Но, оказывается, дом - на слом, а они переехали в новый, где-то в Бескудникове, час искал. Буквально два дня назад переехали. Две комнаты им дали, а у них и мебели никакой: кровать с шариками, этажерка, диван... В подвале-то ничего заводить не хотели - это мне мать его рассказала. Она прямо не знает, куда от счастья деться. Дождалась наконец жилья. Простая совсем и забитая какая-то. Отец у Ивана, оказывается, здорово пил (так что Ивановым склонностям удивляться нечего). Умер три года назад. Хотела было мать в деревню вернуться - не тут-то было. Сын и дочь против. Сын - это наш Иван, а дочь вот сидит, со мной разговаривает. Хорошенькая такая - постарше Ивана. Одета модно. Молодчага - работает и институт кончает. Как я понял, она всю семью вытягивала. А вот Иван давал им прикурить, мать небось наплакалась из-за него. Для них счастье, что его в армию призвали. Это мне потом сестра его рассказывала, когда до остановки провожала.
- Уж там-то он должен человеком стать. Как вы считаете, Толя, вы с ним служите, сделают его там человеком?
- Сделают, - говорю, - ручаюсь вам. Там из любого человека сделают. Вот из меня, например, сделали...
- Ну, вы, - смеется, - вы другое дело.
- Думаете? - спрашиваю. - Почему?
- У вас жизнь до армии совсем другая была. Я же вижу. И сравнивать нечего!
Я, понятно, возражать не стал, а еще раз заверил:
- За Ивана не беспокойтесь. Настоящим человеком станет. И матери так скажите.
Мать действительно очень уж радовалась, на меня глядя, - точно Иван рассчитал - все кругом ходила:
- И Ванечка мой такой? У него тоже знаки такие? А берет...
Теперь Ванечка у нее будет в мыслях красавцем, лихим десантником, а не шалопаем, каким, наверное, был. И то хорошо.
Велели квартиру новую описать, извиниться, что послать нечего: сейчас обставляться надо, трудновато...
Объяснил им, что ничего их Ванечке не надо. Кроме хорошей трепки, но это я про себя подумал.
Сестра у него мировая, какая-то собранная, видно, знает, чего хочет, и своего добьется. А хочет жить по-настоящему. И мать чтоб отдохнула от прошлых лет. Хорошая девушка. И красивая.
Последнее свидание, предстоявшее в тот день, не радовало. Договорились встретиться с Эл. В кафе-мороженом "Космос". Сначала удивилась - почему не в "Метрополе"? Сослался на коменданта: нельзя, мол, солдатам в рестораны. Как ей втолковать, что не хочу туда, не буду я там в своей тарелке.
Пришли в "Космос". Она опять в брючном: костюме, но ярко-красном. Все на нее оглядываются. Странно как-то себя чувствую. Было время, в ресторан входил, как домой, а теперь словно робею. Навык пропал.
Сели в уголке. Заказали какие-то сложные сооружения из шоколада, мороженого, орехов, еще чего-то.
Она объяснила подробно, как мне крупно повезло: у меня есть она. Многие бы хотели быть на моем месте. Они все о ней мечтают, а она ждет меня. Вот еще на прошлой неделе, когда она была с Тимом в Доме кино, то сказала ему, что меня ждет. Или Олегу - когда провела у него субботу и воскресенье на даче - тоже объяснила, что ждет меня.
Она столько говорит об этом, что, судя но всему, ни на что другое у нее времени не остается. Во всяком случае, институт она бросила.
Я смотрел на нее с грустью. Удивительно, как я мог проводить с ней столько времени! Целые дни. Неужели ничего не замечал? Да нет, просто меня это устраивало. То, что она давала, что могла дать, мне вполне хватало. Большего не требовалось. И не только от нее. От жизни тоже. Почему? Не потому ли, что и от меня никто ничего не требовал? А как спросили с меня, так и я стал спрашивать с других. Так уж, наверное, бывает, только я этого не знал.
Теперь знаю.
Объяснять ей разницу между ней и Таней бессмысленно. Она просто не поймет. Спросит, какая у Тани талия, какой рост, неужели лучше танцует, какие носит платья...
Не знаю. мне почему-то неприятно было бы говорить с ней о Тане.
Сказал просто, что у меня теперь другая жизнь, я изменился, а через год изменюсь еще больше; не уточняя, объяснил, что, видимо, останусь в армии надолго. может быть навсегда, и где служить буду, неизвестно. Во всяком случае, не в Нью-Йорке. Так что ждать моего возвращения смысла не имеет.
Последние аргументы показались ей, наверное, весьма убедительными. Поэтому разрыв она перенесла мужественно.
Доели мороженое и разошлись.
Она торопилась в парикмахерскую.
Последний день отпуска заняли другие дела. Володя настоял, чтобы я осмотрел свой "Запорожец" - убедился, в каком он отличном состоянии. Господи, видел бы он мою боевую, в которую можно засунуть три "Запорожца", видел бы, как я за ней ухаживаю.
Потом мама отвезла меня на Николину гору и показала дачу, которую они с отцом покупают. Дача хорошая. Мама продемонстрировала мне "мою" комнату. Уважительным шепотом сообщила, кто живет на соседних дачах. Долго восхищалась природой. Природа! На одном гектаре!
Походил по магазинам. Купил для ребят, что просили: бумагу, струны для гитары, краски, батарейки - целый чемодан. После обеда сел писать Тане письмо. Смешно. Она получит его дня через три-четыре после моего возвращения. Но мне хотелось ей написать - мы ведь первый раз в разлуке. Я имею в виду настоящую. Потому что на службе даже долгое отсутствие в счет не идет.
Здравствуй, Танек!
Вернее, добрый вечер. Когда ты получишь это письмо, меня уже не будет... (не пугайся) в Москве. Скорей всего, я буду сидеть за столом в твоей комнате и пить чай. Не обращай на меня внимания, читай себе спокойно, а я возьму еще печенья.
Так вот, я в Москве, дома. Даже не знаю, как описать тебе мои чувства. Стихи писать разучился, а проза недостаточно выразительна.
Знаешь, Танек, я никогда не думал, что за один год может произойти так много и так мало перемен. Просто удивительно!
В Москве перемен нет. во мне - не счесть.
Уже пахнет весной. Впрочем, в городе это незаметно. Все равно всюду асфальт, снега почти не видно. И Большой театр и телебашня на прежнем месте.
Мне ужасно захотелось всюду пойти с тобой, погулять по набережным, сходить в театры, в музеи, на стадионы. Показать тебе мой город. В рестораны не пойдем! Ни в коем случае! Лучше умрем посреди улицы Горького от голода.
На домашнем фронте без перемен. Встретили - сама понимаешь. Мать умиляется, отец присматривается, друзья удивляются. Знаешь, когда человек улетает в долгое космическое путешествие, а потом возвращается на землю, то выясняется, что за те десять лет, что его не было на земле, прошли тысячелетия. У меня наоборот, здесь все по-прежнему, а я словно прожил десять лет. Ну, не десять - пять.
Пишу о том же, о чем не раз говорил тебе. Надоело? Но пойми, это то, что больше всего меня поражает. Странно, те же люди, те же вещи, те же события, а воспринимаю я их совсем по-другому. Впрочем, если не поймешь - претензий не будет - я и сам не могу это толком объяснить...
И еще хочу сказать тебе, что очень соскучился, просто ужасно! Мне кажется, что я не видел тебя сто лет и ты забыла меня. А? Зовут меня Анатолий. Фамилия - Ручьев... рост... вес... Номер тринадцатый. Вспомнила?
Сочинил, песню. Что скажешь? Сам. - слова, сам - музыку, сам буду тебе петь. Уже репетировал, запершись в своей светлице, в четверть голоса. Вот первый куплет:
Дома я. В блаженстве утопаю.
Но не радуют родные небеса.
Мне нужны твои глаза, родная...
Мне нужна твоя червонная коса...Я, конечно, не Соловьев-Седой, Ошанин и Хиль в одном лице. Но пусть Хиль попробует написать стихи, а Ошанин спеть. Каждый из них чемпион в своем виде, а я многоборец. Кроме того, они выступают для миллионных аудиторий. А мое произведение рассчитано на одного слушателя. Так что не взыщи.
Вот и все, о чем успел написать. Не скучай, скоро буду с тобой. (Я уже с тобой в момент, когда ты читаешь это письмо. Ты что, не видишь? Вот же я, на диване!)
Ты имей в виду, Танек, где бы я ни был, близко или далеко, я всегда теперь с тобой.
Твой Толя.
Перед отъездом отец зазвал меня в свой кабинет, откашлялся и произнес речь. Короткую и сбивчивую. Смысл: я могу на него рассчитывать всегда, что бы ни случилось и как бы ни поступил. Мама - хм, хм! - она очень меня любит, однако - хм, хм! - не всегда понимает - женщина. Но беспокоиться не надо - есть он, отец, и, пока он есть, все будет в порядке.
Обнялись. Отец долго сморкался.
Потом к себе в комнату, "будуар", затащила меня мама. Всхлипывала, пила валерьянку. Объяснила, что сделает все, чтоб я был счастлив. Отец - чудесный человек, но не от мира сего, он весь в искусстве, зато есть она, на нее я могу положиться всегда. Она знает жизнь лучше отца, лучше меня, лучше всех. И пока в ее груди бьется сердце, пока она дышит, я могу быть спокоен. Она не даст меня в обиду никому. Я должен ей писать обо всем, ничего не утаивая. А когда это "страшное время" (служба в армии) кончится, она построит мое счастье. Этому посвящена ее жизнь. Пончики в кульке, какао в термосе, курица в прозрачном мешочке. Мой воинский билет она обменяла с доплатой на мягкий. Вот аккредитив на триста рублей. Надо следить, чтоб не украли...
Обнялись. Бедная, бедная мама, если б только она знала, как торопится ее сын туда, куда она со слезами провожает его.
Со "стариками" простился ну телефону. Так что проводы были скромными.
Глава XIX
Наступала весна.
Она была еще далеко, но уже выслала свои передовые дозоры. Снег лежал на полях обреченный. Кое-где журчали ручейки. Ветер не приносил больше ледяное дыхание, он был ароматный и нежный, в нем слышались прощальные запахи снегов и все крепчавшие - солнца, проснувшейся земли, наливавшихся соком деревьев.
Синева неба густела, а солнце уже просто припекало, и в его лучах торопливо таяли, сверкая и переливаясь, последние уцелевшие сосульки.
Осуществилась мечта Ручьева. его включили запасным в спортивную команду.
...Кравченко и ее тренер предсказывали ему большое спортивное будущее; Копылов, радовавшийся, что бывший отказчик теперь оказался таким способным, бегал, ходатайствовал за Ручьева, требовал.
...Наконец у Тани состоялся с "неразлучными" большой разговор.
Время она не выбирала и речей не репетировала, положившись на наитие.
В воскресный вечер, затащив к себе Копылова и Васнецова на ужин, приступила к разговору решительно и без колебаний.
Рена при сем присутствовала, находясь в резерве главного командования.
Впрочем, начался ужин, как обычно, мирно и весело. Ничто не предвещало большого разговора. Как всегда, Копылов и Васнецов спорили, как всегда, Таня разжигала страсти, а Рена подавала реплики.
Потом заговорили об учениях.
Эта тема была у всех на устах. То, что в начале лета предстоят совместные учения в рамках Варшавского Договора и что проходить они будут на территории ГДР, не было тайной - об этом официально сообщили газеты. И что в учениях наверняка будут участвовать десантники, ни у кого не вызывало сомнений. А вот какие десантники - оставалось вопросом. В конце концов, дивизия Ладейникова была не единственной воздушнодесантной дивизией Советской Армии.
Но и Копылову, и Васнецову уж очень хотелось, чтоб выбор пал именно на их дивизию. Заслуженный, опытнейший генерал, отличное соединение, неизменно занимавшее первые места по многим показателям. Оба друга наперебой приводили аргументы в пользу своей теории. Им казалось неоспоримым, что только их дивизия должна быть отобрана для учений.
Порешив на этом, стали обсуждать более деликатный вопрос: а если нужна не дивизия, а, скажем, полк или даже батальон? Кого выбрать тогда?
И если в отношении дивизии Копылов и Васнецов выступали единым фронтом против заочных оппонентов, то, когда дело дошло до полков и батальонов, их мнения, конечно, разошлись. Каждый отстаивал свое подразделение.
Подобные разговоры вели не только офицеры, но и солдаты. Учения, выражаясь языком футбольных комментаторов, "назревали". И в душе все надеялись принять в них участие.
Бесплодный спор Копылова и Васнецова длился до тех пор, пока его не прервала Таня.
- Слушайте, ребята, я хочу вас пригласить на свадьбу. Я вышла замуж, - неожиданно заявила она таким тоном, словно сообщала, что купила новый утюг.
Сначала офицеры нахмурили брови, силясь разгадать, в чем смысл очередной шутки. Но внимательно посмотрев на Таню, единым движением опустили стаканы с чаем на стол. Первым пришел в себя Васнецов. Он пожал плечами и заметил:
- Если ты приглашаешь на свадьбу, значит, ты еще не вышла замуж. Насколько я знаю, выйдя замуж, свадеб не устраивают...
Копылов отозвался чуть позже, но несравненно темпераментней.
- Ты с ума сошла! - вскричал он. - Какая свадьба, какое замужество? Что ты нас разыгрываешь! Дурацкие шутки!
- Слышала, Рена? - Таня повернулась к подруге. - Удельный князь Копылов возмущен. Его крепостная девка Танька посмела искать жениха с чужого двора.
- Совсем и не чужого, - заметила Рена, - если уж на то пошло, то как раз с его собственного.
- В общем-то да, - согласилась Таня.
- Послушайте, - заговорил Копылов спокойней, - это розыгрыш, да? Если так, соглашаюсь - попался.
- Это не шутка, Володя. - Таня встала, - Я действительно люблю одного человека, действительно собираюсь за него замуж. Хотя и не сию минуту.
Наступило молчание.
Рена попыталась разрядить обстановку:
- Может, ко времени свадьбы кто-нибудь из вас комдивом станет. Так что за свадебным генералом ходить далеко не придется.
Шутки никто не поддержал.
- Ну и кто же счастливец? - задал наконец вопрос Васнецов.
Некоторое время Таня молча смотрела на своих притихших друзей, потом коротко бросила:
- Ручьев!
- Ручьев! - казалось, Копылов задохнется от изумления, - Анатолий Ручьев, мой солдат?
- Ручьев, - твердо повторила Таня, продолжая смотреть в глаза Копылову, - твой солдат и мой жених.
- Сюрприз! - вставила Рена.
- Действительно, сюрприз, - медленно произнес Васнецов, устремив взгляд куда-то вдаль. - Не представлял, не представлял...
- Не может быть! Очередной розыгрыш! - упрямо твердил Копылов. - Рена, ну скажи, это серьезно?
- Вот что, ребята. - Таня говорила спокойно, слишком спокойно, и было что-то новое, незнакомое в этом ее тоне. - Вы можете меня упрекать, что я не сказала вам раньше. Упрек принимаю - вы мои самые близкие друзья. Если не доверять вам, то кому? Но и вы поймите: не так все просто. Пока в себе разберешься, пока поверишь в него, пока все станет окончательным, решенным, нужно время. И потом скажу тебе, Володя, честно, то, что Толя, как ты изволил выразиться, "твой солдат", дела не облегчало. Я знаю, ты о нем хорошего мнения, ценишь его, да он и действительно солдат отличный, но какую-то двусмысленность в наши отношения это могло внести. Неловкость какую-то. Уж не знаю, как объяснить... Ну да ты меня понимаешь. Имей в виду, это Толя настоял, чтобы я тебе сказала, он давно настаивал. И был нрав - дальше так нельзя. Вот теперь вы все знаете.
Она замолчала, отвернувшись к окну.
Молчали и остальные.
А что было говорить? Казалось бы, ничего особенного не произошло. Дружат девушка и двое парией. Именно дружат. Она влюбляется, даже собирается замуж. Надо бы радоваться всем троим. И все же. Все же появилось что-то незримое, неосязаемое, что сразу все осложнило.
Не для Васнецова. В конце концов, Васнецов встречал Ручьева не так уж часто - отвечал на приветствие и шел дальше.
Но для Копылова все обстояло иначе. Ручьев действительно был "его солдат", его подчиненный. А вдруг он получит взыскание? Или Таня попросит для него какую-нибудь внеочередную увольнительную? А как они почувствуют себя, встретившись, например, у Тани за ужином? Все это вносило в их маленький, привычный мирок определенные сложности.
Затаив дыхание, Рена следила за происходящим. За Таней, спокойной, но внутренне напряженной. За Васнецовым, равнодушно перебиравшим бахрому скатерти. Рена достаточно хорошо знала его, чтоб понять, насколько он уязвлен. За Копыловым, теребившим светлый чуб и устремившим на Таню растерянный взгляд.
В конце концов, Копылов и разрешил все вопросы. Широко улыбнувшись, он наклонился к Тане, обнял ее и похлопал по спине, словно приятеля, которого давно не видел.
- Поздравляю, Татьяна, поздравляю. Ручьев хороший солдат и хороший парень. Дай вам бог, как говорится... Только когда это вы успели, не пойму. Ну Ручьев ясно - он "ходил в библиотеку" имени Татьяны Кравченко. - Копылов рассмеялся. - Но ты-то! Ведь мы же у тебя едва не каждый день вечеряли...
- Кроме тех, когда Ручьев получал увольнение, - заметил Васнецов.
- Верно, кроме тех... - улыбнулась Таня. Она опять была веселой и радостной. Напряжение спало. Самое трудное осталось позади.
Репа достала заранее припасенную бутылку шампанского. Хлопнула пробка.
- Жалко, Толи нет, - заметила Рена.
Действительно, уж если кому и следовало присутствовать на этом скромном торжестве, так это Ручьеву.
Но он отсутствовал.
...А жизнь военного городка текла своим чередом.
Шли занятия.
С утра раздавались раскатистые команды и четкие шлепки подошв на асфальтовом, совсем очистившемся от снега плацу.
Со стрельбища доносились щелкающие выстрелы. Иногда надрывно ревел мотор в автопарке. А где-то репетировал оркестр. Звуки музыки неслись стройные и ладные, потом вступала труба, и через минуту музыка обрывалась. Труба, видимо, играла не так. Наступали секунды тишины - опять звучал оркестр, опять вступала труба и опять неожиданно замолкала - все начиналось сначала. Он, наверное, был неважным музыкантом, этот трубач...
Вдруг, покрывая все звуки, гремела песня, громкая, грозная, так что мурашки пробегали по коже, или задорная, так что хотелось подпевать. Умолкала. Только низкий бас запевалы выводил свой запев. И снова гремела песня и замирала на хватающем за душу аккомпанементе теноров.
В разных направлениях маршировали роты и взводы. С оружием, с геодезическими приборами, с сумками... В шинелях - на занятия и без шинелей - в столовую.
Дежурный, с красной повязкой, в неистово начищенных сапогах, настороженно поглядывал в сторону ворот, ожидая прибытия начальства.
Пахло талым снегом, весенним солнцем, свежим воздухом.
А из окон кухни неслись иные, чарующие ароматы...
В парашютном городке скрипели стапеля, блоки парашютной вышки. Прыжки, управление стропами, приземление - все хорошо знакомое, изученное и тем не менее сто раз повторяемое, чтобы стало автоматическим, чтоб впилось в мозг, в память, в кончики пальцев...
В классах укладывали парашюты, тоже в сотый раз, на платформах крепили и расчехляли технику, с каждым разом выигрывая секунды, те самые драгоценные секунды, что сберегут на поле боя не одну жизнь...