- Лежи, ничего страшного. Воздух не свистит, значит, не пробила. Промышлять, конечно, начнешь теперь с другого сезона. Поучился немного - и хватит! - усмехнулся Алексей. - Наверное, сразу домой захотел, в город? Ты еще только по тигриным следам побегал, Приморья, можно сказать, и не видел. А его летом надо посмотреть. И весной. А осень у нас какая!
- Хочешь, ага, давай ко мне на плантацию. Женьшень будем растить, - предложил Саня.
- Не думал, конечно, что так круто все начнется. - ответил Олег. - Но вы же говорите - такие тигры не часто встречаются. Шельму похороните за зимовьем. Камней в ручье много.
Подошел Сандо:
- Чего такой бледный? Теперь, парень, все позади. - На ладони он держал кверху брюшком пушистый комок с белыми "тапочками" на лапах. - Вот тебе новая Шельма. Вся в мать. Второго, разреши, я заберу.
Тигрица лежала в кузове машины. Лапы напряжены, будто схватила кого‑то и прижимает к себе, вцепившись когтями. Даже голову нагнула, чтобы схватить еще и зубами. Но не было никого в окоченевших лапах, а нос ткнулся в железный пол кузова. К всклокоченной шерсти примерзли комки снега.
…Кладовщик промхоза достал из ящика стола книжку накладных и на желтой бумаге на следующем после выписанных рукавиц листке написал:"Тигра. Одна штука. Выдана Дальневосточному научному центру через Юдина".
Остался позади избушки сложенный из темных камней холмик. Весной разобрал, развалил его белогрудый медведь.
А осенью молодая Шельма носилась у зимовья, только желтые листья летели из‑под лап.
Дикий урман
Глава первая
Река текла без солнца. Текла не в берегах, а в стенах дикого, нетронутого леса. Громадные кедры уходили ввысь, и только где‑то там, над ними, светлело небо… А тут, внизу, сплетались корни, чернели вывороты, стоял сумрак…
Только на плесах прорывалось солнце. Оно высвечивало дикую мощь и красоту тайги с ее обросшими лишайником стволами, с зеленым бархатом валежин, с провалами настороженной мглы.
Небольшой катерок "Волна" третьи сутки пробирался вверх по таежному притоку Оби.
На палубу поднялся моторист.
- Тайга‑то какая! Во лесок‑то! Как путешествие, Росин? - сказал он, вытирая концами руки, единственному пассажиру- молодому человеку лет двадцати шести- двадцати семи.
- Это не путешествие. Путешествие - когда сам идешь, а не везут тебя. Кстати, скоро меня привезете?
- Завтра к вечеру дай Бог добраться. Уж пятьдесят километров, как река считается несудоходной. А нам еще плыть да плыть. Ну ничего, теперь доберешься. Главное, на катер попал. А то ведь он в Тарьёган за всю навигацию только два раза ходит. Сейчас вот - в мае - да раз осенью.
Резкий толчок! Моторист чуть не свалился за борт и тут же юркнул вниз, в машинное отделение.
- Мель! Давай назад! - закричали у штурвала.
- Назад не идет.
- Ладно, стой. Подмывать будем.
Началась какая‑то хитрая операция: подмыв мели струей от винта. Корма чуть влево, чуть вправо, чуть влево, чуть вправо, и так с полчаса. Но вот катер дрогнул и отошел назад.
- Хорош! Давай на нос!
Теперь катерок едва подавался вперед, а с носа длинной палкой щупали дно.
"Долгая песня", - решил Росин и отправился в каюту "мучить" английский - самую опасную мель на пути в аспирантуру.
И еще садились на мели, попали под винт коряги, но на следующий день "Волна" все же добралась до места.
Росин с набитым до отказа рюкзаком и ружьем в чехле вышел на берег.
"Вот он какой, Тарьёган!"
Деревушку со всех сторон обступила тайга, прижала к реке, будто собиралась столкнуть под берег.
Прочно стояли дома. У каждого - лабаз на четырех столбах; собаки - по две, по три; в угоду старому хантыйскому обычаю - медвежьи черепа на кольях.
К катеру, как на пожар, высыпала вся деревня. Русских несколько человек, все население - ханты. Одежда вроде длинных рубах, подпоясанных сыромятными ремешками. У женщин и ребят расшита бисером. У всех на поясах ножи в деревянных ножнах. Даже у девочки лет трех миниатюрный ножик. По стертым ручкам видно: ножи тут - повседневное орудие труда.
Росина окружили и в упор рассматривали хантыйские ребятишки.
- Где мне найти председателя? - спросил он.
Самый старший, не отвечая, повернулся и что‑то закричал по–хантыйски. Из толпы у катера вышел молодой хант и направился к Рос и ну.
- Я председатель.
Он, пожалуй, дольше учился в школе, чем занимался промыслом, но уже председатель промыслового колхоза.
- Вадим Росин, охотовед. Прибыл к вам обследовать места под выпуск баргузинских соболей.
Вечером в правлении проходило собрание.
Сизоватый табачный дым плыл из открытой двери, а в самом доме все сине. Занавески на окнах давно уже пожелтели от никотина.
На скамейках степенно расселись ханты–старики. Кто помоложе, стояли вдоль стен, теснились в проходах. Тут собрались все охотники деревни. Среди хантов было несколько русских.
Говорил председатель. Росин не понимал по–хантыйски ни слова.
Председатель кончил.
- Русским я сам объясню, - поднялся было Росин.
Все засмеялись.
- Не надо, - председатель тоже смеялся, - они по- нашему лучше нас говорят. Так куда посоветуем пойти охотоведу? - обратился он к старикам.
- Думать надо, - ответил один из хантов.
Трубки задымили гуще. Все молчали… Потом начали переговариваться, видимо советуясь друг с другом. Заспорили, зашумели, и вместе с ними председатель.
Но вот утихли. Только два старых ханта продолжали говорить.
Наконец все одобрительно закивали.
- Они предлагают, - перевел председатель, - осмотреть два места: Дикий урман и Черный материк.
- О чем же они спорили?
- Что лучше: урман или материк.
- Однако Дикий урман лучше подойдет, - подал голос до этого молчавший промысловик.
- Не лучше! - по–русски возразил старик и тут же по- хантыйски начал что‑то возбужденно доказывать.
И снова общий спор…
- Ну вот, решили: Черный материк, - объявил наконец председатель.
- Что же, вы лучше знаете свои места. Пойду в Черный материк. А теперь помогите найти проводника, - попросил Росин.
- Яким те места хорошо знал… - вздохнул председатель. - Утонул.
- Пошто покойников поминать? Вон Федор отведет! - крикнули из угла. - Что, хуже Якима тайгу знает?
- Федор подойдет, - согласился председатель. - Как, Федор, отведешь в Черный материк?
- Однако можно, - отозвался один из русских, среднего роста мужчина лет пятидесяти.
- Вот и ладно… Пускай охотовед у тебя пока и остановится.
После собрания Федор повел Росина к себе.
- А как вас по отчеству? - спросил Росин.
- Почто по отчеству? Зови, однако, по–простому: Федор.
Шли через всю деревню.
Нигде ни одного замка: не понимают, зачем запирать двери.
- Вот и наша изба.
Изба была не ниже обычных деревенских изб, а срублена всего лишь из семи венцов.
Навстречу Федору выбежал громадный темно–бурый пес.
- Первый раз вижу такую лайку, - удивился Росин. - И окрас необычный.
- Ладный пес. И по белке идет, и зверя остановит. А окрас, верно, один такой и есть в округе. Не лезь, Юган. Пошел на место! - Федор столкнул с груди собачьи лапы.
Вадим Росин вошел в дом. Бревенчатые стены, добротный самодельный стол, скамейки, кровать с цветным лоскутным одеялом. Почти в полдома печь. На ней связка лука. В углу ушат с водой, ухваты. У двери вместо веника глухариное крыло.
- Здравствуйте!
Из‑за дощатой переборки вышла средних лет женщина.
- Проходите, что же вы у порога‑то стали, - пригласила она, повязывая платок, - не часто гости такие бывают.
Росин вытер о медвежью шкуру ноги, поставил рюкзак и прошел в передний угол.
- Приготовь, Наталья, самовар, - попросил Федор.
- Да уж готов.
Она пошла к самовару.
- Оставь, - легонько отстранил он жену. - Уйду в урман, еще натаскаешься. - И, как будто извиняясь перед Росиным, добавил:
- Он у нас вон какой толстопузый, не по бабьим рукам.
Наталья нарезала толстыми ломтями черного хлеба, поставила глиняную миску с тушеным мясом, положила вилки с деревянными ручками.
- Подвигайся к столу, - пригласил Федор. - Надюшка, слазь ужинать.
На печке зашуршал лук, из‑под занавески показалась пара босых детских ножек, потом и сама Надюшка. Осторожно слезла с печки и, держа палец во рту, подошла к столу, не спуская глаз с незнакомого дяди.
Мать улыбнулась.
- Что надо сказать?
- Здравствуйте, - прошептала Надюшка и уселась на край скамейки.
Под столом вдруг раздался кошачий визг: Федор наступил коту на лапу. Надюшка замахала ручонками, и на глазах заблестели слезы.
- Ну что ты? - сказал Федор. - Он вырастет - мне наступит.
Надюшка засмеялась.
- Это у меня меньшая. Старший сын был. Да ты ешь, не стесняйся. Чай, не купленое.
Росин глянул на Федора, спросил несмело:
- А что же с сыном?
- Под медведя попал. Нашел берлогу и один зверя взять удумал. Стрелял, видно, да ранил. А вторую пулю зарядить не поспел. Кинулся тот из берлоги, задел по пути лапой. Нашли - уже неживой. И патрон в руке.
- Сколько же ему было?
- Да уже тринадцать почти… - проговорила Наталья.
Росин поторопился перевести разговор:
- А ты еще в школу не ходишь?
- Не, по осени пойду, - ответила Надюшка.
- А букварь есть?
- Пока нету. Мне папка портфель купит, как у Ленки, - сказала Надюшка и заболтала босыми ножками.
…Проснулся Росин поздно. На выскобленном желтоватом полу солнце прорисовало окно. Жмурясь от яркого света, умывался на подоконнике кот.
Росин бросил на плечо полотенце, вышел к речке.
Федор постукивал в лодке, прилаживая сиденье. Наталья чистила речным песком помятый походный котелок. Надюшка вместе с матерью старательно терла песком игрушечное ведерко из консервной банки.
После завтрака Росин пошел на почту. Он легко узнал ее по высоким столбам радиоантенны. Смуглая молодая хантыйка была там и радисткой, и начальником почтового отделения, и заведующей сберкассой, и, судя по приготовленному ведру с тряпкой, уборщицей.
- У вас не телеграмма? - сдвинув наушники, спросила она.
- Да, телеграмма.
- Тогда берите бланк, пишите, пока не кончился радиосеанс.
Росин быстро написал телеграмму.
- "Место обследования выбрал, - вслух читала радистка. - Отправляюсь Черный материк двести километров северо–восточнее Тарьёгана. Росин".
Глава вторая
Утром, чуть рассвело, вышли из дома. От реки тянуло свежестью. Вода не шелохнется. В деревне еще спали. Только собаки, как замшелые пни, расселись по берегу и безучастно смотрели на реку.
Все снаряжение в лодке. Наталья, прощаясь, наказывала Федору не мешкать в тайге. Дескать, пока орехи не поспели, крышу поладить надо.
- Не замешкаюсь, управимся с крышей, - отвечал он и давал свои нехитрые наказы, в которых, кажется, главное было - не спускать Югана, чтобы не ушел за лодкой в тайгу.
- Ну, путь добрый! - Наталья поклонилась. - Ба! Что же я в руках‑то держу, - спохватилась она и заставила Федора взять узелок с испеченными накануне пирогами.
Федор оттолкнулся от берега веслом, и маленькая долбленая лодка легко заскользила по спокойной воде.
На Федоре была поседевшая от времени рубаха, такие же штаны, на боку большой охотничий нож в берестяных ножнах. В лодке лежала видавшая виды одностволка, как обычно у промысловиков, небольшого калибра.
Росин был в новенькой гимнастерке, в брюках из "чертовой кожи". На голове коричневый берет. Через плечо в кожаном футлярчике фотоаппарат. В лодке объемистый зеленый рюкзак с блестящими пряжками. На нем двуствольное бескурковое ружье двенадцатого калибра.
Свежий речной воздух заполнял грудь. Над головой было чистое небо, и только вдали на горизонте тянулась полоска ярких белых облаков. Эти далекие облака подчеркивали тот радостный простор, ту необъятную ширь, в которую плыла их лодка. Легкая долбленка неслась так, что у носа появились буруны.
- Видно, держал весло в руках?
- Приходилось.
- У приезжих это не часто. Другой в долбленку и сесть не смеет. А сядет - зараз носом в реку. Ты только не рви веслом воду, не спеши: устанешь скоро. А нам весь день грести. Таперича дней пять только и делать, что грести. А там еще и на себе тащить придется.
Деревушка пропала за поворотом" но среди сосен виднелись низкие шалаши в два–три венца с двускатной берестяной крышей, какие‑то сосуды, старые нарты, лыжи, истлевшая одежда.
- Это что такое? - Росин приподнялся в лодке.
- Хантыйское кладбище.
- Как же хоронят в этих шалашах?
- Да не сейчас ведь, раньше. Тогда и гроб не делали. Отпилят у долбленой лодки корму и нос, в нее и кладут. Чуть землю покопают, а сверху этот шалаш. Старухи по праздникам и кормить, и поить покойников ходили…
За кладбищем по берегам пошел кедрач и ельник. Причудливые корни вывороченных деревьев были похожи на сказочные существа, хранящие тишину тайги. Тут поневоле не плеснешь веслом. Все настороженно, тихо, и казалось, вот–вот из‑за коряг появится медвежья морда.
Справа берег обрамляла длинная полоса желтого песка, слева до самой воды спускались заросли травы и кустарника.
- На карте Тарьёган - последний населенный пункт на этой реке, - сказал Росин. - Никаких селений больше не будет?
- В эту сторону не будет. Старое зимовье только. Тринадцать песков отсюда.
- Каких песков?
- А вот видишь, по одну сторону песок тянется. По другую нету. Повернет река - песок на ту сторону перейдет. Так тринадцать раз переменится песок берегом - и будет зимовье. Мы по рекам все песками мерим.
- Как же ими мерить? Один песок на двести метров, Другой километра на два тянется.
- Это верно. Однако реки наши никто не мерил, верстовых столбов нету. Как скажешь, к примеру, где старое зимовье? У тринадцатого песка. Где кедрач хороший начинается? У осьмнадцатого песка. Ты не гляди - пески разные. Это если один с одним мерить. А десяток с десятком - на одно и выйдет.
- Я когда‑то думал, тут кедры одни, пихты, лиственницы, елки с соснами. А здесь вон сколько берез, - сказал Вадим.
- Как же без березы? Она тут для всего нужна: на нарты, топорища, ручки, да мало ли… А что тебя по охотницкому делу учиться заставило? - неожиданно спросил Федор. - Что там у вас, под Москвой, охота шибко хорошая? Отец‑то не охотой промышлял?
- Нет, не охотой! - Росин засмеялся. - Он у меня слесарем был. А в лес, правда, каждое воскресенье ходил. И меня другой раз брал. Я тогда еще в школе не учился. Вот, наверное, с того времени и привык к лесам. Потом все свободное время в лесу пропадал. Товарищ у меня - Димка, так нас с ним матери с фонарями ночью разыскивали. В каникулы с темна до темна в лесу. Охотились с луками. Ничего не убивали, конечно. А потом, в войну, ружье после отца досталось. Так вот и привык к лесу, и в институт такой поступил. А Димка ихтиологом стал, рыб изучает.
Росин помолчал, улыбнулся своим мыслям, потом продолжал:
- Мы с ним еще в четвертом классе путешественниками хотели стать. Потом узнали, что просто путешественников, без специальности, не бывает. Решили стать биологами. А позже, классе в девятом, оказалось, что и в биологии выбирать надо. Вот и выбрали… Так что, можно сказать, с детства мечта.
- А не наскучит по урманам‑то мотаться?
- Тебе же вот не наскучило.
- Я привычный. А надоест если, тогда что?
Росин усмехнулся:
- В канцелярию сесть можно, в "табуретный рай", как у нас говорили. Туда и с нашей специальностью можно.
- Ну а женишься? Все одно, так и будешь в тайге? А она как?
- В экспедициях врачи тоже нужны… Федор, а это ведь тринадцатый песок.
- Вон и зимовье. - Федор кивнул на груду зеленых ото мха полуистлевших бревен. - Однако время чай варить.
Лодка прошуршала носом по песку и остановилась. Росин вылез, подтащил лодку подальше на берег. Достал из кармана блокнот с привязанным к нему карандашом и начал писать.
Синеватый дымок змейкой потянулся кверху - Федор разжег костер. Подвесил над ними отчищенный Натальей котелок, притащил из лодки мешок с продуктами, расстелил чистую полотняную тряпицу, поставил на нее кружки, положил хлеб.
- Полно писать‑то, чай готов. Попьем - и дальше.
Росин подсел к Федору, взял кружку и с удовольствием начал потягивать пахнущий дымком чай…
- Ты допивай, а я вытаскивать пойду.
- Чего? - не понял Росин.
- Из лодки все. Тут перетаска.
Оказалось, река делала петлю, и с давних пор здесь перетаскивали грузы и лодки посуху, чтобы скоротать верст двадцать.
Сначала понесли лодку.
Валежник, растопыренные шишки, дорожки муравьев - совсем не часто ходили тут люди. По сторонам вперемежку и сосны, и ели, и кедры. А вот пихта. Деревья всех возрастов. И старые - в обхват, и вовсе мололые - чуть от земли.
Неожиданно тропинка нырнула вниз, прямо в темную от нависших ветвей воду.
- Смотри‑ка, Федор!
На сосне, на виду у всех, кто пройдет этой тропкой, висело хорошо смазанное ружье.
- Ты чего по сторонам смотришь? - спросил Федор.
- Смотрю - есть, что ли, кто поблизости?
- Нет, паря, никого. Это с нашей деревни ханта берданка. Пойдет на промысел - возьмет. Потто ее в деревню таскать.
- А не получится: придет, а ружья нет?
- Куда же денется? - засмеялся Федор.
- А возьмет кто‑нибудь! Ведь народ всякий бывает.
- Нет, свои не возьмут, а чужого народа здесь нету. А вон, гляди, береста - там у него припас патронов схоронен. Идем, что тут стоять.
Вот уже сколько раз встречался Росин и раньше, и тут, в Тарьёгане, с этой простотой нравов, с полнейшим доверием хантов. Но это всегда удивляло его. А теперь особенно. И как же не удивляться: даже ружье можно хранить в лесу, на сучке, так же надежно, как дома.
Вскоре представился случай еще раз убедиться, как верны здесь люди своим обычаям. После недолгого отдыха, когда опять легко работалось веслом и отплыли уже километра два, Федор вдруг спохватился:
- Обожди‑ка. Давай к берегу! Забыл на стоянке. Вернуться нужно.
Еще не поняв, в чем дело, Росин вылез на берег и принял у Федора вещи.
- Ты погоди здесь, на порожней‑то мигом обернусь.
Федор сильно оттолкнулся веслом, и долбленка быстро заскользила по течению.
- Да чего ты забыл?! - крикнул Росин.
- Забыл…
"Чего забыл? Таган, кажется, сказал. Какой таган? Вроде никакого и не было", - подумал Росин и, устроившись поудобнее на берегу, опять достал свой блокнот.
В стороне что‑то зашуршало, Росин взглянул туда. От берега отвалился кусок земли и, рассыпаясь, покатился вниз…
Росину всегда было приятно видеть такое: и как посыпалась сама по себе земля с берега, и как на твоих глазах упала ветка с дерева. В такие минуты начинаешь чувствовать, что ты опять стал своим в тайге, она перестала тебя дичиться и открывает тайны до этого загадочных шорохов и звуков.
Темно–бурая с белыми крапинками птица размером чуть меньше галки села на елку.