– Перестань, Иван. Какой бал в этакой глуши…
– А вот какой! Самый что ни на есть настоящий! От ваших с Нахимовым дгузей гишпанцев из пгезидии Сан-Фганциско пгишло письменное пгиглашение, обязывающее всех офицегов фгегата при полном пагаде нынче вечегом пгибыть в сию кгепость на тогжества, устгаиваемые неким сеньогом Эггаелло…
– Аргуэлло.
– Совегшенно вегно… Так вот, в сем письме сказано, что пгаздник устгаивается в честь спасения племянницы означенного сеньога. Не та ли это кгасавица, о котогой гассказывал мне Павел? Ну-ка, судаги, пгизнавайтесь, не ее ли чегные глаза вгаз сгазили вас обоих?
– Да будет тебе, Иван, – неожиданно для себя сконфузился Завалишин. А сам вдруг вспомнил, как смотрела на него юная сеньорита, какие у нее действительно чудные, затененные длинными ресницами глаза…
Дмитрий в свои двадцать лет ни разу еще не влюблялся, если не считать смешного детского увлечения кузиной Катенькой N и тех пламенных взоров и нежных вздохов, которыми они обменялись на одном из детских балов в Твери. Все это было даже не нарождающимся чувством, а скорее последствием прочтения французских романов, которых немало было в библиотеках их отцов, доводившихся друг другу двоюродными братьями. Это увлечение дальше одной записки, написанной Дмитрием по-французски и оставшейся без ответа, не пошло. Девочка со своими родителями вскоре уехала в имение, а сам Дмитрий поступил в Морской корпус и позабыл о ней.
Мария Меркадо была первой взрослой девушкой, затронувшей его воображение. Этому немало способствовали и необычные обстоятельства их знакомства, и все то, что произошло после него: визит в президию и миссию, ураган и спасение из мрачного подземелья. Завалишин все эти дни, словно ненароком, вспоминал сеньориту, такую прекрасную и непосредственную. Правда, он не решался признаться себе, что воспоминания эти есть не что иное, как влюбленность. Вопрос Бутенева заставил его покраснеть. Лейтенанту на миг показалось, что он видит сеньориту Марию, слышит ее голос… "Неужели я сегодня увижу ее на балу?"
Он не нашел что ответить Бутеневу, и тут в дверь каюты постучали.
На пороге возник вестовой:
– Ваше высокородие, – не по чину высоко обратился он к лейтенанту, – вам велено явиться к господину капитану второго ранга!
– Спасибо, братец, – Завалишин одернул мундир. – Кажется, меня хотят известить о втором сюрпризе, господа! Я оставляю вас наедине! Обещайте мне не ссориться…
Командир фрегата встретил лейтенанта в своей каюте на сей раз при парадном мундире и при всех орденах, кроме того Владимира 4-й степени, который он получил вместо Завалишина. Лицо Михаила Петровича было похоже на гипсовую маску, на которой ничего нельзя прочитать, кроме осознания важности предстоящего разговора. Выслушав приветствие подчиненного, Лазарев взял со стола пакет со взломанной печатью и медленно извлек из него бумагу с водяными знаками – на такой пишут в самых высоких канцеляриях.
– От господина Бенземана, прибывшего в залив Румянцева на бриге "Булдаков", давеча получен мной сей пакет из канцелярии его императорского величества, нашего просвещеннейшего государя Александра Павловича. Мне поручено довести до вашего сведения, господин лейтенант, что его императорское величество получили ваше письмо, отправленное из Англии, и высочайше повелевают вам немедленно отправиться в Санкт-Петербург для высочайшей аудиенции.
По голосу командира корабля было трудно понять, обрадовался ли Лазарев возможности избавиться от свидетеля своего грехопадения или, напротив, испугался, что, оказавшись при дворе, Завалишин расскажет что-то лишнее о кругосветном вояже или о нем самом. Лейтенанту почудилось, что Лазарев хочет о чем-то спросить его, но не решается это сделать. Тогда он сам задал вопрос:
– Господин капитан второго ранга, когда прикажете отправляться в путь?
– Как только передадите все дела лейтенанту Куприянову. У вас в распоряжении несколько дней. Как сообщает капитан Бенземан, как раз к этому сроку сюда должен прибыть корабль Российско-Американской компании "Волга", коий следует сначала в Ситку, а потом в Охотск…
– Значит, нынче я смогу побывать вместе со всеми на балу в Сан-Франциско?
– Ах, молодость, молодость, вам бы все балы да развлечения… – ворчливо произнес Лазарев и уже строже добавил: – Можете поступать, как сочтете нужным. Токмо помните, кто ожидает вашего прибытия!
– Я этого не смею забыть, ваше высокоблагородие… – ответил Завалишин, а про себя подумал, что, ожидай его все императоры мира, он не лишил бы себя удовольствия попасть сегодня на бал.
5
Менуэт, давно вышедший из моды в Старом Свете, а здесь сохранивший популярность не только среди пожилых людей, но и у молодежи, в очередной раз сменился фанданго. Этот любимый испанцами страстный танец пришелся по нраву и гостям – русским морякам с фрегата "Крейсер".
Фанданго начиналось быстрой музыкой, виртуозно исполняемой ансамблем гитар и мандолин, и стремительными движениями танцующих. Постепенно музыка становилась нежнее и тише, пока кавалер и дама, сближаясь, не оказывались лицом к лицу друг против друга. Тогда начиналось пение импровизированных куплетов. Пели обо всем, что касалось любви и ревности, верности и измен, встреч и разлук. Такие куплеты в переводах не нуждаются, и так все понятно. Впрочем, среди русских нашлось несколько человек, говорящих по-испански. Они выступали переводчиками. Одним из них был лейтенант Завалишин, стоявший рядом с Нахимовым у стены.
Бутенев, только что оттанцевавший менуэт с пышной сеньорой и утирающий лоб платком, и Нахимов, вопреки обычаю возбужденный, с заблестевшими глазами, засыпали его вопросами:
– А что спгосила вон того сеньога в кгасной кугтке его дама?
– Дмитрий, скажи, что пропел в ответ своей сеньорите этот сеньор?
Завалишин едва успевал отвечать на их вопросы, а краем глаза неотступно следил за той, ради которой явился сюда. Иногда он сталкивался взглядом с Марией Меркадо, которая тоже, казалось, следила за ним, и тогда на сердце у лейтенанта становилось тепло, словно в душу к нему заглянуло ласковое солнце.
Настоящее светило давно уже скрылось за горизонтом. Но в зале было светло от нескольких десятков свечей, извлеченных хозяевами из кладовых ради такого праздника. Свечи потрескивали и отбрасывали на лица и наряды танцующих блики, придавая празднику домашний уют, которого давно уже не ощущали моряки, обошедшие половину мира. При свечах сеньорита Мария казалась Завалишину еще прекраснее, чем в день их первой встречи. Темно-коричневая вязаная юбка, тонкая, без вышивок рубашка и черная кружевная мантилья подчеркивали ее грацию. Впрочем, этот наряд мало отличался от одежды прочих сеньор и сеньорит. Все они, в отличие от дам петербургского или московского общества, одевались просто, но с изяществом. Дочерей и жен богатых семейств от тех, чьи мужья служили рядовыми рейтарами или имели небольшое ранчо, отличала лишь какая-нибудь серебряная брошь или заколка в волосах, но и такие украшения были редкостью. Простота нарядов скрашивалась ослепительными улыбками, которые южанки раздают гораздо щедрее, чем жительницы севера, и бархатными очами, призывно глядящими на кавалеров из-за пышных вееров.
О, эти веера! Вот ими-то испанки могли поспорить с любыми великосветскими дамами. У каждой из сеньор и сеньорит, даже из простолюдинок, веер был произведением искусства. Сделанные великолепными веерных дел мастерами, расписанные талантливыми художниками, веера передавались по наследству от матери к дочери. И умению обращаться с веером равных испанкам не найти никого: вовремя скрыть лукавый взгляд или ироничную улыбку, подать тайный сигнал избраннику – в этом каждая испанская девушка и женщина непревзойденная искусница.
В какой-то из книг Завалишин прочитал, что есть целая система знаков, передаваемых веером. Скажем, если помахать раскрытым веером, опустив его, это на языке красавиц означает "я вас не люблю". Если же раскрытым веером махнуть в сторону кавалера, это переводится как "подойдите ко мне". Раскрыть веер над головой равно по смыслу "я должна вас избегать". А дотронуться закрытым веером до губ звучит как предостережение: "тише, нас могут услышать". И наконец, если закрытым веером коснуться груди, там, где сердце, то это – не что иное, как объяснение в любви. Все эти дамские штучки тогда мало заинтересовали Дмитрия. Прочитав о них, он тут же позабыл веерную азбуку и вспомнил о ней сейчас неожиданно для себя самого, следя, как порхает черно-красной бабочкой веер в руках той, кто сама носила прозвище Марипоса.
Правда, никаких знаков в движении веера сеньориты Марии Дмитрий не приметил, но глаза девушки говорили ему больше, чем любые веерные сигналы. "Я рада снова видеть вас". По счастью, он не обращал внимания на сеньора Гереру, все время находившегося рядом с Марией. Взгляд комиссара хунты, когда он обращал его к русскому, выражал прямо противоположные чувства.
– Почему вы не танцуете, сеньор? – спросил гостя протиснувшийся к нему капитан Луис Аргуэлло. Завалишин уже знал, что именно дон Луис решил устроить для своих новых друзей этот праздник. Старший Аргуэлло вместе с доньей Марией Игнасией и сестрой Луиса Марией де ла Консепсьон, по приглашению губернатора Пабло Винсенте де Солы уехали в Монтерей, оставив президию на попечение капитана. Тот и воспользовался правом хозяина, устроив этот бал, но, следуя традиции, приглашения гостям разослал от имени отца. Дмитрий догадывался, что идея бала у дона Луиса возникла не на пустом месте – наверняка тут не обошлось без участия его очаровательной кузины.
– Извините, дон Луис, я – танцор неопытный… Боюсь показаться дамам неуклюжим…
– О, сеньор Деметрио, наши танцы не требуют особого умения… Достаточно одного упражнения, и вы сумеете завоевать звание лучшего танцора…
Между тем фанданго закончилось, и зазвучала другая музыка.
– Вот, дон Деметрио, сейчас начнется интересный танец, – сказал Аргуэлло. – Это своего рода танец-игра. Вы обязательно должны принять в нем участие и ваши товарищи тоже…
Тут он при помощи Дмитрия, выступавшего в роли переводчика, вкратце объяснил гостям правила предстоящего действа. Оно должно вернуть присутствующих в ту эпоху, когда испанцы впервые поселились в Новом Свете. Танец-игра будет изображать прибытие в Америку корабля, который встречают первые поселенцы.
Сеньориты во главе с Марией Меркадо удалились в соседнюю комнату. Там, по словам дона Луиса, они должны распределить меж собой названия драгоценных камней. Задача кавалеров, которые по очереди будут изображать капитана прибывшего корабля, – угадать, под каким названием скрывается приглянувшаяся ему красавица.
– Если угадаете, – пояснил хозяин бала, – сможете танцевать только с нею до конца бала…
Когда струнный оркестр сыграл прелюдию, дамы, закончившие совещание, под аплодисменты собравшихся выстроились полукругом в центре зала.
– Ну, кто будет у нас первым капитаном? – спросил дон Луис.
– Сеньор Герера, сеньор Герера! – нестройным хором отозвались сеньориты.
От Дмитрия не ускользнуло, что среди них он не услышал голоса Марии Меркадо.
Герера, позвякивая шпорами, которые кавалеры здесь не снимали даже на балу, вышел в центр зала и, приняв горделивую позу, встал перед участницами игры. А те, пританцовывая, запели, обращаясь к нему:
– ¡Señor Capitano!
¿Qué busca Usted aquí?
Завалишин перевел соотечественникам:
– Они спрашивают: "Господин капитан, что вы ищете здесь?"
Герера, выдержав паузу, склонился перед сеньоритами в изящном полупоклоне и пропел приятным баритоном:
– Jo buscî mi china,
Que aquí la perdí.
– Я ищу один драгоценный камень, который здесь потерял… – перевел Дмитрий.
Девицы снова запели, да так быстро, что даже Завалишин не смог понять их.
Дон Луис, оказавшийся опять рядом, пояснил, что сеньориты расспрашивают капитана, какой именно камень он ищет, а тот должен угадать камень, скрывающий имя его избранницы.
Тем временем игра вступила в решающую фазу. Уловки Гереры выведать название камня, под которым скрылась его невеста, похоже, не увенчались успехом. В тот момент, когда надо было произнести отгадку, комиссару хунты ничего другого не оставалось, как сказать первое, что на ум пришло:
– Oro…
Из полукруга сеньорит к нему выпорхнула и склонилась в реверансе Мария, но не та, которую он желал, а де Кармель – дочь одного из местных гидальго. Она была недурна собой, но прославилась излишней болтливостью и жеманными манерами. Гомес едва сумел скрыть недовольство за натянутой улыбкой, но, следуя правилам игры, протянул сеньорите руку и повел ее в сторону, понимая, что теперь до конца бала обречен быть ее кавалером.
Следом за Герерой еще несколько гостей испытывали судьбу и выбирали себе партнерш для дальнейших танцев. Из русских один Бутенев рискнул пока участвовать в игре. Судьба ему подарила в напарницы ту самую полную сеньору, с которой он танцевал менуэт. Круг участниц заметно поредел, но Мария Меркадо оставалась среди тех, чей талисман не был угадан.
И вот когда дон Луис в очередной раз произнес свой вопрос: "Кто будет новым капитаном?", – Завалишин, мысленно перекрестившись, вышел в центр зала. Под одобрительные возгласы он выслушал обращенный к нему вопрос и пропел положенные куплеты ответа. Когда же ему пришлось называть камень, который якобы он здесь потерял, Дмитрий обратил внимание на зеленую ленточку, которая была повязана на руке сеньориты Марии Меркадо. В начале бала Завалишин эту ленту не видел. Это явно была подсказка. Почему на нее не обратил внимание Герера и другие кавалеры? Может быть, сеньорита Мария сама не хотела, чтоб ленточку заметил кто-то, кроме дона Деметрио?
– Esmeralda… – доверившись сердцу, выдохнул он и увидел, что сияющая Мария-Марипоса уже идет к нему, затмевая все вокруг светом своих глаз.
Что было потом, Завалишин помнил плохо. Спроси его кто-то: какие танцы танцевал он вместе с сеньоритой Меркадо, о чем говорил с ней, – он не смог бы ответить. Тот, кто был хоть однажды влюблен, поймет и простит лейтенанта. Сеньорита Мария не отрывала глаз от лица Завалишина и танцевала необычайно легко и грациозно, словно у нее и впрямь, как у бабочки, выросли трепетные крылышки. Впрочем, ничего необычного в поведении Меркадо никто в суматохе бала не заметил. Никто, кроме Гереры, о котором и Мария, и ее партнер, оказавшись друг подле друга, тотчас позабыли. Красавец полковник, напротив, провожал злым взглядом каждое движение этой пары. Он несколько раз порывался оставить свою даму и броситься к невесте, чтобы вырвать ее из рук русского кавалера, но сеньорита де Кармель буквально висела на нем. Герере ничего не оставалось, как утешать себя мыслью, что непременно вызовет чужеземца на дуэль, если тот позволит себе хоть какую-то вольность.
Праздник шел своим чередом. Все чаще среди гостей сновали служанки с подносами. На подносах – стаканы с местным кислым вином и глиняные чашки с горячим шоколадом. Усталых музыкантов сменили новые – благо, недостатка в гитаристах среди присутствующих не было. По местному обычаю сеньоры являлись на балы с гитарами и всегда готовы были продемонстрировать свое умение. Звонкими аккордами начался новый драматический танец, представляющий битву двух дам за осужденного на смерть пленника, которого каждая из женщин желает спасти от смерти и освободить из неволи, но при условии, что он женится на ней. Женские роли достались пышной партнерше Бутенева и хохотушке Марии Хосефе, жене одного из рейтар. Пленника согласился изобразить Бутенев, выпивший несколько стаканов вина и почувствовавший, что может объясняться с испанцами без переводчика.
Мичмана усадили на стул в центре зала. Сначала дамы по очереди танцевали перед ним, демонстрируя "пленнику" свою страсть и желание спасти его. В конце этого сольного танца каждая из них останавливалась перед ним, как бы спрашивая, согласен ли он довериться ей и связать с нею свою судьбу. Бутенев под громкие аплодисменты гостей каждой из соперниц говорил: "Sí". Получив согласие легкомысленного кавалера, дамы устроили вокруг него общий танец, изображая спор из-за того, кто во имя своего освобождения пообещал жениться сразу на обеих. Кульминацией представления стал момент сражения между соперницами. Выглядело это довольно забавно: пышнотелая дама Бутенева грудью теснила худосочную Марию Хосефу, а та старательно увертывалась от нападающей и корчила ей ужасные гримасы. Но наибольший восторг зрителей вызвал сам мичман, который во время этой "баталии" восседал на стуле, закинув нога на ногу и покачивая ею. Все происходящее вызвало смех и выкрики одобрения у окружающих. Кто-то обращал их к русскому, кто-то давал советы дамам.
– ¡Bueno, hombre!
– ¡Mas derecho, muchacha! – то там, то тут раздавались темпераментные голоса. Финал у действа был не таким веселым, как бы подчеркивая, что испанцы с любовью не шутят. Соперницы, убедившись, что ни одна из них не может одолеть другую, схватились за "оружие". Импровизированные сабли, которыми служили ножны от палашей, скрещивались с таким страшным стуком, что, будь они настоящими, обеим дамам не поздоровилось бы. Битва сопровождалась пением куплетов, смысл которых сводился к одному: если мужчина не достанется мне, пусть он не достается и моей сопернице. В конце концов обе женщины, размахивая своим "оружием", набросились на перепугавшегося не на шутку Бутенева и со словами:
– Quando el corazón se abraza
Echa lueqo
Por las ventanas de casa
Vivo fuego… –
"закололи" его под бурные овации гостей.
Образ пламени, выбрасываемого через глаза, эти "окна души", лучше, чем кому бы то ни было, оказался бы понятен Марии Меркадо и Завалишину, прислушивайся они к пению. Но они сейчас были далеко от праздника и окружающих их людей. Впрочем, вскоре им пришлось вернуться из мира своих грез в мир реальный. К ним подошли сразу несколько гостей и в один голос стали просить сеньориту Марию спеть что-нибудь для всех присутствующих. Та попыталась отказаться, но просители были настойчивы.
– Хорошо, хорошо, сеньоры, я спою для вас, только дайте мне минуту подготовиться… Сеньор Деметрио, не могли бы вы принести мне лимонаду?
Когда Дмитрий вернулся со стаканом, Мария шепнула:
– Мне надо что-то важное сказать вам, сеньор… Но не здесь… Давайте встретимся в саду, в конце аллеи…
Лейтенант склонил голову. А сеньорита Меркадо, отставив лимонад, к которому так и не прикоснулась, направилась к музыкантам.
– Тише! Тише! Сеньорита Мария будет петь!
После нескольких призывов дона Луиса гости притихли, устремив взгляды на кузину капитана.
Она дала знак музыкантам и запела грустную песню о девушке, которая хочет пойти на свидание к любимому, но мать не позволяет ей.
Дмитрий, к которому подошли Бутенев и Нахимов, снова был вынужден переводить им:
Матушка, милая матушка!
Ты приставила ко мне караульных.
Но, если я сама себя не сберегу,
Никто не сможет уберечь меня… –
повторил он вслед за певицей.
– Красиво поет! – не удержался от похвалы Нахимов.
– Совегшенно вегно, мой дгуг! – впервые за сегодняшний вечер согласился с ним Бутенев. Да и что тут было спорить? Сеньорита и впрямь пела превосходно.
Потому, как только она закончила пение, Бутенев, присоединяя свой голос к другим, заорал во всю мощь легких:
– Бгаво! Бгаво! – и вместе с другими гостями, в основном мужчинами, бросился к певице выражать свои восторги.