– Что вы, сеньорита, – не заметив легкого кокетства собеседницы, вступился за мичмана Дмитрий. – Павел просто не говорит по-испански… Я давно знаю его и должен заметить, он вообще человек немногословный… Впрочем, это не мешает ему быть отличным офицером и верным товарищем. А уж храбрости его многие могут позавидовать! В море, например, он, рискуя собой, спас тонущего матроса… Да и сегодня отличился: сбил своим выстрелом одного из тех, кто гнался за вами…
– Вы, должно быть, настоящие друзья, если так отзываетесь о нем…
– Надеюсь, это так… Особенно нас сблизило нынешнее плаванье. Мы ведь почти два года ни на час не расставались. Может, поэтому на корабле даже прозвали Павла моей тенью…
– Как это занятно – ваша тень… Я никогда прежде не слышала такого сравнения, испанцы так не говорят. А скажите, дон Деметрио, наверное, многие русские сеньориты мечтали бы так называться?
Ответить на лукавый вопрос Марии лейтенант не успел.
– Конные, вашбродь! Смотрите! – раздалось сразу несколько матросских голосов.
И впрямь, на другом краю обширного маисового поля, вынырнув из-за рощицы, показалась группа всадников. Они с минуту потоптались на месте, разглядывая отряд Завалишина в подзорные трубы, потом пришпорили лошадей и во весь аллюр поскакали навстречу.
Дмитрий, в свою очередь приложив к глазу медную зрительную трубку, увидел испанских рейтар, впереди которых на могучем вороном коне мчался офицер в блестящей кирасе и шляпе с плюмажем из белых перьев.
– Это испанцы, – обернулся лейтенант к Нахимову. – Думаю, без стычки здесь не обойтись! Прикажи матросам зарядить ружья и быть наготове!
Мичман собрался было выполнить это распоряжение, но тут вмешалась их спутница, без перевода догадавшаяся, о чем идет речь:
– ¡No se moleste! Estoes Gerrera!
Дмитрию осталось непонятно, чего больше в ее словах: радости или сожаления…
4
"Не дай Бог родиться и жить в эпоху перемен", – утверждали древние китайцы. Не потому ли и молились они о неизменности всего сущего, хранили верность традициям, благословляли мир и покой в государстве, почитали своих правителей как сыновей Неба… Гомесу Герере не были знакомы заветы мудрецов Поднебесной империи, но, если бы спросили его мнение по тому же вопросу, он, вероятно, ответил бы с точностью до наоборот. По собственному опыту Герера знал точно: только во времена общественных потрясений у таких, как он, есть шанс подняться к власти, богатству, славе. И упускать этот свой шанс Гомес был не намерен.
Род Гереры, хотя и не мог похвастаться своей знатностью, считался довольно древним и воинственным. С присущей всем испанцам гордостью родители Гомеса много рассказывали ему о предках – уроженцах солнечной Каталонии, сражавшихся под знаменами самого генерал-капитана Новой Испании Эрнана Кортеса. Оба пращура, по отцовской и по материнской линии, были в войске покорителя Мексики рядовыми конкистадорами, но им, как и другим оставшимся в живых соратникам прославленного завоевателя, достало и толики военной добычи, и новых земель, на которых они осели вместе с приехавшими из метрополии женами. А поскольку, по воле обстоятельств, оказались соседями, то со временем переплелись тесными семейными узами и к началу XIX века превратились в один из влиятельных кланов Верхней Калифорнии. Казалось, ничто не предвещает грозы…
А потом все полетело в тартарары. В Европе заполыхали пожары наполеоновских войн. Здесь же, в Америке, отблеском тех событий вспыхнули восстания против испанской короны, занятой разрешением своих проблем в Старом Свете и совершенно забывшей о заокеанских колониях. Мятеж, поднятый падре Идальго в 1810 году от Рождества Христова, нанес серьезнейший удар по благополучию семьи Гомеса. Взбунтовавшиеся пеоны и вакеро сожгли дотла гасиенды его отца и деда, а их самих, пытавшихся защитить свое добро, вздернули на дубах, посаженных еще первым Герерой. Три года спустя после этого такая же незавидная участь постигла бы и молодого Гомеса, не успей он вовремя переметнуться на сторону инсургентов, или, как их еще называли, гверильясов, вождем которых тогда был некто Хосе Морелос, человек отважный, но недалекий. Благодаря храбрости, ловкости и уму Герера сделался правой рукой вожака повстанцев. Вместе с Хосе Гомес участвовал в Национальном конгрессе в Чинпальсинго, на котором была принята историческая декларация о независимости Мексики. Когда же королевские отряды разгромили восставших и казнили захваченного в плен Морелоса, Герере опять повезло. Он не только уцелел во время расправы с восставшими, но даже сумел извлечь для себя выгоду. Под предлогом отмщения своих ближайших родственников, погибших от рук гверильясов, Гомес вступил добровольцем в правительственные войска, отличился в боях против бывших товарищей и получил звание капитана. Ему было доверено командование отрядом разведчиков, совершающим рейды по тылам восставших. В одной из вылазок Герере очень повезло: ему удалось захватить обоз с казной инсургентов. Однако об этом никто из его начальников так и не узнал. И подчиненные Гомеса ничего рассказать о судьбе захваченного золота не могли – так вышло, что к концу кампании ни один из солдат, участвовавших в нападении на обоз, не остался в живых… О тайне знали лишь сам Герера и сержант Хиль Луис, который несколько месяцев спустя поехал покупаться в Рио-Гранде и не вернулся…
Сам же Гомес после войны возвратился в Верхнюю Калифорнию и стал жить на широкую ногу. Впрочем, роскошные приемы, которые устраивал Герера, были не только праздным времяпрепровождением. Бывший капитан создавал партию своих сторонников, не гнушаясь вербовать их в самых различных слоях калифорнийского населения. Он изрядно преуспел в этом, завоевав среди местных гидальго и монахов-францисканцев авторитет непримиримого борца со всяким свободомыслием, а среди местных либералов – славу тайного поборника революции. Латифундисты видели в нем землевладельца, офицеры, не забывшие о храбрости капитана на полях сражений, – боевого товарища…
И вряд ли кто-то из многочисленных знакомых Гомеса догадывался, что этот патриот, реформатор и революционер служит всегда только своим личным интересам, ибо давно убедился в том, что лучшего союзника, чем он сам, ему вовек не сыскать, а лучшее отечество находится там, где ему хорошо…
Так продолжалось вплоть до 1820 года, когда в Испании началась революция, возглавляемая Риего. В Новом Свете успехи восставших и, более того, сама казнь их вождя королем-клятвоотступником Фердинандом вызвали небывалый подъем освободительного движения, в которое на этот раз включились и крупные землевладельцы, и прогрессивная часть духовенства. Перед единым фронтом повстанцев испанские гарнизоны сдавались практически без сопротивления, и 28 сентября 1821 года Мексика стала независимой от королевской власти. Правда, один из лидеров восстания – полковник Итурбиде – тут же объявил себя императором Августином I, однако удержался у власти лишь до марта 1823 года, когда был свергнут мятежниками и расстрелян. В следующем году Национальный конгресс принял конституцию и провозгласил республику, лишив церковь монополии на образование, отменив подушную подать, декларируя свободу печати и равенство всех граждан перед законом. Республиканцев поддержали во всех провинциях, за исключением Верхней Калифорнии, где, пользуясь сумятицей, к власти пришли военные. Впрочем, переворотом это можно было назвать с трудом: хунту возглавил не кто иной, как бывший губернатор области Пабло де Сола. Его ближайшим помошником и комиссаром хунты сделался Гомес Герера, выслуживший к тому времени чин коронеля и орденскую звезду на грудь.
Новая должность способствовала увеличению состояния Гомеса. В столице Верхней Калифорнии – Монтерее – он приобрел один из лучших особняков, чудом уцелевших после разрушительного набега на город морских разбойников. Возглавляя карательную экспедицию против индейцев племени помо, комиссар пополнил захваченными в плен дикарями ряды своих пеонов и, нещадно эксплуатируя их, добился высоких урожаев на полях отцовской гасиенды. Потом за бесценок купил заброшенный серебряный рудник в верховьях реки Буэнавентура, который благодаря новому оборудованию вскоре тоже стал приносить прибыль. Все это вполне обеспечивало Герере безбедное существование на много лет вперед.
Но когда у тридцатилетнего мужчины есть почти все: положение в свете, поместье, деньги, – самое время задуматься еще об одном – о выборе дуэньи де ла каса.
Претенденток на роль сеньоры Герера нашлось немало. Лучшие семейства Монтерея и его окрестностей почли бы за честь видеть комиссара хунты женихом своих дочерей. Помимо богатства и высокого положения в обществе этот сольтеро в глазах девушек обладал еще одним немаловажным достоинством – он был красив и статен. Комиссар хунты умел быть таким предупредительным, хорошо танцевал, не скупился на комплименты дамам и слыл непревзойденным франтом. С набором упомянутых качеств вовсе не сложно прослыть душой общества и заслужить у его женской половины ласковое прозвище Бонито.
Каково же было бы разочарование всех этих Изольд и Карменсит, если бы им удалось хоть единожды заглянуть в душу того, кого окрестили они "хорошеньким"! Ничего, кроме холода и расчета, не нашли бы они там…
Впрочем, оставалось для Гомеса одно исключение из общего правила. Дочь старинного друга его отца – Мария Меркадо. Давно, когда сам Герера был подростком, а Мария – младенцем, родители обручили их. Обручение это держалось в тайне и не сыграло бы никакой роли, если бы молодые люди после смерти своих родных пожелали забыть о нем. И все же так не случилось. Герера напомнил сеньорите Меркадо о воле их покойных родственников и оповестил ее дядю дона Аргуэлло, у которого она жила в это время, о своем намерении на следующий год сыграть свадьбу.
Конечно, говорить о беззаветной любви Гомеса к Марии Меркадо было бы неверно. Герера даже в таких вещах, как брак, учитывал все аспекты. Он несомненно знал о том, что нынешний президент хунты полковник Пабло Винсенте де Сола, не раз уже заводивший речь о своей грядущей отставке, прочит в преемники вовсе не молодого комиссара, а своего однополчанина и друга – престарелого дядюшку нареченной Гомеса. Стать родственником правителя Верхней Калифорнии совсем неплохо для человека, который со временем сам надеется занять этот пост… Впрочем, честолюбию Гереры пришлось изрядно потесниться под натиском другого, не менее сильного чувства. Когда после долгой разлуки Гомес вновь увидел прелестную девушку, расцветшую, как персиковое деревце весной, страстное желание обладать ею так захватило его, что он почти забыл все остальные аргументы в пользу предстоящего брака.
Но у прекрасного цветка оказались шипы. Мария, вопреки ожиданиям жениха, вовсе не растаяла от страстных взглядов и подарков. На словах не имея ничего против воли умерших родителей, она вела себя с женихом вызывающе и даже дерзко и уже дважды переносила намеченный срок свадьбы, чем приводила Гомеса в бешенство. Дон Аргуэлло, к которому Герера обратился с просьбой повлиять на строптивую племянницу, только развел руками: мол, бедная сирота вольна определять свою судьбу, и он, дядя, не вправе вмешиваться.
Герере оставалось закусить губу и ждать. И хотя он ждать не любил, тут смирил свою гордыню: иную крепость можно взять лишь долгой осадой… Если, конечно, не представится случай, который ускорит ход событий.
И такой случай неожиданно представился.
Во время поездки к падре Аморосу Гомес и Мария заключили пари, выигрыш в котором давал победителю право самому назначить день их свадьбы и лишал проигравшего возможности ответить отказом… Конечно, тут был определенный риск: а вдруг проиграешь! Но чтобы добиться своего, стоило рискнуть.
Гомес во всю прыть погнал своего вороного по прерии и – первым достиг ворот Сан-Франциско! Теперь Мария будет принадлежать только ему… И случится это в самое ближайшее время!
Однако радость победы была недолгой. Красавица, проигравшая пари, все не показывалась на горизонте, хотя с ее быстроногим скакуном она уже должна быть в президии. Гомеса охватило легкое беспокойство, которое вскоре сменилось тревогой. Когда же все мыслимые сроки появления Марии прошли, Герера, попросив у Аргуэлло десяток рейтар и присоединив их к своему эскорту, отправился на поиски невесты, терзаясь мрачными предположениями и досадуя, что не сумел убедить упрямую сеньориту взять охрану.
Поиски продолжались несколько часов. Отряд безуспешно рыскал по пустынным полям и рощам, прежде чем Герера в подзорную трубу увидел невесту в окружении каких-то вооруженных людей…
"Кто они такие?" – недавняя досада на невесту и страх за нее смешались в душе с внезапно вспыхнувшей неприязнью к незнакомцам. Кровь храброго потомка конкистадоров прихлынула к вискам, замутила взор, заставила забыть осторожность. Герера вырвал из ножен тяжелый палаш и, рявкнув рейтарам: "Аделанте!", пришпорил вороного.
5
Солдат не должен рассуждать. Его дело повиноваться начальникам, быстро и точно выполнять их распоряжения. Для чего забивать голову, если есть король, есть присяга и отшлифованные столетиями правила… Опять же, на тебе красивая форма, в кармане – жалованье, пусть и небольшое, но выплачиваемое регулярно. А сверх того всякие награды: звания, дающие почет и уважение в обществе, вызывающие неизменное восхищение у степенных матрон и молоденьких сеньорит, притягивающие завистливые взгляды сверстников в партикулярном платье. И вообще, если разобраться, солдатская служба для настоящего мужчины – занятие не только престижное, но и выгодное. Повезет, так выслужишь себе солидный чин и неплохой пенсион на старость лет, а то и хлебное местечко какого-нибудь алькада или коменданта. В противном случае сложишь голову за своего монарха в одном из сражений, избежав старческих болячек и беспамятства. Покроешь свое имя славой. Толика этой славы достанется твоим потомкам, которые будут так же верно служить короне, как служил ей ты сам.
Так повелось с тех пор, как дон Жозе де Аргуэлло помнил себя, и еще раньше, со времен его славных предков – верных слуг многих испанских владык. Так, казалось дону Жозе, будет продолжаться вечно, ведь вся его жизнь – лучшее тому подтвержденье.
…Прозванный сослуживцами по драгунскому полку Эль-Санто – "святой", Аргуэлло начал карьеру простым солдатом. Отличился во многих сражениях. Был храбр и дисциплинирован. Предан и безукоризненно честен. Всем этим и заслужил офицерские нашивки и пост коменданта президии Сан-Франциско – самого северного испанского форпоста в Новом Свете. Вот уже тридцать лет служит здесь поседевший дон Жозе, строго исполняя свой долг, несмотря на все происшедшие перемены. Уж они-то, перемены эти, точно смогли бы другого заставить отойти от присяги и заняться лишь самим собой и своим семейством. Любого другого, только не сеньора де Аргуэлло. Старый воин остался на своем посту, несокрушимый, как базальтовая глыба. Он не оставил его и во время всеобщей смуты и войны с гверильясами, и тогда, когда король совсем забыл о своих подданных, находящихся в колониях, и перестал выплачивать им жалованье. Подумать только, восемь лет ни комендант, ни его солдаты не получают из метрополии ни пиастра. И хотя говорят, что воин, оставшийся без денег, думает не о службе, а о своем голодном брюхе, эта пословица не про Эль-Санто. Он, наверное, и впрямь святой. Даже в период безвременья смог удержать подчиненных в повиновении, пусть для этого и пришлось ему платить деньги солдатам из своего кошелька, и делить с ними поровну все тяготы и лишения: есть ту же грубую пищу, носить такое же потертое платье, быть впереди во всех боевых столкновениях и с индейцами, и с инсургентами…
Так продолжалось, пока в Монтерее не пришла к власти военная хунта. Ее нынешний президент полковник Пабло де Сола – сослуживец и товарищ дона Жозе – прислал в Сан-Франциско немного денег и пороха, в письме пообещав вскоре навестить старинного друга. Аргуэлло вздохнул с облегчением. Казалось, вот-вот добрые времена вернутся на калифорнийскую землю, когда солдат будет служить не мудрствуя, не участвуя ни в политике, ни в интригах, зная над собой только командира да закон. Да только ошибался, думая так, седой дон Жозе!
И при новой власти в жизни президии и ее гарнизона ничего не изменилось. Ветшают некогда грозные бастионы, зарастают травой земляные валы. Ржавеют, несмотря на все усилия канониров и их начальника, старшего сына Аргуэлло – дона Луиса, четыре выслужившие свой век пушки. Осыпаются стены одноэтажной казармы, построенной из адабе – необожженного кирпича грубого замеса, которая составляла прежде главную защиту от набегов дикарей и возможной атаки с моря. Но главное – редеет гарнизон. Испытанные вояки, ровесники Аргуэлло, вместе с ним бывшие все эти беспокойные годы, один за другим уходят в мир иной… А молодые? Эти пошли совсем не такие. Кто поспешил перебраться в Мексику, кто занялся торговлей… Охотников послужить родине находится все меньше. Дошло до того, что под ружье мог поставить дон Жозе не более двух десятков человек, и те в основном ветераны да инвалиды.
Одно успокаивает старого солдата: воевать в последнее время стало не с кем. Индейцы предпочитают нападать на одиноких всадников и небольшие обозы. В крайнем случае совершат набег на какое-нибудь ранчо. Впрочем, и это стало редкостью после того, как дону Луису удалось поймать одного из их вожаков, некоего Помпонио (ну и имена у этих бестий!). Пиратские корабли тоже все реже показываются в заливе, словно уразумев, что поживиться здесь нечем. Не беспокоят коменданта и русские соседи. К русским у дона Жозе особое отношение из-за любимой дочери Марии Кончи и давнего сватовства к ней одного русского вельможи… Но об этом не хочется вспоминать сейчас, когда дочь собирается удалиться от мира в монастырь. Нет смысла винить в этом и упомянутого русского. Его, говорят, давно уже нет в живых…
Усилием воли де Аргуэлло заставил себя думать о делах государственных. Хунта, провозгласившая Верхнюю Калифорнию независимой от Мексиканской республики, не сделала ничего, чтобы эта самостоятельность стала реальной. Не создано регулярное войско, не налажено поступление налогов в казну, не отрегулированы пограничные вопросы, не найден ни один могущественный союзник. Случись что, на помощь калифорнийцам рассчитывать не придется. Мексиканское правительство после свержения самопровозглашенного императора Августина I занято внутренними проблемами. Русских здесь слишком мало, чтобы видеть в них надежную опору. А вот американцы все ближе придвигаются к границам области, без спросу занимают калифорнийские земли, чувствуют себя здесь хозяевами: строят форты, отстреливают пушного зверя, ищут в горах серебро и золото…
Словом, есть отчего задуматься старому коменданту Сан-Франциско, нарушая тем самым свой годами выработанный принцип – служить не рассуждая. А ведь как мечталось дожить свой век, радуясь домашнему уюту, подрастающим внукам… Да, видно, не получится! Особенно теперь, после визита комиссара Гереры, который привез дону Аргуэлло от полковника де Солы предложение занять место президента.