- Неравные браки нынче в моде, - сказал Дюбуа, - везде о них только и слышишь! Его величество Людовик XIV вступил в неравный брак с госпожой де Ментенон, которой вы и по сей день выплачиваете пенсию как его вдове. Великая мадемуазель вступила в неравный брак, выйдя замуж за господина де Лозена; женившись на мадемуазель де Блуа, вы тоже вступили в неравный брак, и до такой степени неравный, что, когда вы объявили об этом вашей матушке, принцессе Пфальцской, она закатила вам пощечину; да и я сам, монсеньер, разве не вступил в неравный брак, женившись на дочери школьного учителя в моей деревне?
- Замолчи, демон, - сказал регент.
- Впрочем, - продолжал Дюбуа, - любовные похождения госпожи герцогини Беррийской благодаря воплям аббата церкви Сен-Сюльпис стали вызывать больше шума, чем следовало бы, а это тайное венчание, о котором завтра будет знать весь Париж, положит конец общественному скандалу, и никто не сможет больше ничего сказать, будь то даже и вы. Без сомнения, монсеньер, семья становится на путь праведный.
В ответ герцог Орлеанский разразился страшным проклятием, встреченным Дюбуа одной из тех своих усмешек, которым мог бы позавидовать и Мефистофель.
- Тише, вы там! - воскликнул швейцарец, который не знал, кто шумит, и хотел, чтобы супруги не пропустили ни единого слова из благочестивых наставлений священника.
- Тише же, монсеньер, - повторил Дюбуа, - вы же мешаете церемонии.
- Увидишь, - подхватил герцог, - что, если мы не замолчим, она прикажет нас выставить за дверь.
- Тише! - повторил швейцарец, стукнув древком алебарды о каменные плиты пола, а герцогиня Беррийская послала господина де Муши выяснить, в чем причина шума.
Господин де Муши повиновался и, увидев в полутьме двух человек, которые, по-видимому, прятались, он, высоко подняв голову, решительно двинулся на неожиданных посетителей.
- Кто здесь шумит и кто позволил вам, господа, войти в часовню? - спросил он.
- Тот, кому бы очень хотелось выбросить всех вас в окно, - ответил регент, - но сейчас он удовольствуется тем, что поручит вам передать господину де Риону приказ сию же минуту отправиться в Коньяк, а герцогине Беррийской - запрет отныне когда-либо появляться в Пале-Рояле.
С этими словами регент вышел, сделав знак Дюбуа следовать за собой, толстобрюхий же герцог де Муши так и не смог прийти в себя от его столь внезапного появления.
- В Пале-Рояль! - приказал герцог, садясь в карету.
- В Пале-Рояль? - живо переспросил Дюбуа. - Нет, монсеньер, мы так не уславливались; я поехал с вами с тем, что вы потом, в свою очередь, поедете со мной. Кучер, в Сент-Антуанское предместье!
- Иди ты к черту! Я не голоден.
- Прекрасно, ваше высочество не будет есть.
- И развлекаться я не настроен.
- Хорошо, ваше высочество не будет развлекаться.
- А что я буду тогда делать, если я не буду ни есть, ни развлекаться?
- Ваше высочество посмотрит на то, как другие едят и развлекаются.
- Что ты хочешь этим сказать?
- Я хочу сказать, что Господь Бог нынче творит для вас чудеса, и, поскольку это с ним случается не каждый день, не следует покидать эту столь прекрасно начатую партию на половине: два чуда сегодня вечером мы уже видели, может, будем присутствовать и при третьем?
- При третьем?
- Да. Ведь numero Deus impare gaudet - Господь любит нечетные числа. Я надеюсь, монсеньер, что латынь вы еще не забыли?
- Послушай, объяснись, - сказал регент, который в эту минуту менее всего был расположен к шуткам, - ты достаточно уродлив, чтоб изображать сфинкса, но я уже недостаточно молод, чтоб играть Эдипа.
- Ну хорошо, монсеньер, я сказал, что, после того как мы видели двух ваших дочерей, которые были достаточно безумны, чтобы сделать свой первый шаг к добродетельному образу жизни, настал черед вашего сына, который был слишком добродетелен, чтобы делать первые шаги по стезе безумств.
- Моего сына Луи?
- Именно вашего сына Луи. Он сегодня ночью решил поразмяться, и посмотреть на это зрелище, столь лестное для отцовской гордости, я вас и звал.
Герцог с сомнением покачал головой.
- Вы можете не верить сколько угодно, но это именно так, - сказал Дюбуа.
- И каким же это способом он решил поразмяться? - спросил герцог.
- А всеми способами, монсеньер, и я поручил шевалье де М. организовать его дебют: в эту минуту Луи ужинает вчетвером: с ним и двумя женщинами.
- А кто эти женщины? - спросил регент.
- Я знаю только одну, другую взялся привести шевалье.
- И мой сын согласился?
- С полным удовольствием.
- Клянусь своей душой, Дюбуа, - сказал герцог, - я думаю, что если бы ты жил во времена Святого Людовика, ты в конце концов сумел бы затащить его к тогдашней Фийон.
Победная улыбка скользнула по обезьяньей мордочке Дюбуа.
- Так вот, монсеньер, - продолжал он, - вы хотели, чтоб господин Луи хоть раз обнажил шпагу, как вам это случалось делать когда-то и как вам часто во гневе хочется сделать и по сию пору. На этот счет я принял меры.
- На самом деле?
- Да, шевалье де М. во время ужина затеет с ним пьяную ссору, можете в этом на него положиться. Вы хотели, чтоб у господина Луи было какое-нибудь миленькое любовное приключение, - ну, если он устоит перед сиреной, которую я ему подсунул, то это сам святой Антоний.
- Даму ты сам выбрал?
- А как же, монсеньер! Ваше высочество знает, что, когда дело идет о чести вашей семьи, я полагаюсь только на себя. Итак, этой ночью оргия, а поутру - дуэль. И уже завтра вечером наш новообращенный сможет подписаться "Луи Орлеанский", не подмочив репутации своей августейшей матушки, потому что сразу будет видно, чей он сын, а то, черт меня побери, глядя на его странное поведение, в этом можно и усомниться.
- Дюбуа, презренный ты человек! - сказал герцог, рассмеявшись впервые с тех пор, как он выехал из Шельского аббатства. - Ты погубишь сына, как погубил отца!
- Как вам будет угодно, монсеньер, - ответил Дюбуа, - но нужно, чтоб он или был принцем, или не был им, чтоб он был или мужчиной, или монахом. Пусть он решится или на то, или на другое, уже пора. У вас только один сын, монсеньер, и ему скоро шестнадцать лет, и вы этого сына не посылаете воевать под тем предлогом, что он у вас единственный, а на самом деле потому, что не знаете, как он себя поведет…
- Дюбуа! - прервал его регент.
- Ну вот, монсеньер, завтра мы будем точно все знать.
- Вот черт, хорошенькое дельце! - заметил регент.
- Итак, - сказал Дюбуа, - вы полагаете, что он выйдет из него с честью?
- Ну, знаешь, негодяй, ты в конце концов меня оскорбляешь. Это что, невозможная вещь, чтобы мужчина моей крови влюбился, и великое чудо заставить взять в руки шпагу принца, носящего мое имя? Дюбуа, друг мой, ты родился и умрешь аббатом.
- Только не это, только не это, монсеньер! - воскликнул Дюбуа. - Я, черт побери, надеюсь на лучшее.
Регент рассмеялся.
- У тебя, по крайней мере, есть амбиции, а этот дурень Луи ничего не хочет; ты даже представить себе не можешь, как меня развлекают твои амбиции!
- В самом деле? - удивился Дюбуа. - А я, однако, и не думал, что во мне столько шутовского.
- Ну, это от скромности, потому что ты самое забавное в мире создание, если не самое извращенное, поэтому я клянусь, что в тот день, когда ты станешь архиепископом…
- Кардиналом, монсеньер!
- Ах, так ты хочешь быть кардиналом?
- Пока не стану папой.
- Ну хорошо, так вот, в тот день, я клянусь…
- В день, когда я стану папой?
- Нет, в день, когда ты станешь кардиналом, в Пале-Рояле, клянусь, хорошо посмеются.
- Знаете ли, в Париже еще не так будут смеяться, монсеньер. Но, как вы сказали, порой во мне просыпается шут и я не прочь посмешить людей, потому-то я и хочу стать кардиналом!
В тот момент, когда Дюбуа выразил это пожелание, карета остановилась.
III
КРЫСКА И МЫШКА
Карета остановилась в предместье Сент-Антуан перед домом, скрытым высокой стеной, за которой поднимались тополя, как бы пряча дом даже от стены.
- Гляди-ка, мне кажется, - сказал регент, - что где-то здесь находился домик Носе.
- Именно так, у монсеньера хорошая память, я его у него одолжил на эту ночь.
- Ты по крайней мере все хорошо устроил, Дюбуа? Ужин достоин принца королевской крови?
- Я сам его заказывал. О, господин Луи ни в чем не будет нуждаться: ему подает лакей отца, готовит повар отца, и возлюбленной его будет…
- Кто?
- Увидите сами, надо же оставить вам сюрприз, какого черта!
- А ви́на?
- Из вашего собственного погреба, монсеньер. Я надеюсь, что семейные напитки помогут проявиться вашей крови: она столь долго молчала.
- Тебе не стоило такого труда заставить заговорить мою, соблазнитель?
- Я красноречив, монсеньер, но нужно признать, что и вы были податливы. Войдем.
- У тебя есть ключ?
- Черт возьми!
Дюбуа достал из кармана ключ и осторожно вставил его в замочную скважину. Дверь бесшумно повернулась на петлях и без малейшего скрипа закрылась за герцогом и его министром: дверь этого маленького дома знала свой долг по отношению к большим господам, которые оказали ему честь, перешагнув через его порог.
Сквозь закрытые ставни пробивались отблески света, а лакей, стоявший в прихожей, сообщил знатным посетителям, что празднество началось.
- Ты победил, аббат! - сказал регент.
- Займем наши места, монсеньер, - ответил Дюбуа, - признаюсь, мне не терпится посмотреть, как господин Луи поведет себя.
- Да и мне тоже, - сказал герцог.
- Тогда за мной - и ни слова.
Регент молча прошел за Дюбуа в кабинет, сообщавшийся со столовой через большой проем посередине стены; в проеме стояли цветы, и, спрятавшись за ними, можно было превосходно видеть и слышать сотрапезников.
- Ага, - сказал регент, узнав кабинет, - знакомые места.
- И даже более чем вы полагаете, монсеньер, но не забудьте: что бы вы ни увидели и ни услышали, нужно молчать или, по крайней мере, говорить тихо.
- Будь спокоен.
Герцог и министр подошли вплотную к проему, встали на колени на диван и раздвинули цветы, чтобы не упустить ничего из происходящего.
Сын регента, юноша пятнадцати с половиной лет, сидел в кресле как раз лицом к отцу; по другую сторону стола, спиной к наблюдателям, расположился шевалье де М.; две дамы, одетые скорее ослепительно, нежели изысканно, дополняли "двойной тет-а-тет", обещанный регенту Дюбуа. Одна из дам сидела рядом с юным принцем, другая - рядом с шевалье. Амфитрион не пил и без умолку болтал, женщина рядом с ним строила ему рожицы, а когда ей это надоедало, начинала зевать.
- Ну-ка, ну-ка! - сказал герцог, пытаясь разглядеть эту женщину (он был близорук). - Мне, кажется, это лицо знакомо!
И он еще внимательнее к ней стал присматриваться. Дюбуа тихонько посмеивался.
- Ну, конечно, - продолжал регент, - брюнетка с голубыми глазами…
- Брюнетка с голубыми глазами, - повторил Дюбуа, - дальше, дальше, монсеньер.
- Этот пленительный стан, изящные руки…
- Продолжайте же…
- Эта розовая мордашка…
- Ну, дальше, дальше…
- О дьявол, я не ошибаюсь, это Мышка!
- Неужели?!
- Как, предатель, ты выбрал именно Мышку?
- Одна из самых очаровательных девушек, монсеньер, нимфа Оперы, для того чтобы расшевелить молодого человека, кажется, лучше и не найти.
- Вот этот-то сюрприз ты для меня и приберегал, когда сказал, что прислуживать ему будут лакеи отца, пить он будет вино своего отца, и возлюбленной его будет…
- Любовница его отца, монсеньер, ну, конечно же.
- Но, несчастный, - воскликнул герцог, - ты затеял почти кровосмесительство!
- Пустое! - сказал Дюбуа. - Раз уж ему надо начинать…
- И негодница принимает подобные приглашения?
- Это ее ремесло, монсеньер.
- И за кого же она принимает своего кавалера?
- За провинциального дворянина, явившегося в Париж проматывать наследство.
- А кто ее подруга?
- А вот об этом я ничего не знаю. Шевалье де М. сам взялся дополнить компанию.
В эту минуту женщине, сидевшей рядом с шевалье, показалось, что за ее спиной шепчутся, и она обернулась.
- Ого! - воскликнул в свою очередь пораженный Дюбуа, - я не ошибаюсь?!
- В чем дело?
- Вторая…
- Ну, что вторая?.. - спросил герцог.
Хорошенькая сотрапезница снова обернулась.
- Это Жюли! - воскликнул Дюбуа. - Несчастная!
- А, черт побери, - сказал герцог, - вот теперь здесь все сполна - и твоя любовница, и моя! Честное слово, я много бы дал, чтобы хорошенько посмеяться!
- Одну минутку, монсеньер, одну минутку!
- Ты что, с ума сошел? Дюбуа, я приказываю тебе остаться тут! Мне любопытно, чем все это кончится.
- Повинуюсь, монсеньер, - сказал Дюбуа, - но хочу вам сделать одно заявление.
- Какое?
- Я больше не верю в женскую добродетель!
- Дюбуа, - сказал регент, заваливаясь на диван вместе со своим министром, - ты просто восхитителен, честное слово, дай мне посмеяться, а то лопну!
- Ей-ей, посмеемся, монсеньер, - сказал Дюбуа, - только тихонько. Вы правы, надо посмотреть, как это все кончится.
И оба они, посмеявшись так, чтобы их никто не услышал, снова заняли оставленный ими на минуту наблюдательный пост.
Бедная Мышка зевала, рискуя вывихнуть себе челюсть.
- Знаете, монсеньер, а господин Луи-то совсем не пьян!
- А может быть, он и не пил?
- А вон те бутылки, думаете, опустели сами собой?
- Ты прав, и тем не менее, он очень серьезен, наш кавалер!
- Терпение, глядите-ка, он оживился, послушаем, не собирается ли он что-то сказать.
И в самом деле, юный герцог, поднявшись с кресла, отстранил бутылку, которую ему протягивала Мышка.
- Я хотел увидеть, - изрек он нравоучительным тоном, - что́ есть оргия, я это увидел и заявляю, что мне этого для первого раза достаточно. Недаром один мудрец сказал: Ebrietas omne vitium deliquit.
- Что это он там несет? - спросил герцог.
- Плохо дело, - сказал Дюбуа.
- Как, сударь, - воскликнула соседка юного герцога, обнажая в улыбке жемчужные зубки, - как, вам не нравится ужин?
- Мне не нравится ни есть, ни пить, - ответил господин Луи, - когда я не испытываю ни голода, ни жажды.
- Вот глупец! - прошептал герцог и повернулся к Дюбуа.
Дюбуа кусал себе губы.
Сотрапезник господина Луи рассмеялся и сказал ему:
- Надеюсь, это не касается общества наших очаровательных дам?
- Что вы хотите этим сказать, сударь?
- Ага, он сердится, - сказал регент, - прекрасно!
- Прекрасно! - подхватил Дюбуа.
- Я хочу этим сказать, сударь, - ответил шевалье, - что вы не уйдете просто так и не оскорбите тем самым наших дам, проявив столь мало желания воспользоваться их присутствием.
- Уже поздно, сударь, - ответил Луи Орлеанский.
- Ба! - сказал шевалье, - еще нет и полуночи.
- И кроме того, - добавил герцог, стараясь оправдаться, - и кроме того, я помолвлен.
Дамы расхохотались.
- Ну и скотина! - произнес Дюбуа.
- Дюбуа! - произнес регент.
- Ах да, я забыл, простите, монсеньер.
- Мой дорогой, - сказал шевалье, - вы до ужаса провинциальны.
- Это еще что? - спросил герцог. - Какого черта этот молодой человек так разговаривает с принцем крови?
- Ему дозволено не знать о том, кто это, и считать, что это простой дворянин, впрочем, я даже велел ему толкнуть господина Луи.
- Прошу прощения, сударь, - продолжал юный принц, - вы, кажется, что-то мне сказали? Поскольку сударыня в это время говорила со мной, я вас не расслышал.
- И вы хотите, чтобы я повторил то, что сказал? - спросил, усмехаясь, молодой человек.
- Доставьте мне удовольствие.
- Так вот, я сказал, что вы ужасающе провинциальны.
- С чем себя и поздравляю, сударь, если этим я отличаюсь от некоторых своих парижских знакомых, - ответил господин Луи.
- Смотри-ка, недурной выпад, - сказал герцог.
- Гм-гм, - произнес Дюбуа.
- Если вы говорите обо мне, сударь, то я вам отвечу, что вы не слишком-то вежливы. Это куда бы еще ни шло по отношению ко мне, потому что тут вы можете за свою невежливость и ответить, но совершенно непростительно по отношению к дамам.
- У него слишком вызывающий тон, аббат, - сказал обеспокоенно регент, - они сейчас перережут друг другу глотки.
- Ну так мы их остановим, - возразил Дюбуа.
Юный принц даже не нахмурился, но встал, обогнул стол, подошел к своему товарищу по кутежу и стал вполголоса что-то ему говорить.
- Вот, видишь, - сказал взволнованно герцог, - надо принимать меры. Какого черта! Я не хочу, чтобы его убили!
Но Луи удовольствовался тем, что сказал молодому человеку:
- Говоря по совести, сударь, вам здесь очень весело? Мне так ужасно скучно. Если бы мы были одни, я бы рассказал вам, какой важный вопрос сейчас меня занимает: это толкование шестой главы "Исповеди" святого Августина.
- Как, сударь, - сказал потрясенный шевалье, причем на этот раз он отнюдь не притворялся, - вы занимаетесь религией? Мне кажется, вам еще рано…
- Сударь, - ответил наставительно принц, - думать о спасении души никогда не рано.
Регент испустил глубокий вздох, Дюбуа почесал кончик носа.
- Слово дворянина, - промолвил герцог, - женщины сейчас уснут, и это будет позор для всего моего рода.
- Подождем, - предложил Дюбуа, - может быть, если они уснут, он осмелеет.
- Черт меня возьми! - сказал регент. - Если бы он мог осмелеть, он бы уже это сделал: Мышка его одаривала такими взглядами, что и мертвый бы восстал… Ну, посмотри, как она сидит, откинувшись на спинку кресла, разве она не прелестна?
- Вот, кстати, - продолжал Луи, - мне необходимо с вами посоветоваться по такому вопросу: святой Иероним считает, что благодать только тогда действенна, когда достигается через покаяние.
- Дьявол вас забери! - воскликнул дворянин. - Если бы вы пили, я бы сказал, что вы во хмелю дурны.
- На этот раз, сударь, - ответил юный принц, - моя очередь заметить вам, что вы невежливы, и я бы вам ответил тем же, если бы отвечать на оскорбления не было грешно, но, благодарение Господу, я более христианин, чем вы.
- Когда собираются поужинать, - продолжал шевалье, - следует быть не хорошим христианином, а хорошим сотрапезником. Что мне в вашем обществе! Я предпочел бы самого святого Августина, пусть даже после его обращения.
Молодой герцог позвонил, явился лакей.
- Проводите господина и посветите ему, - сказал он с царственным видом, - я же сам уйду через четверть часа. Шевалье, у вас есть карета?
- Да нет, ей-ей.
- Раз так, можете располагать моей, - сказал юный принц, - очень огорчен, что не смог вас просветить, но, как я вам уже сказал, ваши склонности не совпадают с моими; впрочем, я возвращаюсь в свою провинцию.