У ловчего сокола была линька. Вот почему вид у него был такой унылый, перья растрепаны и взъерошены. Птица почувствовала мое присутствие и повернула ко мне голову. Я подкрался и только тогда заметил: глаза у нее были накрепко зашиты. Две тонких нити прошили нижние веки и, будучи завязаны узлом на затылке, оттягивали их кверху. Я тихонько протянул руку, опасаясь напугать птицу, но имея намерение развязать узел и освободить глаза. Мне казалось, что несчастная участь этого существа - это символ моей собственной судьбы. Ладонь моя почти уже коснулась головы сокола, как вдруг кто-то схватил меня за левую руку и резко завернул за спину. Крепкие пальцы впились в шею сзади, и чей-то свирепый голос прошипел мне на ухо:
- Только коснись этой птицы, и для начала я сломаю тебе руку, а потом и шею!
Напавший завел мне руку еще выше, заставив согнуться вдвое, развернул и повел меня, согбенного, через сарай к двери, а потом наружу. Ловкая подножка уложила меня лицом в грязь. Некоторое время я лежал, переводя дух, ошеломленным столь молниеносным нападением. А он придавил меня, упершись коленом в спину и не давая поднять головы. Так что я не имел возможности увидеть, кто это напал на меня, и потому выпалил:
- Я искал Эдгара.
Голос, кипящий от гнева, произнес надо мной:
- Ты его нашел.
ГЛАВА 2
Он, ослабив хватку, позволил мне перевернуться на спину и посмотреть вверх. Надо мной нависал низкорослый кряжистый человек, одетый в залатанную и поношенную рубаху, тяжелые порты и потертые кожаные сапоги. Коротко остриженные волосы были седы, и я решил, что ему, наверное, лет пятьдесят пять. Больше всего меня поразил его истасканный и потрепанный вид. Лицо прорезано глубокими морщинами, а щеки, как будто надраенные песком, испещрены темно-красными пятнами. Брови в гневе насуплены так, что глаза почти утонули в глазницах. Этот человек не шутил - я заметил заткнутый за кожаный пояс кинжал с рукоятью из рога оленя, который явно не раз пускали в ход, и удивился, отчего он его еще не вытащил. И тут же осознал, с какой легкостью, словно какого-нибудь мальчишку, он выставил меня из сарая.
- Зачем ты забрался в соколиный двор? - в бешенстве вопрошал он. Его саксонское наречие, достаточно близкое к моему родному норвежскому, было мне понятно, но говор его был груб и резок, так что мне приходилось старательно вслушиваться. - Кто позволил тебе туда войти?
- Я же сказал, - ответил я кротко, стараясь его успокоить. - Я искал Эдгара. Мне и в голову не пришло, что в этом есть что-то дурное.
- А кречет? Зачем ты подошел к нему? Что ты задумал? Хотел украсть?
- Да нет же, - ответил я. - Я хотел снять нитки, чтобы он мог открыть глаза.
- А кто тебе сказал, что это можно сделать? - Он разъярялся все больше, и я испугался, что он совсем выйдет из себя и поколотит меня. Ответа на его вопрос не было, так что я хранил молчание.
- Вот дурак! Ты хоть представляешь, что было бы дальше? Птица всполошилась бы, слетела бы с насеста, стала бы метаться. Улетела бы или поранилась. А она не в состоянии летать. Кроме того, эта птица, да будет тебе известно, стоит в десять раз дороже тебя, а может и еще дороже, несчастный ты деревенщина.
- Прошу прощения, - сказал я. - Я знаю, что это за птица, но в жизни не видел, чтобы им зашивали глаза.
Мой ответ опять разозлил его.
- Знаешь? Да что ты говоришь? - рявкнул он. - Во всей Англии их наберется не больше пяти или шести. Это ведь королевская птица.
- Там, откуда я приехал, их достаточно много.
- Стало быть, ты не только вор, а еще и лжец.
- Нет, поверь мне. Я приехал из тех мест, где эти птицы селятся и выводят птенцов. Я вошел в сарай только потому, что мне велели найти Эдгара и получить у него работу, и я искал тебя, если ты, конечно, тот самый Эдгар.
- Мне требуется помощник на псарне, а не вороватый дан с непроворными пальцами, как у всех у вас. Я узнаю твой мерзкий говор, - проворчал он. - Вставай, - и он пнул меня, чтобы я поторопился. - Сейчас выясним, правду ли ты говоришь.
Он отвел меня обратно в бург, и когда усталый управляющий Эльфгифу подтвердил мои слова, Эдгар зло сплюнул - плевок чуть не попал в меня - и заявил:
- Ну, мы еще поглядим.
И мы вернулись, теперь уже на псарню. Эдгар поднял засов на низких воротах собачьего загона. Тут же бурный коричневый, белый, бурый поток окружил и затопил нас. Виляя хвостами, собаки лаяли и скулили, не знаю, то ли от радости, то ли от голода. Одни прыгали на Эдгара, ласкаясь, другие теснились, отталкивая друг друга, чтобы подобраться к нему поближе, иные же отползали либо убегали в угол и от волнения испражнялись. Запах на псарне стоял отвратительный, а одна коварная псина забежала сзади и пребольно куснула меня за щиколотку - для пробы. Эдгар же чувствовал себя как дома. Он запустил руки во вздымающуюся массу собачьих тел, ласкал их, нежно трепал зауши, называл по именам, осторожно отталкивал в сторону самых настырных из тех, что пытались, подпрыгнув, лизнуть его в лицо. Он был в своей стихии, для меня же то было видение хаоса.
- Вот здесь ты будешь работать, - сказал он без обиняков.
Вид у меня, должно быть, был испуганный, и он позволил себе едва заметно улыбнуться.
- Я покажу тебе, что ты должен делать.
Он повел меня на другую сторону собачьего загона, где возле забора стоял длинный низкий сарай. Плохо подогнанная дверь открылась с трудом, и мы вошли. Внутри было почти так же голо, как в соколином сарае, только здесь на земляном полу не было песка, а вместо насестов для птиц стоял у стены широкий настил на низких подпорах, сколоченный из неотесанных досок и приподнятый примерно на фут над землей. Поверхность его устилал толстый слой соломы - на нее-то и указал Эдгар.
- Вот это переворашивай ежедневно, чтобы хорошенько проветривалось. Все собачье дерьмо подбирай и складывай снаружи. Когда наберется мешок, оттащишь на сыромятню кожевенникам. Крепкий раствор собачьего дерьма - нет ничего лучше для смягчения кож. Дальше: каждые три дня, когда солома промокнет, будешь менять всю подстилку. Потом я покажу тебе, где брать свежую солому.
Затем он указал на три приземистых корыта.
- Следи, чтобы в них всегда было доверху питьевой воды для собак. Грязную воду вынеси наружу и вылей - и смотри у меня, чтоб тут сухо было! - а корыта наполни заново.
Говоря это, он глянул в сторону деревянного столба, вбитого в землю посреди сарая. Я сообразил, что столб поставлен для того, чтобы собаки на него мочились.
- И эту солому тоже меняй каждые три дня. По утрам первым делом будешь выпускать собак в загон, а сам тем временем займешься подстилкой. Кормить их надо один раз в день - в основном черствым хлебом, ну, и мясными обрезками с главной кухни, когда там что-нибудь останется. Проверяй обрезки, чтоб не попалось в них чего вредного. Коль какая из собак заболеет или на вид станет хворой, а таких обычно бывает две или три, дай мне знать немедля.
- Где мне тебя искать? - спросил я.
- Я живу в доме напротив соколиного двора. Там же, за моим домом найдешь навес, где хранится солома. Коли меня не будет дома, это значит, что я, скорее всего, ушел в лес, тогда спроси разрешения у моей жены, прежде чем взять что бы то ни было. Она присмотрит, чтобы ты все делал как надо. Есть вопросы?
К тому времени мы вышли из псарни и подошли к воротам загона.
- Нет, - сказал я, - ты все очень хорошо объяснил. Где я буду спать?
Он глянул на меня с нескрываемой злобой.
- А ты как думаешь? Ясное дело, с собаками. Самое место для псаря.
Следующий вопрос вертелся у меня на языке, но, видя выражение его лица, я решил, что не стоит доставлять ему удовольствия, спрашивая: "А как насчет еды? Где я буду есть?" Ответ был и так ясен: "С собаками. Будешь жрать то же, что и они".
Я оказался прав. Последовавшие за этим дни были самыми скверными в моей жизни, худших условий я не знавал. Спал я вместе с собаками и ел, выбирая из еды кусочки получше. А еще набрался от них блох. И большую часть дня проводил, спасаясь от собачьих зубов. Я терпеть их не мог и стал носить при себе дубинку - пользовался ею, чтобы треснуть любую псину, подошедшую ко мне слишком близко, хотя самые мерзкие то и дело пытались зайти сзади и напасть. Такая жизнь давала мне достаточно поводов и времени для размышления о том, как это люди могут любить собак, а тем более столь мерзопакостных охотничьих собак, как эти. В Ирландии главы кланов гордились своими волкодавами, и я понимал, почему. Те собаки были великолепными, изящными животными, аристократичными, с длинными ногами и надменной походкой. Но свора Эдгара, судя по виду, была стаей дворняг. Вполовину ниже волкодава, короткомордые, остроносые, с неопрятной шкурой, в основном грязно-коричневой масти, хотя у иных имелись пятна черные или рыжие, а одна была бы и вовсе белая, если бы не валялась то и дело в грязи. Мне казалось невероятным, что кому-то охота содержать такую свору. Несколько месяцев спустя я узнал, что их называют "английские гончие", и что их предки высоко ценились как охотничьи собаки теми самыми римлянами, что построили Уотлинг-стрит. Мне сообщил об этом монах, аббат которого был большим любителем охоты и держал такую свору. Монах поведал, что эти английские гончие ценятся за храбрость, стойкость и способность идти по нюху как верхнему, так и нижнему - по следу в воздухе и на земле. Меня изумляло, как это собаки могут идти по запаху, ведь сами они ужасно воняют. Чтобы моя пурпурная рубаха не провоняла псиной, я принял предосторожность - повесил служившую мне верой и правдой кожаную суму на колышек, вбитый как можно выше в один из столбов, ибо был уверен, что сам я воняю не меньше моих сотоварищей-псов.
Эдгар приходил навестить собак и поутру, и во второй половине дня, чтобы проверить и меня, и своих вредоносных гончих. Он входил в собачий загон и с небрежным видом пробирался через буйную свору. Он обладал жуткой способностью замечать укусы, царапины и все такое прочее на любой из них. Заметив же, он резким движением хватал собаку и прижимал ее к себе. Ничуть не боясь, он оттягивал уши, разводил в стороны лапы, ища колючек, ненароком отодвигал сокровенные части, которые называл "палкой" и "камешком", смотрел, не кровоточат ли они и не поранены ли. Если обнаруживал глубокую рану, то доставал иголку с ниткой и, прижав к земле собаку коленом, зашивал рану. Иногда, если собака была беспокойной, звал меня на помощь - подержать ее, и конечно, меня сильно кусали. Видя текущую из моей руки кровь, Эдгар довольно смеялся.
- Приучайся совать руку ей в пасть, - насмешливо говорил он, и я сразу же вспомнил об одноруком телохранителе. - Собачий укус лучше кошачьего. От кошачьего бывает худо. А собачий укус чистый и целебный. Конечно, если собака не бешеная.
Собака, укусившая меня, бешеной вовсе не казалась, поэтому я высосал кровь из раны, оставленной ее зубами, и ничего не сказал. Однако Эдгар не собирался упускать такой возможности.
- А ты знаешь, что нужно делать, если тебя укусит бешеная собака? - спросил он со смаком. - У тебя ведь силы не хватит высосать всю гадость. Поэтому возьми петуха, какой побольше, ощипли его всего, чтобы он был голый, как задница, потом прижми его гузном к ране и хорошенько напугай его. Тогда у него с испугу потроха стиснутся и высосут рану. - И он загоготал.
Мои испытания длились бы гораздо дольше, если бы на четвертый день я не упустил одну из собак. Эдгар велел мне выгулять свору на лужайке в двух сотнях шагов от псарни, чтобы животные могли пожевать траву для здоровья. Я умудрился плохо затянуть поводки на собаках, которых повел на выгул, и когда привел их обратно в загон, не заметил, что одной не хватает. Только запирая на ночь, я пересчитал их по головам и понял свою ошибку. Закрыв дверь псарни, я пошел обратно на лужайку посмотреть, не там ли пропавшая собака. Я не кликал ее, потому что не знал ее клички, а пуще того - не хотел тревожить Эдгара по этому поводу. Он так разъярился из-за сокола, которого, по его мнению, чуть не украли, что я не сомневался - исчезновение собаки приведет его в бешенство. Я шел тихо, надеясь, что беглянка бродит где-то рядом. На лужайке собаки не было. И решив, что животное могло отправиться к задней двери дома Эдгара, чтобы порыться в отбросах, я пошел туда. Едва я обогнул угол его домика, как услышал легкий стук - это был Эдгар.
Он стоял спиной ко мне на коленях. Перед ним на земле был расстелен квадратный кусок белой ткани. А на ткани, рассыпавшись, лежало с полдюжины плоских палочек - он только что их метнул. Эдгар, пристально разглядывавший их, удивленно оглянулся.
- И что они говорят? - спросил я, надеясь предупредить вспышку гнева.
Он смотрел на меня с подозрением.
- Не твое дело.
Тогда я двинулся прочь и вдруг услышал у себя за спиной:
- Ты умеешь читать по палочкам?
Я повернулся и ответил осторожно:
- В моей стране мы предпочитаем бросать кости или используем тафл. И у нас связывают палочки вместе, как книгу.
- Что такое тафл?
- Доска с метками. Имея в этом деле опыт, можно прочесть знаки.
- Но вы все же пользуетесь палочками?
- Кое-кто из старых людей пользуется - ими или суставами пальцев животных.
- Тогда скажи, что по-твоему говорят эти палочки.
Я подошел к белой ткани и насчитал на ней шесть деревянных плашек. Седьмую Эдгар держал в руке. Одна из палочек, лежащих на земле, была повязана красной тесемкой. Я решил, что это, скорее всего, хозяин. Три палочки были чуть короче остальных.
- Что ты видишь? - спросил Эдгар. В голосе его прозвучало что-то вроде просьбы.
Я смотрел вниз.
- Ответ запутанный. - Я наклонился и взял одну из плашек. Она была чуть кривая и лежала поперек других. Перевернув ее, я прочел начертанную на ней руну. - Тюр, - сказал я, - бог смерти и войны.
На мгновение Эдгар смутился, потом кровь отхлынула от его лица, сделав красноватые пятна на скулах еще ярче.
- Тиу? Ты умеешь читать метки? Ты уверен?
- Да, конечно, - ответил я, показывая ему лицо палочки с руной, имеющей очертания стрелы. - Я последователь Одина, а ведь именно он вызнал тайны рун и передал их людям. Кроме того, он придумал гадательные кости. Это очень просто. Вот эта руна - знак Тюра. И ничего больше.
Когда Эдгар заговорил, голос у него дрожал.
- А стало быть, это значит, что она умерла.
- Кто?
- Моя дочь. Тому четыре года, как шайка ваших данских разбойников увела ее во время набега. Они не могли взять бург - палисад слишком крепкий, им не по зубам, - вот и разорили округу, избили моего младшего сына так, что он окривел на один глаз, и утащили девочку. Ей было всего двенадцать. С тех пор мы ничего о ней не слыхали.
- Что с ней сталось - это ты и хотел узнать, когда бросил палочки?
- Да, - ответил он.
- Тогда не отчаивайся, - сказал я. - Палочка Тюра лежала поперек другой, а это придает ей значение неясное или противоположное. Так что твоя дочь, может статься, и жива. Хочешь, я еще раз брошу палочки?
Егерь покачал головой.
- Нет. Три броска за раз - и хватит. Больше - обидишь богов, да и солнце уже село, время неблагоприятное.
И вдруг его вновь охватили подозрения.
- Откуда мне знать, не врешь ли ты насчет рун, как наврал насчет кречета.
- Зачем мне врать, - ответил я и начал собирать палочки - сначала палочку-хозяина, затем три коротких, называя их имена, - радуга, королева-воин, твердая вера. Потом подобрал те, что подлиннее - ключарь, радость - и, взяв последнюю из пальцев Эдгара, сказал: - Веселье.
А чтобы со всей очевидностью утвердить свои верительные грамоты, я с невинным видом спросил:
- Ты ведь не используешь палочку тьмы, змеиную палочку?
Эдгар опешил. Он, как я узнал позднее, в душе был сельским жителем и безоговорочно верил в саксонские палочки, как их называют в Англии, где они широко используются для гаданий и пророчеств. Но только самые умелые пользуются восьмой, змеиной, палочкой. Она обладает пагубным влиянием на все остальные, а большинство людей, будучи всего лишь людьми, предпочитают "метать жребий" - так саксы называют это гадание - на счастье. На самом деле саксонские палочки казались мне слишком простыми. Транд, мой исландский учитель, научил меня понимать гораздо более сложные расклады. Там палочки прикреплены к кожаной веревке, разворачиваются веером и читаются, как книга, и смысл вычитывается по рунам, вырезанным на обеих сторонах. Эти руны - а также и те, что используются при волшбе - пишутся, причем в обратном порядке, наоборот, словно они отражены в зеркале.
- Скажи-ка и моей жене то, что сказал мне, - заявил Эдгар. - Это может ее утешить. Все эти четыре года она горюет о девочке.
Он ввел меня в свою хибарку с одной-единственной комнатой, разделенной посередине надвое - на жилую и спальную части. Эдгар подтолкнул меня, и я повторил то, что прочел по палочкам, жене Эдгара - Джудит. Бедная женщина как-то сразу уверовала в мое толкование и робко спросила, не хочу ли я поесть по-человечески. Я понял - она считает, что муж ее обращается со мной слишком плохо. Однако ненависть Эдгара была вполне объяснима - он-то думал, что я дан, из тех разбойников, что похитили его дочь и искалечили сына.
А Эдгар, очевидно, решил проверить меня.
- Так откуда ты, говоришь, приехал? - вдруг спросил он.
- Из Исландии, а туда - из Гренландии.
- Но речь-то у тебя данская.
- Те же слова, это правда, - объяснил я, - но произношу я их по-другому, а некоторые слова в ходу только в Исландии. А вообще-то наше наречие похоже на твое, саксонское. Ты ведь наверняка заметил, что чужаки из других частей Англии говорят по-саксонски иначе, и некоторые слова тебе и вовсе непонятны.
- Докажи мне, что ты приехал из этого другого места, из этой Гренландии или как там ее.
- Не знаю, как я могу это доказать.
Эдгар задумался, а потом вдруг сказал:
- Кречет! Ты говоришь, будто приехал оттуда, где эта птица селится и выращивает потомство. А я знаю, что гнездится она не в стране данов, а где-то гораздо дальше. Значит, если ты и впрямь из тех краев, об этой птице и ее привычках ты должен знать все.
- Что я должен рассказать? - спросил я.
Он хитро прищурился.
- Скажи-ка мне вот что: кречет - это сокол башни или сокол руки?
Я понятия не имел, о чем он говорит, и видя мое недоумение, он восторжествовал.
- Так я и думал. Ничего ты о них не знаешь.
- Нет, - возразил я. - Просто мне не понятен твой вопрос. Однако я могу узнать кречета по тому, как он охотится.
- Ну-ка, ну-ка, расскажи.
- В Гренландии мне доводилось видеть, как охотится сокол - он слетает с утесов и выбирает какое-нибудь удобное место на верещатнике, какую-нибудь скалу повыше или гребень горы. Там он сидит и высматривает добычу. Сокол ищет жертву, птицу, ну, скажем rjúpa, это что-то вроде вашей серой куропатки. Завидев rjúpa, он снимается с места и со страшной скоростью летит низко над землей, все быстрее и быстрее, а потом ударяет rjúpa, и она замертво падает на землю.
- А в последний момент перед тем, как ударить, что он делает? - спросил Эдгар.
- Сокол вдруг резко набирает высоту и сверху бросается на свою жертву.
- Верно, - заявил Эдгар, наконец убежденный. - Именно так делает кречет, и вот почему он может быть и соколом башни и соколом руки - немногие ловчие птицы способны на это.