Пока еще не рассвело, вскипятили воду, натаянную из снега, заварили чай и позавтракали. Потом в заметенных снегом сенях стали пробивать дыру.
Витька без устали бросал себе пол ноги снег, вставал на него и пробивал палкой выше, пока не ударил в лицо свежий морозный воздух - в проломе наверху виднелось черное звездное небо.
- Ночь еще, - сказал Витька.
- Вылезай, вылезай, сейчас разглянется.
Но звезды были повернута по–ночному. Долго еще пришлось ждать рассвета. По Витькиным часам был уже полдень, когда темноту наконец немножко разбавило светом.
Над палаткой намело сугроб, похоронивший, как могильный курган, всю затею с охотой.
- Пойду соберу капканы, - сказал Гераська, - все равно долгоносики приманку сожрали, толку не будет. И домой пора, как раз к новогодней елке поспеем. Ты собирай все, укладывай, я скоро. А домой, под гору, мы за пару часов домчимся.
Прав был Гераська: домой, да под гору, собаки бежали так. что ветер заламывал назад уши меховых шапок.
Витька сунул руку в карман и наткнулся на кедровые орехи:
- Ты положил? - спросил он Гераську.
- А я думал, ты мне насыпал. У меня тоже в кармане - Гераська поднял руку поближе к глазам. - Смотри‑ка. это нам хозяйка палатки подложила, - засмеялся он.
Среди отборных орешков кедрового стланика виднелись зернышки гречневой крупы, той самой, которую бросили бесхвостой птичке. Полевка собрала крупу, перетаскала в палатку, а потом нашла карманы и приспособила их под закрома…
- Давай. Лешка, давай! Олень хорошо, а собаки лучше! - весело покрикивал Гераська, въезжая в поселок.
Настроение было хорошее, и доехали быстро, и легко миновали опасный склон над рекой. Боялись, наметет на уступке козырьки, и тогда не пробраться по нему. Но лишнего снега там не было, а старая колея окрепла на ветру:
- Давай, Лешка! Давайте, птички, порхайте еще немножко! - подбадривал Гераська собак.
И вдруг эти "птички" так порхнули в сторону, что Витька чуть не наткнулся на стол и оказался в снегу. Он стер с лица тающий снег и увидел, что Гераська вцепился в скачущую из стороны в сторону нарту. Гераська укрощал ее, как ковбой дикого коня. Тут Витька заметил - впереди мелькнула коза. По козырьку сугроба она вскочила на крышу дома, а "птички" по намету снега влетели за ней.
На крыше Гераська слез с нарты и даже не стал оттаскивать сбившихся возле козы собак. Они сами следом за Гераськой сошли по снеговой горе с дома Козы уже не было: аппетит у этих битюгов оказался хороший.
Витька подошел к Гераське. Из соседнего лома к ним торопился хозяин козы. "Ну, сейчас будет нам, - подумал Витька. - Мало того, что платить надо, скандал на весь поселок закатит!"
Гераська даже не взглянул в сторону мужика - распутывал собак в упряжке.
Хозяин козы подбежал и повел себя очень странно. Вместо того чтобы кричать и ругаться, он робко покашлял, стараясь обратить на себя внимание Гераськи. Но тот не обернулся.
- Здравствуйте… С праздником!
Гераська молчал.
Мужик легонько тронул Гераську за рукав:
- Ладно, Гераськ, не сердись. Выпил я маленько. Праздник ведь. Первый день нового года
- Как нового года? Какое же сегодня число? - удивился Гераська.
- Первое… - нерешительно сказал мужик.
- А ты ничего не путаешь? - переспросил Гераська.
- Да нет. Вчера Новый год встречали. Ты что, Гераськ! Гуляют все сегодня. Ну и я тоже… Да вот дверь не закрыл, а эта сатана и выскочила…
Но Гераська его уже не слушал.
- Понял теперь, почему мы утра никак дождаться не могли? - спросил он Витьку. - На целые сутки больше мы с тобой под снегом просидели, чем думали.
- Гераськ, - не отставал мужик, - ты уж прости меня. Не говори ты никому про эту козу. Ну ее к черту!
- Ладно, - строго сказал Гераська, - ступай!
- Чего это он прошения просит? - спросил Витька, когда мужик ушел.
- А как же? Как на собаках ездить начинают, такую скотину сельсовет выпускать запрещает. Штраф он заплатить должен: из‑за этой козы собаки нас вовсе разбить могли. Ладно уж, простим ему ради праздника.
Глава двадцать пятая
Гераська побывал на лимане и сказал, что видел на берегу много нерпы. Это к непогоде. Примета оказалась верной. Ночью метель зацарапалась в стены колючим снегом. Засыпало все окошки в доме.
То и дело по местному радио передавали: "Налипание снега на провода". Провода превращались в гирлянды: белые, толщиной в кулак ледяные сосиски висели между столбами. Даже толстые высоковольтные провода не выдерживали такой нагрузки - обрывались или разгибали крючья, на которых крепились к столбам изоляторы. Когда норд–ост с липким снегом угомонился наконец, все жители поселка вышли на улицу помогать электрикам заново натягивать провода.
Едва успели натянуть, подул морозный резкий западняк. Он сдирал с гор снег и нес его к океану, засыпал распадки, оголил вершины бугров. Поселок, который тоже был в распадке, оказался под снегом. Его намело столько, что под провода пришлось ставить подпорки, а местами прорывать под ними траншеи, чтобы хоть как‑то можно было ходить.
Витьке пришлось привязать своих собак к новому тросу: старый утонул глубоко в снегу.
В больницу привезли охотника, который возвращался на собаках из тайги и так рассек лоб о телефонный провод, что пришлось накладывать швы на рану.
Из снега торчали только верхушки железных труб. Хлеб продавали прямо в пекарне, которую тоже замело. Буханки подавали в форточку, но она была так глубоко, что к ней удобнее было подползать на животе, совать руки куда‑то в снежную яму и получать оттуда теплый хлеб, не видя даже, кто его выдает.
Как только проглянуло солнышко, среди барханов снега нашлись любители купаться. Незамерзающая речка кое–где пробивалась даже среди таких снегов. Укрываясь от течения за камнем, вороны с удовольствием плескались рядом с искрящимся на солнце снежным берегом. Приседали друг перед другом, топорщили перья, подхватывали воду крыльями и обдавали себя брызгами. К ним подлетали еще вороны, и в речке поднимался такой шум и плеск, как будто в ней купались ребятишки. Потом вороны с довольным видом рассаживались на ветки и шуршали перьями - сушились.
В пургу они, словно белые куропатки, прятались в снегу, возле кустов. Только не зарывались в него, а, повернув носы встречь пурге, ждали, когда она сама прикроет их снегом.
От ветра стая черных ворон пряталась однажды в протоптанной в снегу глубокой тропинке. Птицы выбрали место, где тропинка пролегала поперек ветра, и спрятались в ней, как солдаты в траншее. Витька шел с работы, и, услышав его, вороны высунули головы. Из снега торчала цепочка черных вороньих голов.
Метель замела все помойки. Поэтому как только где‑нибудь появлялся человек с грязным ведром, птицы кучей летели к нему, зависали та головой и нетерпеливо ждали, когда он выплеснет ведро, чтобы успеть схватить какой‑нибудь кусочек.
Одна ворона. Витька прозвал ее Пашкой, выделялась среди других рваным крылом и отвагой Она прямо на ходу без страха садилась на край ведра и орудовала в нем, следя, однако, глазом и за человеком.
Кошки, вороны, собаки - вот и вся живность, которую Витька теперь наблюдал, безвылазно сидя в поселке над грудой учебников.
Вот Букет уселся на снежный бархан перед домом, поднял голову к прозрачному, едва заметному при солнце месяцу, и над поселком заиграл, покатился его густой, мощный голос В нем не было ни жути, ни тоски, как в волчьем вое. Букет не выл. а будто пел - уверенно, самозабвенно. Он еще не окончил руладу, а во всех концах поселка се дружно подхватили ездовые псы. Собаки поднялись из снежных лунок, вскинули головы и завыли ка разные голоса, прижимая уши и полузакрыв глаза. То сана, то другая упряжка выделялась из общего хора. Букет вытянул передние лапы, потянулся, стал ко зевнул и. покружившись на месте, свернулся на снегу клубком.
Он никогда не отвечал на вой других собак. Но на гудок океанского судна или на чуть слышный гул самолета отзывался первым, вовлекая в эту перекличку всех ездовых собак. Порой какая‑нибудь упряжка начинала "концерт" Но это всегда получалось плохо. Когда же голос подавал Букет, над всем поселком перекатывалась по–своему красивая" берущая за душу мелодия.
Глава двадцать шестая
Лесник замахнулся сделать затеску на дереве и замере топором возле уха. Большой сгорбленный медведь, тараня грудью снег, перебирался через распадок. Едва шатун перевалил за гребень, лесник, шагая по своим следам, дошел до лыж и заспешил к избушке.
На другой день к директору заповедника пришла бригада лесорубов.
- Делайте что‑нибудь.. Пока шатун по лесу ходит, не пойдем на работу. Противопожарный просек как раз им рубим. Нам работать надо, а не оглядываться.
В тот же день к избушке на Горячих ключах, из которой ушли лесорубы, направилась собачья упряжка. Витька нетерпеливо погонял собак, следил, чтобы каждая тянула в упор. Рядом с ним на нарте дремал Гераська, а позади - одетый в тулуп Сергей Николаевич. Главной его заботой было не упасть. Он не привык к такому транспорту и при каждом толчке впивался руками в края карты. Собаки быстро домчали до ключей. Их наскоро привязали возле избушки, а сами пошли в коней просеки, гае лесник видел медведя. След нашли сразу. Широкий шаг говорил о том, что медведь крупный, а узкая борозда следа - что зверь исхудалый, тощий. Сыпучий снег скрывал отпечатки лап. След был вчерашний, но Гераська на всякий случай снял с плеча ружье и пошел рядом со следом Витьке и Сергею Николаевичу велел идти шагах в пятнадцати по сторонам. Внимательно оглядывали все валежины и впереди и сбоку: медведь мог сделать петлю и затаиться недалеко от следа.
Повернули в распадок, но и там зверя не кашли. После неудачных поисков вернулись в избушку. А ночью Гераське пришлось срочно везти Сергея Николаевича обратно: стало плохо с сердцем.
Витька остался в избушке и утром пошел искать шатуна один.
"Надо же посмотреть, что он делает в зимней тайге. И почему стал шатуном?.. Стреляю не хуже Гераськи, - думал Витька, - и места эти еще летом облазил… Заявится шатун в поселок, наломает там дров. Из‑за него потом всех медведей в округе перестреляют".
Утро было искристое, солнечное. На шик вздымались бурые скалы, пестрые от пятен снега, а на востоке каменноберезовая тайга бороздами распадков спускалась к притуманенному вдали океану, не замерзающему в этих местах круглый гад.
Неподалеку Витька увидел, как северный олень переходил распадок. Против света он казался обведенным золотой каймой. Одень шел спорым размеренным шагом - при ходьбе он всегда опирается сразу на три ноги, потому и не проваливается в снег.
Витька дал ему спокойно уйти из распадка и чуть оттолкнулся. Лыжи плавно заскользили вниз.
Из‑под наклонной березки, взрыв задними лапами снег, выскочил заяц. Лениво отпрыгал вверх по откосу, глядя на Витьку черным немигающим глазом.
Ровного места в камчатской тайге почти не увидишь. Путь по распадкам то вверх, то вниз - обычное дело.
Белый вулкан выделялся на небе, как будто на синей обложке школьной тетради приклеили треугольник белой бумаги. Справа океан зеленой горой уходил в небо. Все было бы похоже на туристскую прогулку, если бы не борозда в снегу - след шатуна. Может, на другом конце ее чья‑то смерть… Витька снял с плеча ружье, взял в руки. Медведь мог вернуться по своему следу.
Из распадка, не выбирая удобного места, шатун полез вверх напрямую, но видно было - не одолел крутого подъема, сполз вниз, оставил на откосе глубокую, до бурых камней, полосу Прошел там, где склон поотложе, и выбрался наверх.
В другом распадке след его вдруг пропал.
В скругленных ветром снежных берегах черными изгибами бежал ручей. Мелкая, сжатая холодом вода прыгала по камням. Медведь, оказалось, зашел в ручей. По заходу было видно - направился вверх… Долго шел по ручью. Витька даже засомневался, не обманул ли медведь: может, направился вверх, а потом развернулся в воде и ушел назад? Почему он зашел в ручей? Прячет следы или просто вода теплее снега и греет лапы? И что ему делать в горах? Зачем он туда идет?
Над головой время от времени пролетали вороны.
Наконец медведь вышел из ручья. Снег у самой воды был плотным, и на нем черной грязью отпечатались следы. Ширина лапы - восемнадцать сантиметров. Витьке стало не по себе. Зверь был большой… Пошел по его следам помедленней, чаще стал поглядывать по сторонам. Следы как будто были знакомые. Где‑то он уже рисовал такие. Но где - не мог вспомнить. Надо было разобраться дома по картотеке.
Медведь шел к заметному издали пятачку… Но он опоздал. Площадка была утоптана волчьими лапами. Волки раньше его по полету ворон нашли падаль и сожрали все. Только по клочьям оленьей шерсти можно было понять, над кем пировали.
Медведь поскреб когтями плотный снег, прошелся полукругом за площадкой, разогнал ворон, все‑таки умыкнувших кое‑что у волков, перевалил в другой распадок и по нему побрел назад. Временами он ложился на снег - отдыхал. Грудь оставила в снегу узкий глубокий желоб. По нему, по отпечаткам острых локтей зверя представлялось, каким он был тощим. Лежал, видно, долго: снег под ним застекленел, кое–где впаялись темно–рыжие шерстинки.
Витька быстро шел под уклон на лыжах. Была надежда догнать медведя. По увалам каменноберезовой тайги, похожей на громадный яблоневый сад из старых деревьев, снег избегали соболи. Встретился свежий след росомахи, похожий на след медвежонка. Она долго топталась у медвежьего следа, совала в него нос. Уж если Гераська только второй раз в жизни увидел на Камчатке след шатуна, то для росомахи, пожалуй, это был первый зимний след медведя.
Правда, Гераська рассказывал, как в одну из зим повсюду в тайге появились медвежьи следы. Тогда мал Камчаткой впервые стали брать звуковой барьер самолеты, и непривычный грохот выгнал медведей из берлог. Хорошо еще, до весны оставалось немного, и они кое‑как прокормились на выбросах океана. А потом привыкли к этому грому и зря из берлог уже не вставали.
Следы шатуна резко свернули. Это были не борозды, а ямы–прыжки. Дальше они пропадали в месиве следов помельче. Эю волки взяли шатуна в кольцо и напали на него. Крови почти не было. Только капельки кое–где. Зато шерсти медвежьей и волчьей темнело много. Ветром ее согнало в следы. За толчеей следов потянулись кривые линии - следы волков и медведя схлестнулись и опять разделились. Медведь бежал к реке, в каньон. Кубарем скатился по крутому откосу к воде. Волки долго толкли снег на берегу, но так и не решились броситься в ледяную воду.
Течение отнесло медведя далеко вниз. Витька даже не сразу заметил, где он вылез на снег. А волки шли у края воды, пока медведь не выбрался на берег. Потом их следы собрались в цепочку, и она потянулась в сопки.
Витька пошел вниз по реке. На широких плесах, ближе к океану, течение замедлялось, и на воде мог образоваться ледяной мостик. Вода в реке была такой холодной и прозрачной, что казалась жидким льдом.
Впереди мелькнуло что‑то темное - Витька вскинул было ружье. Но зверь если и был похож на шатуна, то только по окраске. Это выдра съехала на брюхе с откоса в воду.
Из‑под снежного яра шумно сорвалась пара крохалей, оставляя по две дорожки кружков, выбитых на воде крыльями.
Наконец стали встречаться перехваты льда. Причудливые, наподобие лекала, ледяные закраины местами дотягивались с одного берега до другого. Переходить по этим полупрозрачным перехватам было опасно. Прошлой зимой охотник утопил в такой же реке собак с нартой. Сам еле выбрался, да еще повезло - выловил спальный мешок. Остался в тайге без лыж, без ружья, без продуктов. Ел березовый луб, через месяц его все‑таки нашли - чуть живого и тощего как скелет.
Наконец Витька увидел площадку льда, по всей ширине реки припорошенную снегом. Придерживаясь за ломкие на морозе ветки ивы, спустился на лед. Убедившись, что лед держит, ослабил крепления, чтобы в случае чего сбросить лыжи, и осторожно пошел. Он не мог понять, в самом деле лед пружинил под лыжами или это только казалось от страха. И вдруг под ногами треснуло - лед пустил стрелу к середине реки, и там она сломалась, рассыпалась мелкими трещинами. Витька, задевая в спешке лыжей о лыжу, побежал назад. Вся его затея с медведем рушилась.
В снежной яме он развел маленький костер из корявых нашлепок коры каменной березы, привязал к палке алюминиевую кружку со снегом, вскипятил чай. Кусок колбасы надел на сук и обжарил над костром… Только тут он заметил, что небо уже не голубое, а серое. Он пошел дальше вдоль реки, чтобы выйти к берегу океана и по ровной "прибойке", с которой волны слизали снег, идти к Горячим ключам.
…Он уже слышал шум океанского прибоя, когда снова наткнулся на следы шатуна. Свежие, они поблескивали взрыхленными снежинками. Медведь по ледяному перехвату совсем недавно вернулся на эту сторону реки и, бороздя снег, пошел через распадок. На льду ветер оставил тонкую припорошку снега, и на нем хорошо пропечатались длинные когти и все приметы следов. И Витька вспомнил: такие следы, где задняя правая лапа косолапила больше, чем обычно, он видел летом у реки Старый Семлячик. Тогда этот медведь убил и почти целиком закопал другого медведя - из земли торчали только лапы. Потом приходил, откапывал и жрал…
Шатун брел строго в одном направлении - к Рыбному ключу. Там почти до весны бултыхались нерестовые кижучи. Зимой ручей привлекал к себе белоплечих орланов, лисиц, росомах. Иногда к нему наведывались волки. А теперь шел сюда и шатун.
Медведь наткнулся на следы оленей, свернул на них, убедился по запаху - больных или раненых нет, оставил следы и опять побрел к ручью.
Летом не так уж трудно подойти к медведю, который плещется в реке, ловит рыбу. Витька надеялся - не трудно будет подойти и к этому, если он не наелся еще и не лежит где‑нибудь возле промоины. Хоть Витька старался идти без шума, снег хрустел под ногами, как сухари. Все меньше оставалось надежды на удачу. Не кружились над ручьем орланы, снег не пестрел лисьими следами, не видно было и самого ручья… Распадок целиком забило снегом в ту пургу, когда по самые крыши замело поселок.
Медведь колесил по распадку - следы были и справа и слева. Витька осматривался и не знал, как их срезать, куда пойти. Постоял, подумал, посмотрел на часы. День кончился быстро. Пора было подниматься в гору к старой избушке. Ночевать в снегу, когда рядом бродит голодный медведь, было слишком рискованно. Если шатун наткнется на лыжню, он сам начнет охотиться на человека. То и дело оглядываясь, Витька пошел к избушке, куда заходил иногда летом во время полевых.
"Если избушку замело и все‑таки придется ночевать в кукуле в снегу, - думал Витька, - надо сделать петлю, как делают медведи, и лечь с подветренной стороны, неподалеку от своего следа. И ружье держать все время на груди, чтобы в случае чего оно оказалось между мной и медведем".
Распадок, на склоне которого где‑то вдали стояла избушка, так замело, что внизу торчали из снега только вершины деревьев.
Витька с трудом передвигал ноги - путь к избушке все время шел в гору. Витька столкнул снег с толстого корявого сука каменной березы, сел передохнуть. Ружье воткнул прикладом в снег справа от себя, чтобы удобнее было схватить. Лицом повернулся к своим следам.