и в тот же день был принят. Полянский принял князя очень благосклонно и сообщил, что фрегат Корсака вкупе с галиотом "Стрельна" вышли в море во исполнение приказа Ее Величества. Оленевым было испрошено позволение оставить Корсаку малое письмецо и получено разрешение передать оную писульку флигель-адъютанту с тем, чтобы в конце навигации, а именно осенью, он и вручил ее адресату.
От последних слов вице-адмирала Никите стало особенно тошно. Мало ли какие беды случались у него в жизни, но в одном судьба всегда была к нему милостива - она не отказывала в помощи друзей. Где вы, гардемарины?
В самом трагическом настроении он вернулся в Кенигсберг, и тут ему повезло. Не столько веря в успех, с которого начал поиск (так грибник все шарит и шарит под елкой, где в прошлом году нашел белый), Никита опять поехал к "Синему ослу". И надо же такому случиться, что в тот самый момент, когда он приступил к разговору с хозяином, в общую залу вошла невообразимая особа в обширной шляпе с васильками и оранжевой юбке, очень похожей на те абажуры, которыми далекие потомки Оленева стали украшать свой призрачный уют.
- Она, - сказал хозяин, не скрывая своего восхищения. - Сия дама уже приходила сюда после отъезда. На ее имя поступает почта. Только она ни бельмеса по-немецки. Несколько слов…
Фаина подплыла к стоящему за стойкой хозяину, отстранила Никиту локтем, расправила на груди черные кружева и сказала на чудовищном немецком:
- Потеряла брошку… в комнате, когда здесь жила…
- Вам ничего нет, - поспешно отозвался хозяин, выразительно кося глазами в сторону князя.
Никита понял, что слова про потерянную брошку не более чем пароль. Удостоверившись взглядом в моральной поддержке хозяина, он решительно положил руку на сдобное плечо обладательницы васильков:
- Вы были горничной у княжны Репнинской? Дама крепко зажмурилась, потом подпрыгнула на месте и с неожиданным проворством метнулась к двери. Никита бросился за ней, крича вдогонку:
- Подождите, сударыня. У меня благие намерения. Я друг Мелитрисы. Я князь Оленев. Я ее опекун. Мы сейчас купим сто брошек. Где Мелитриса?
Он догнал ее уже на улице, и то потому, что она вдруг встала столбом, повернув к нему разгоряченное лицо:
- Это я вам письмо послала?
- В нем было три слова? - ответил Никита вопросом на вопрос.
- Вот именно, сударь. - Фаина улыбнулась, - и заметьте, написано ее почерком. А она мне говорила:
"Фаина, можешь сама написать эти три слова. Главное, чтоб он их получил".
Видя явное смущение князя, она плавным жестом поправила поля шляпы, кокетливо повела плечом.
- Только уйдемте отсюда поскорее. Мне нельзя здесь задерживаться.
И она почти побежала вперед, матерчатые васильки порхали перед ее красными щеками, как мотыльки.
- Нам надо поговорить, - поспешая за ней, повторял Никита.
Они поговорили, отбежав от "Синего осла" на расстояние, которое обычным шагом можно покрыть только за полчаса. Перед ними расстилалось живописное длинное озеро, за спиной - обычная улочка, застроенная серыми, узкими, впритык стоящими домами, противоположный берег принадлежал садам и ивам.
- Туда, - Фаина указала на узкий пешеходный мостик и побежала к деревьям, купающим в воде ветви, длинные, как волосы красавицы.
Под ивами она перевела дух.
- Только я вам ничего определенного сказать не могу. Так и знайте.
- А мне и не надо, - Никита уже отсчитал пять монет. - Мне бы в самых общих чертах.
Он готов под присягой поклясться, что не заметил, как из его руки исчезли деньги. Вот он их держал, вот размышлял, а не обидит ли ее сия подачка, а вот, судя по удовлетворенному лицу Фаины, деньги уже находятся где-то в складках ее обширной оранжевой юбки, а может, под шляпкой или под парусящими от ветра кружевами.
- Спрашивайте… ладно. Бог с вами. Но знайте, мне вам ничего отвечать нельзя. Меня не только от должности отставят, но и жизни могут лишить. Я знаю, что говорю. Но знаю также, что превыше всего в мире - любовь, - васильки на шляпе закивали с полным согласием. - Отвечать вам буду только "да" и "нет", а то ведь вы захотите душу мою до дна опорожнить.
- Согласен. Где Мелитриса?
Фаина выразительно расширила глаза.
- Ах, да… Мелитриса сейчас в Кенигсберге?
- Нет.
- То есть как - нет? Ее увезли?
- Да.
- Силой?
- Нет.
- Кто?
- Кто-кто… Дед Пихто! - в сердцах крикнула Фаина. - Договорились ведь!
- Ну ладно, успокойтесь. Ее увез Осипов? - Видя, что она медлит с ответом, Никита уточнил: - Тот человек, что жил с ней в гостинице?
- Да.
- Ей угрожает опасность?
Фаина пожала плечами, де, нам всем в этой земной юдоли угрожает опасность.
- Он повез ее в Петербург?
- Туда ей нельзя, - вдруг более развернуто ответила Фаина.
- Почему?
Вздох, поднятые к небу глаза… Чертова оранжевая утка - как с ней разговаривать?
- Вы можете мне внятно сказать, кто и зачем похитил Мелитрису? Кому вы служите? - Никита поспешно отсчитывал серебрянные рубли, - руки его от нетерпения дрожали. - Кто этот Осипов?
- Вот этого я вам никогда не скажу, - Фаина решительно отвела его руку с деньгами. - И как вы фамилию-то эту узнали? Не положено вам знать, кто такой Осипов. Засекреченная эта фамилия! И забудьте ее. Они к Мелитрисе хорошо относятся, не обижают. Они ее спасти хотят.
- От чего - спасти?
- Как от чего? Она же государыню хотела отравить!
- Государыню?.. - Никита что есть силы вцепился в ствол ивы, да так ловко, что оцарапал руку корешком отломанного сука.
Не хотела Фаина этого говорить, но, видно, бдительность потеряла, видя, как князь страдает, где-то на дне души отворились вдруг запретные двери, и тайна проворным воробьем выпорхнула на свободу. Сейчас главное клетку поплотнее захлопнуть, ничего более не сказать. Эх, как он руку-то располосовал. Наверное, гвоздь в старом дереве был - не иначе.
Никита меж тем достал платок, стараясь стянуть кровоточащую рану. Вечная его история! Он вспомнил вдруг, как поранился стаканом, когда Гаврила принес весть о смерти младенца-брата. Но "смерть общий удел", говорят древние. Мальчик мог умереть, это понятно. Но Мелитриса не может быть отравительницей. Хотя на Руси все возможно. Бумага все стерпит.
- Донос? - он строго посмотрел на Фаину. Та трясла головой - ничего больше не скажу! Да он и не будет спрашивать. Теперь понятно, почему дело это окутано тайной и почему Фаина помертвела от страха. Перед Тайной канцелярией мы все делаем стойку смирно и запечатываем рты.
- Успокойтесь. Я не буду вас больше мучить вопросами. Но адрес свой вы мне можете дать?
- Нет.
- Клянусь, я им воспользуюсь только в случае крайней необходимости.
- Нет.
- Подойдем с другого боку… Я должен найти Мелитрису. Я должен ей помочь. Я должен ее увидеть.
Фаина смотрела на него вытаращив глаза, потом отерла тыльной стороной ладони пот на висках и подносье.
- Она верит мне, - продолжал Никита, ударяя себя в грудь кулаком, в котором были зажаты монеты. - Я не имею права бросить ее на произвол судьбы. Ради Мелитрисы я приехал в этот город. И плевать я хотел на Тайную канцелярию!
- В Польшу они ее повезли, - сказала Фаина свистящим шепотом. - В горнило войны. Зачем - не знаю. Думаю, что они ее прячут. - Она поймала кулак Никиты, разжала его без усилия и взяла деньги.
- Только ради любви, так и знай. Ишь, вспотели, - она любовно огладила монеты.
- А Осипов - подлинная фамилия?
Фаина погрозила Никите пальцем, словно нашкодившему ребенку, потом подобрала юбки и быстро пошла прочь.
- Клянусь, ни одна живая душа не узнает о нашем разговоре. Спасибо.
- Прощайте, князь, - донеслось из ивовой пущи, оранжевая юбка последний раз полыхнула закатом и пропала за деревьями.
Разное
Как это часто бывает, если ты на правильном пути, судьба не останавливается в своих благодеяниях. Зайдя в тот же вечер в недавно открытый православный храм, Оленев встретил там своего попутчика - полкового священника отца Пантелеймона, милейшего человека, и тут же выяснил, что отец Пантелеймон собирается в действующую армию. Никита сразу стал просить взять его с собой.
- Волонтером, ваше сиятельство? Помнится, вы не хотели воевать. Что заставило вас переменить решение? Зачем вам ввергать себя в пучину горя, греха и соблазна?
- Какой соблазн, батюшка? Я должен найти друга - полковника Белова. Может быть, военная канцелярия в самом Кенигсберге смогла бы сообщить мне, где находится его полк?
- Могла бы, - улыбнулся священник, - только за точность бы не поручилась.
- Вот и я так думаю, а потому буду искать его в самой армии.
Никита надеялся, что рекомендательное письмо Шувалова, уже послужившее ему, откроет полог палатки фельдмаршала Фермора.
- Ну что ж, - сказал милейший отец Пантелеймон, - рад оказать вам услугу. Но для поездки в армию, которая, по моим сведениям, вышла из города Познань и направляется теперь к Одеру, чтобы идти воевать Брандербургию, вам надо иметь тщательно выправленный паспорт.
- Я же оформил паспорт в Петербурге.
- Его, батюшка князь, надо перерегистрировать в местной ратуше у нашего наместника графа Корфа. Если вы завтра представите мне свой паспорт, то я, пожалуй, помогу вам ускорить эту процедуру.
Теперь предстояло сообщить Гавриле о предстоящем отъезде, да так, чтобы он не потащился за барином. В этом была своя трудность. Гавриле не нравился Кенигсберг и его жители. Влажный морской воздух вызывал у камердинера боли в суставах (можно подумать, что в Петербурге воздух был суше), квартира была тесна и неудобна, торговля шла плохо. Гаврила решил в Пруссии подзаработать и захватил из отечества капли глазные, кармин красный, пудру для париков и чрезвычайно вонючую мазь для снятия мозолей. Но как видно, глаза у немцев не болели, а обувь готовили удобную и не способствующую мозолеобразованию. Еще Никита подозревал, что не последнюю роль в образовавшейся нелюбви к прусской столице сыграла одна из ее дочерей, а именно фрау К.