А на земле они окажутся другими. Распрямятся, как стальные пружины. Будет отброшено все лишнее, мгновенно разобраны и надеты лыжи. И люди станут быстрыми, ловкими, опасными, как черти, всесильными, как боги, неотразимыми, как нож в спину врага...
Это на земле.
Теперь же, убаюканные полетом, они неподвижно сидят. Есть что-то трогательное в их склоненных на грудь или на плечо соседа головах.
Куклы. Грозные куклы. Начиненные мощным зарядом. Словно дремлющие в люках до поры до времени безобидно-пузатые бомбы.
Разговаривают только командир роты старший лейтенант Копылов и командир первого взвода лейтенант Грачев. Грачев зимой, разумеется, расцветал. Он пользовался любой возможностью выводить свой взвод на лыжах, устраивать гонки, походы, эстафеты... Поэтому его солдаты, все без исключения, имели разряды по лыжному спорту, причем многие второй и даже первый. "Что это за десантник, для которого лыжи в новинку! Лыжи для десантников должны быть как вторые ноги". "Как для хромого костыли", - развивал эту, мысль Дойников.
Офицеры сидели в гермокабине и тихо разговаривали. Здесь было довольно тепло, стеганые зеленые скамейки-лежаки и свет лампочки над откидным столиком создавали уют.
Забавно выглядело огромное запасное самолетное колесо, словно можно было остановиться в воздухе и сменить лопнувшую шину...
- Значит, так, - говорил Копылов, наклоняясь над картой, - повторим основное еще раз. Нас сбрасывают здесь, - красным остро очиненным карандашом он указал на зеленое пятно, - вот в этот квадрат. Задача - пройти лесом, минуя населенные пункты и дороги, до станции Буровая, провести наблюдение за следующими через нее грузами. Проверить по характеру грузов, действительно ли идущая на северо-запад ветка ведет на полевой аэродром. Осуществить на нем диверсию. После этого вернуться другим маршрутом к исходному пункту. Я следую со вторым и третьим взводами. Вы и майор Орлов из штаба дивизии (он ждет нас в районе выброски и связан с посредниками при "атакуемом объекте") пойдете вместе со мной. Потом будете все время со своим взводом. Главное, лейтенант, ни во что не вмешивайтесь, ничего не подсказывайте. Пусть ребята действуют сами. Это их первое настоящее задание. Присмотритесь к Сосновскому, думаю, из него получится неплохой замкомвзвода.
- Есть.
- Да, еще понаблюдайте за Ручьевым.
- Есть. Товарищ гвардии старший лейтенант, по-моему, он последнее время в полном порядке, я вам докладывал. Прыжок его явно вдохновил. Старается.
- Знаю, знаю, но все равно. Выход - это такое дело, когда молодого солдата как на ладони видно.
Копылов продолжал изучать задачу. Разговор прервал бортмеханик, появившийся из кабины летчиков. Похлопав указательным пальцем по своим наручным часам, он выразительно дважды махнул в их сторону растопыренной пятерней.
Копылов кивнул головой.
Оставалось десять минут. Лейтенант Грачев вышел к десантникам, бортмеханик вернулся в кабину, Копылов остался один.
Он сидел, нахмурив лоб, вглядываясь в иллюминатор. Полет длился уже три часа. Рассвело. Молочная белизна облаков закрывала зимнее солнце, но белые поля и леса светились под крылом самолета, хорошо просматривались поселки, темные ленты шоссе, тонкие лесенки железной дороги, жучки-машины, ползущие но дорогам.
Уж какой раз Копылов отправлялся на подобный "выход" - сложное, многодневное учение, проводившееся один раз зимой, один раз летом и имевшее целью всесторонне проверить боевую и физическую подготовку солдат. И, мысленно добавил Копылов, морально-волевую. Для молодых солдат в первую очередь морально-волевую.
Он вспомнил такой выход, когда был еще в училище, курсантом. И другой, когда стал офицером. И представлял себя на месте своих солдат. Вот сидят они сейчас там, в холодном чреве самолета, - кто дремлет, кто волнуется, кто, устав от долгого полета, задумался о чем-нибудь своем.
Они, разумеется, слышали от "старичков" об учениях.
Как закаляется сталь? Огнем.
А человеческая воля? Наверное, тоже огнем.
Огонь бывает разный. Не всегда это огонь выстрелов, взрывов, пожаров.
Иногда внутренний, неистребимо и жгуче горит он в сердцах.
Он может быть сначала совсем маленьким. Совсем слабым, подобно спичечной вспышке. По разгорается все сильней и сильней. И вот уже мощно полыхает, И нельзя его погасить.
Только вместе с жизнью.
Костер тем ярче, чем больше заваливают его сучьями.
Чем больше испытаний выпадает на долю сильного, тем закаленней становится он. Ну, а если слабый... Что ж, слабый огонек костра можно тоже засыпать, навалив на него слишком много.
Конечно, учения не война.
Но и на них закаляются, мужают, зреют солдаты. Чем ближе учение к боевой обстановке, тем скорее солдат превращается в воина.
...Из кабины летчиков торопливо вышел бортмеханик и кивнул Копылову.
Копылов застегнул шлем, уложил в планшет карту, направился к месту выпускающего.
Створки люка быстро открылись. В самолет ворвался шум моторов, ледяной ветер.
Десантники вставали, переминались, поворачивались в затылок друг другу.
Взоры всех были устремлены на три сигнальные лампы, похожие на огромные цветные кнопки.
Зажглась желтая. Выпускающий, лейтенант Грачев, приоткрыл левую дверцу.
Зажглась зеленая лампа, а сирена заревела часто и настойчиво.
Один за другим, со сказочной быстротой, парашютисты посыпались в люк. Последним в потоке, так, чтобы на земле оказаться в середине подразделения, прыгнул Копылов.
В то же мгновение выпускающий открыл правую дверцу, и вниз ринулись десантники второго потока. Наконец прыгнул лейтенант Грачев.
...Белое небо, белые облака, белый снег, белые маскхалаты.
Так и приземлились десантники, почти не различимые и с близкого расстояния.
Прошли минуты с тех пор, как они покинули самолет, и вот уже, сбросив подвесные системы, надев лыжи, они стоят, готовые к выполнению задании.
Цепочкой, в затылок друг другу, ритмично взмахивая палками, лыжники минуют широкую поляну, где приземлился десант, и исчезают в гуще заснеженного ельника...
Взвод двигался бесшумно и быстро, хоть идти было нелегко. Приходилось лавировать между молодых елок, стоявших на пути белыми упрямыми пирамидками, перелезать через упавшие стволы, кое-где просто продираться сквозь податливую, колючую стену.
Шли по целине, проваливаясь. Шли час, два, три. Впереди дозор, позади майор Орлов и лейтенант Грачев.
Наконец остановились на привал.
Кипятили чай, открывали консервы, закуривали.
Случилось так, что Хворост и Ручьев оказались связными. Быстро и бесшумно двигались они по снежной целине. Несмотря на свою силу, Ручьев чувствовал усталость. Сначала возбуждение, новизна, любопытство заглушали все. Но долгий, однообразный марш, окружающая белизна словно укачал и его, идти становилось все трудней, двигать руками все тяжелее.
- Стой! - неожиданно сказал Хворост и воткнул палки в снег.
- Что такое? - насторожился Ручьев, вглядываясь в окружающий лес.
- Ничего, - Хворост начал стягивать варежки, - перекур. Ты не устал?
- Устал.
- Меня ноги не держат. Нет, я ничего не говорю - учение вещь нужная. Но надо и меру знать...
- Тяжело в ученье - легко в бою, - усмехнулся Ручьев.
- Ерунда! Ты читал о возможностях человека? Какой-нибудь доходяга, который в обычное время еле ложку ко рту поднимает, в исключительных обстоятельствах может поднять паровоз!
- Уж паровоз!
- Ну не паровоз, это так - гипербола, а сто килограммов. В состоянии ярости, страха, отчаяния...
- Ну что ты мне эти прописные истины читаешь, - Ручьев махнул рукой. - это же общеизвестно. При чем тут учения?
- А при том... - Хворост наконец стащил с рук варежки и надел их на палки, - при том, что на учениях я, может, и никак себя не проявлю, а в бою уничтожу целый взвод противника!
- Батальон!
- А может, и батальон. Так что́ мне дадут твои учения? Да ничего не дадут. Ты мне подавай настоящий бой, уж там я покажу...
- Зад покажешь, удирая, - презрительно фыркнул Ручьев, - Как ты будешь воевать, если заранее не научишься?
- Я учусь! Я учусь. Что, я плохо стреляю или с парашютом боюсь прыгать? С первого раза, между прочим, прыгнул, не в пример некоторым. О другом речь. Прыгать умею, так зачем на учении в воду сигать? Придется в бою, не беспокойся, сумею. То же и лыжи - хожу ведь неплохо. На десятке из пятидесяти минут вылезаю. Так зачем переть сто километров? Придется, в бою и тысячу пройду! Эх, про пустить бы сейчас сто граммов, - мечтательно вздохнул он.
Ручьев с изумлением посмотрел на него.
- Опять! Только и думаешь об этом. На учениях, а ты все сто граммов забыть не можешь. Пьяница!
- "Пьяница"! - передразнил Хворост. - Где ты слов таких нахватался? С кем говоришь? С товарищем, с однополчанином говоришь!
- Однополчанин! - возмутился Ручьев. - Уж ты-то в критической обстановке тысячу километров пройдешь! Как же!
- Мороз ведь, - объяснял Хворост, - во время воины законные сто граммов выдавали. Начальство. Сейчас мир, с начальства не требую, но сам-то мог бы себе законные отпустить? И потом, я ж только говорю... абстрактно.
- Абстрактно, - проворчал Ручьев. - Пошли. И так десять минут потеряли.
Они продолжали путь.
Неожиданно лес оборвался.
Ручьев сверился с картой. На этом месте значился лес, но леса не было. Посмотрел на компас - все вроде в порядке. Разгадка пришла, когда под глубоким сугробом наткнулись на первый пень. Порубка.
Видимо, здесь последнее время рубили лес, и на карте это не значилось.
Пройдя сотню метров, вышли на дорогу. По ней скорей всего возили лес: виднелись следы тракторных гусениц. Посередине шла гладко укатанная полоса, по которой лыжи хорошо скользили.
- Порядок! - обрадовался Хворост. - Теперь лыжи сами пойдут.
- A ну стой! - Ручьев начинал сердиться по-настоящему, - Стой, слышишь? Никаких дорог! Забыл? "Избегать дорог и населенных пунктов".
- А я избегаю! - веселился Хворост, продолжая удирать от мчавшегося за ним Ручьева. - Чем быстрей я эту дорожку пройду, тем быстрей от нее избавлюсь.
Наконец Ручьев догнал своего напарника и схватил за плечо..
- Да ты что? А ну сворачивай с дороги. Сворачивай, говорят тебе!
Но было поздно. Навстречу, грохоча, показался трактор. Он был еще далеко, но в чистом поле негде было укрыться.
- За мной быстро! - скомандовал Ручьев и понесся к лесу.
Хворост бежал за ним. Углубившись в ельник, они остановились. Трактор медленно проплыл своим путем, таща на цепях три толстых бревна.
- Ни черта... не заметили... - Хворост прерывисто дышал, но его лицу стекал пот. Наклонившись, он подобрал горсть снега и запихал в рот.
Ручьев, даже не посмотрев на него, двинулся дальше. Хворост еле поспевал за ним.
Добравшись до цели и передав командиру роты донесение. Ручьев уже собирался отойти, когда майор Орлов, до того стоявший рядом не вмешиваясь, внезапно задал вопрос:
- В пути следования никто вас не обнаружил? Никаких неожиданных встреч не было?
"Сказать про трактор? Придется сказать о Хворосте. А сказать о Хворосте, значит, подвести его. К тому же пятно ложится на весь взвод", - лихорадочно размышлял Ручьев.
- Никак нет, не было, - ответил он.
От майора не укрылась запоздалость ответа. Но Ручьев этого не заметил.
А тем временем Хворост, подойдя к Копылову, доложил:
- Товарищ гвардии старший лейтенант, тут трактор-лесовоз ходит. Трактор движется с интервалом в сорок минут. Следующее появление ожидается минут через двадцать!
- Ясно, - сказал Копылов. - Как раз есть время, пересечь поляну. Слушай мою команду!.. Отставить! - быстро крикнул он, увидев трактор, появившийся из леса. Повернувшись к Хворосту. Копылов молча смотрел на него.
Лицо Хвороста выражало крайнее удивление. Некоторое время он напряженно всматривался в трактор, потом уверенно доложил:
- Товарищ гвардии старший лейтенант, это другой трактор. Точно. Наверное, теперь будут два работать. А был один. Этот поновей.
Ручьев только диву давался, с какой спокойной уверенностью врет Хворост: он-то сразу узнал трактор, который так неудачно встретился им на пути.
Когда машина протарахтела мимо, Копылов подал команду. Десантники быстро пересекли вырубку. Колонну замыкал Щукин, он тянул за собой широкую связку лапника, заметая следы лыж.
Солдаты двинулись дальше, не заметив, что майор Орлов и лейтенант Грачев остались на дороге и заскользили в ту сторону, куда скрылся трактор.
Им потребовалось лишь несколько минут, чтобы догнать его.
- Здорово, ребята! - крикнул майор трактористам, двигаясь рядом.
- Привет! - откликнулись они.
- Не видели наших солдат? Лыжники в маскхалатах...
- Встретились тут двое на дороге, - охотно отвечал тракторист. - Навстречу шли. Да потом как в лес дали, что косые улепетывали. Небось трактора нашего испугались - за танк приняли! - Трактористы орали со все горло, стараясь перекричать грохот машины, и весело хохотали.
- Спасибо, ребята! - кричал в ответ Орлов. - Счастливого пути! - Он помахал им лыжной палкой и отстал.
Оставшись наедине с Грачевым, майор повернулся к нему.
- Что и требовалось доказать. - усмехнулся он. - соврали ребятки. И их трактористы видели, и они их. А доложить побоялись. Так что, уважаемый лейтенант, запишем вашему взводу минус.
Грачев хмуро молчал.
Повернув лыжи, они побежали догонять взвод.
Опустился вечер. Синие тени заскользили между деревьями, залиловели, зачернели глухие чащобы. Деревья стали сливаться в сплошную темную стену.
Надо было становиться на ночлег. Отрыли землянки, разожгли охотничьи, не видные издалека костры, выставили охранение. Когда стало светло, двинулись в дальнейший путь. Лица солдат осунулись, под глазами залегли тени. Усталость, скудное питание, нехватка сна давали себя знать.
В район станции Буровая вышли к вечеру. Устроились основательно: землянки обложили бревнами, настелили лапник, соорудили печки. Никто не знал, сколько времени займет разведка Буровой.
Майор Орлов записал взводу плюс - десантники действовали уверенно, спокойно и толково.
Грачев довольно улыбался. Орлов удовлетворенно посмеивался в усы. Он уже установил связь с посредниками, находившимися в Буровой, и ждал дальнейших событий.
Через несколько дней обстановка стала проясняться. Первые наблюдения принес Дойников.
- Товарищ гвардии ефрейтор, - доложил он Сосновскому, - сегодня через станцию проследовала дрезина, свернула на ветку, на дрезине офицеры-летчики. Четверо. Капитан и трое лейтенантов.
- Каждую ночь на станцию подаются несколько цистерн. Дважды были платформы с грузом, накрытым брезентом, - сообщил Щукин.
- Что за груз? - спросил Сосновский.
- Визуальным наблюдением. - важно ответил Щукин, - установить характер грузов не удалось.
- Необходимо установить, - озабоченно сказал Сосновский. - Если подойдут ночью, скрытно приблизиться и установить.
- Платформы охраняются, - заметил Щукин. - Может, снять охрану?
- Ни в коем случае! Обнаруживать себя нельзя. Сумейте подползти, подлезть под брезент. Словом, вам видней.
В эту ночь в разведку вышли Щукин, Ручьев и Хворост.
Глава XVII
Мы ползем.
Зимой ночью иной раз светлей, чем днем. Вот сейчас такая ночь! Луна светит вовсю. Кругом белым-бело, и хотя мы в белых маскхалатах, мне все время кажется, что нас видно.
Настроение плохое, а этого подонка Хвороста, который стоит тут рядом, я готов убить.
Вчера лейтенант Грачев отвел меня в сторону и говорит:
- Что ж вы. Ручьев, а я-то на вас рассчитывал...
- А что такое? - всполошился я.
- Были связными, доложили, что вас никто не видел. Так?
- Так, - говорю, а у самого уши начинают гореть - ясно уже, в чем дело.
- Ведь неправду доложили. Видели вас.
- Товарищ гвардии лейтенант... - бормочу.
- Да нет, Ручьев, я ведь формально отсутствую. Ваш же ефрейтор Сосновский ничего не знает. Так что разговор у нас неофициальный, так сказать, дружеский. Просто обидно, что хороший солдат и вдруг такое. Честно говорю, не ожидал. Вы поймите, в боевых условиях к чему это может привести? К уничтожению всей группы, ни больше ни меньше. Свою репутацию спасешь, а товарищей, весь взвод, да и себя заодно, погубите. И учтите, - добавил, - сейчас этого разговора не было.
Махнул рукой и отошел.
Я прямо сквозь землю готов провалиться! Обманул я его доверие. Он-то положился на меня, а я...
И такая злость взяла меня на Хвороста - все из-за этого разгильдяя несчастного!
Подошел к нему, смотрю - убить готов. Улыбается! Толкнул его в снег так, что он на три метра отлетел. "Сволочь!" - говорю. Смотрит на меня, глаза вытаращил, ничего не понимает. "Ты что? Ты что, - бормочет, - с ума сошел? Что пихаешься?"
Ушел. Ей-богу, задушить его мало!
И урок для себя извлек: хочешь товарища выручить - выручай, только не за счет других.
Ползем.
До станции шли недолго. Спрятали лыжи. Подкрались, залегли, наблюдаем. Три вагона стоят на ветке. Закрыты брезентом. Четверо часовых, с каждой стороны по одному. И видно, ребята бдительные, на ходу не спят, посматривают по сторонам. Горят фонари, луна - светло, как днем. Не подойти.
В стороне два офицера с повязками покуривают - посредники.
Лежали час, два. Смена караула. Разводящий подходит, с ним четверо новых. Вот тут-то обнаружился шанс. Разводящий обходит платформы, одного за другим меняет часовых. Но тот, что стоит с обратной стороны, приближается к торцу, чтоб поскорее все закончилось, и ждет. Его сменяют тут же, в двух шагах от торцевого. И новый сразу же идет туда, за вагоны.
Однако секунд двадцать та сторона, к тому же обращенная к лесу, не охраняется. Весь вопрос в том, случайно ли это или у них каждый раз так.
Щукин принимает решение. Обогнем по большой дуге объект, подползем как можно ближе к вагонам, дождемся смены. Если опять повторится та же картина, Щукин проскользнет к вагонам, потом под брезент. Выяснит, что к чему, а во время следующей смены часовых вернется обратно. Предусматриваем всякие запасные варианты.
Осуществляем наш план. Совершаем обход лесом.
Ползем. Ползем к дороге. Приближаемся как можно ближе. До вагонов метров десять. Лежим, ждем. До смены четверть часа.
Наконец слышим, маршируют.
Тихие слова, пауза, команда, опять шаги, опять команда...
Часовой с нашей стороны уходит к торцу и исчезает за вагоном.
В то же мгновение Щукин как кошка бросается вперед и... падает. Он за что-то зацепился ногой, стонет, корчится, хватается за ногу. Часовые ничего не заметили. А посредники углядели - перестали курить, что-то в блокноты записывают.
Как быть?
Прошло уже пять секунд. Тогда вперед бросаюсь я. В три прыжка долетаю до платформы. Еще на бегу определяю, где можно подлезть под брезент, ныряю туда. Замираю.