Ядзя вышла к ужину с красными глазами, но пан Модест был так любезен и услужлив, рассказывал такие смешные анекдоты (и даже под столом погладил ее колено), что женщина развеселилась и простила ему пощечину. В конце вечера почувствовала легкое недомогание, извинилась и ушла. Сразу же встал из–за стола и Чмырь. Ни слова не говоря, взял лопату, еще перед вечером поставленную у веранды, и ушел в дальний угол усадьбы.
"Спешит, - с неудовольствием поморщился Сливинский, - нет у человека выдержки…"
Жена Чмыря убрала посуду, вымыла ее в кухне, тяжело протопала в комнату, где легла Ядзя. Выглянула на веранду.
- Уже! - сказала так, словно та задремала. - Готова…
Сливинскому стало холодно. Не от того, что узнал о Ядзиной смерти, а от этой лаконичности и равнодушия.
"Черствые люди", - подумал он и допил свое вино.
Пришел Чмырь, принес простыню. Они завернули в нее покойницу, отнесли к яме и быстро закопали. Заботливо утрамбовали землю, присыпали мусором и сухими листьями. Сливинский мысленно произнес пылкую речь, и, наверное, это послужило причиной того, что спал он не очень хорошо - мучили изжога и сны.
Сначала поговорили с директором ресторана. Его рекомендовал Фостяк как честного человека, которому можно довериться, а рекомендация Михайло Андриевича означала для Петра больше, чем десяток официальных характеристик.
Узнав, в чем дело, директор, солидный толстощекий мужчина в очках, из–за которых смотрели пронизывающие глаза, порекомендовал:
- Побеседуйте с Любой Григорань и Тамарой Сальниковой. С ними Ядзя дружит. Хотя, - он пожал плечами, - это дело такое… Могла проговориться и кому–нибудь другому…
Через несколько минут в ресторане "Карпаты" появились два агента госстраха. Один чуть постарше, в светлом пиджаке, с большим портфелем; другой - молодой блондин, наверное, только демобилизовался, ходил еще с офицерским планшетом, в котором хранил страховые полисы.
Кирилюк, держа под мышкой портфель, прошел в буфет, где сидели официантки - клиентов мало, они болтали, изредка выглядывая в зал, - а Ступак завернул на кухню. Петр сел на свободный стул, поинтересовался, кто из официанток Тамара Сальникова. Отозвалась густо размалеванная и не очень красивая блондинка.
- Я - агент госстраха. Недавно я застраховал жизнь вашей подруги Ядвиги Радловской, - начал Петр без предисловий, - и она посоветовала обратиться к вам. Мол, вы женщина рассудительная и…
- Конечно, оцепишь жизнь, когда поймаешь такого мужчину! - зло начала официантка. - У кого мужья на фронте полегли, а кто и сегодня меняет их… Такие, как Ядзя, и во время войны нашим мужьям головы крутили и теперь отбивают… Тут двое детей, тянешь как можешь, а она хиханьки да хаханьки, еще и по курортам разъезжает.
- Но ведь, - насторожился Кирилюк, - мне сказали, что у нее заболела мать и она взяла отпуск, чтобы присматривать за ней.
- Плюньте в глаза тому, кто это сказал! Сама же мне призналась, что собирается в Сочи. Понимаете, - официантка возмущенно потрясала кулаками перед лицом Петра, - одни моря ни разу в жизни не видели, а другим подавай все - и Кавказ, и пальмы, и богатых хахалей!
- У меня не такие сведения… - успел вставить Кирилюк.
- "Не такие", "не такие"… - передразнила его женщина. - А мне сама Любка рассказала, кто–кто, а Любка знает! Григорань, - поманила она пальцем, - иди–ка сюда!
Кирилюк хотел расспросить Любу Григорань с глазу на глаз, но та уже подошла к ним, и он, чтобы не попасть в нелепое положение, продолжил разговор:
- Товарищ Сальникова почему–то отрицательно относится к Радловской, а вы как?
- Тамарка - падло! - отрезала Люба. - Когда Ядзя здесь, крутится вокруг нее: "Ядзечка, солнышко мое! Какая же ты красивая сегодня!" А уехала - помоями обливает…
- Вы не так меня поняли, - испугалась Сальникова.
- Зас… - начала Любка, но вовремя остановилась.
Петр поморщился. Сказал будто между прочим:
- Хватит о Радловской. Она уже купается в море, и ей хорошо - море, солнце, красивый парень под боком… Говорят, красивый, правда ли это? Я его так и не видел…
- Ядзя его никому не показывала, - объяснила Люба. - Дурного глаза боялась или что?
- Ну так застрахуем жизнь? - предложил Кирилюк.
Сальникова, услышав это, выскользнула в зал. Петр загородил Любе дорогу.
- Ядзя застраховалась на пятьдесят тысяч! - сообщил, смело фантазируя. - Да еще и домашнее имущество… Вы были у нее, правда, красивая мебель?.. Кстати, - вынул из портфеля страховой полис, - надо вручить ей. Когда вернется?
- Только что ведь уехала… мать у нее захворала.
- Это вы директору рассказывайте. Радловская сама говорила мне, что поедет куда–то под Карпаты, а потом к морю.
- Да, - подтвердила Люба, - сначала куда–то за Дрогобыч, в гости к родным мужа, а потом в Сочи.
- Не все ли равно куда! - повеселел Кирилюк. - Главное, что вы, следуя примеру подруги, застрахуете жизнь.
Петр застраховал еще нескольких девушек, попутно расспрашивая о Радловской. Почти все официантки знали, что Ядзя "подцепила" себе мужчину и уехала куда–то с ним, соврав про больную мать. Куда - не знали, и Петр убедился, что Радловская умела держать язык за зубами.
Возможно, больше повезло Ступаку? Уже по выражению его лица Кирилюк догадался: нет.
- Поработали на госстрах, - с досадой сказал Ступак, когда они вышли из ресторана.
- Почему же, - не согласился Петр, - мы выяснили, что Радловская не в Дрогобыче. Подруги говорили, что едет к родным мужа куда–то за Дрогобыч. Итак, Трускавец, возможно, какое–нибудь село… Не вешай носа! Все–таки шаг вперед.
Одиннадцатый день Отважный отсиживался в тайнике. Весть об уничтожении отряда Грозы принес в Овчарову Леваду сын Бабляка. Он днем косил сено на лесной поляне, километрах в двух от хутора. Знал, что Гроза должен гулять у отца, и боялся, чтоб не потащил с собой, вот и остался на ночь в стожке. Проснулся от стрельбы, сразу смекнул, что к чему, и побежал к Овчаровой Леваде.
Отважный ждал до утра, но никого не дождался. Надумал распустить остатки отряда. Собственно, распускать было некого: вместе с ним осталось всего пять человек. Грицко Стецкив, радист Дудинец да двое с окрестных хуторов - мужики, которые вели двойную жизнь: днем работали у себя в хозяйстве или отсыпались на печи, а ночью в случае нужды присоединялись к отряду, чтобы участвовать в грабежах.
Одному из них поручил дать из Поворян телеграмму. Собственноручно написал текст и поклялся, что оторвет голову, если не отправит. Мужичок этот хорошо знал Юхима Каленчука еще до того, как он стал сотником Отважным, поэтому телеграмму отправил: кони добрые, запряг - и через два часа в райцентре…
Отважный взял с собой только радиста и Стецкива. Знал упорство и злую силу Грицка, особенно ценил то, что Стецкив не раздумывал и всегда старательно исполнял его, Каленчука, приказы. Захватив наиболее ценные вещи, продукты и рацию, двинулись на Промышляны, чтобы потом лесами выйти на Стрый, а уже оттуда пробираться в предгорья Карпат. Через несколько километров чуть не напоролись на засаду, попробовали обойти ее, но увидели - слава богу, издалека - роту, прочесывающую лес. Быстро через болото вернулись в Овчарову Леваду, за которой в заваленном буреломом лесном буераке был оборудован тайник человек на десять. Стецкив притащил туда мешок консервов, присыпая следы махоркой, чтобы не взяла собака, и они засели, как барсуки, в сырой, смрадной могиле.
Одиннадцать дней просидели в темноте - у них была только одна батарейка для фонарика, экономили, свечей не было, а зажечь железную печку не осмеливались: днем выдаст дым, а ночью - искры…
Каленчук развлекался разговорами с Грицком. Радист Маркиян Дудинец, молчаливый, нелюдимый, раздражал его своими односложными ответами, а Стецкив все поддакивал Каленчуку и расспрашивал, и это поднимало Отважного в собственных глазах. Юхим садился на нары, подкладывал под спину что–нибудь мягкое, и начинался диалог с Грицком, который лишь условно можно было назвать диалогом, потому что говорил в основном Отважный.
- Давай порассуждаем, - Каленчук размахивал рукой с зажатой между пальцами самокруткой, и этот светлячок рассекал тьму убежища, - давай порассуждаем, почему мы сидим в этой яме! С ним все ясно, - светлячок ткнулся в сторону Дудинца, - служил в эсэсовской дивизии, принимал участие в акциях, и его большевики все равно бы повесили. Вот и прибился к нашему воинству…
Дудинец только хмыкнул в ответ, и нельзя было разобрать, одобряет он разглагольствования Каленчука или возражает ему. Но Отважный не обратил никакого внимания на это хмыканье.
- Прошу вас посмотреть на меня! - прижал руку с самокруткой к груди. - Мог я сосуществовать с большевиками? Кажется, ей–богу, мог. Отдать землю, инвентарь и скот, оставить себе моргов пять земли, лошадь, корову, свиней, птицу - прожить можно. Но по мне ли эта жизнь? Живи и знай, что больше пяти моргов никогда не будешь иметь и все, что заработаешь, сожрешь или пропьешь. Я на эти пять моргов плевать хотел, у меня вон сколько было - мельница, жатка, молотилка, полсела должников, а они мне пять моргов! - Светлячок метнулся вверх, на мгновение остановился и снова начал танцевать в темноте. - Я ночей недосыпал, недоедал, чтобы на эту молотилку натянуть, а теперь мне говорят - отдай. А этого не хочешь! - Светлячок застыл на месте, наверное, Каленчук ткнул своему воображаемому врагу кукиш.
- Не ври, - лениво возразил Стецкив. - Это ты - чтоб недоедал!..
- А что! - даже подпрыгнул на нарах Каленчук. - Думаешь, добро само в руки прет?
- Да нет…
- То–то же… А теперь колхозы… Имел хотя бы пять моргов, теперь шиш. Мне колхоз - как чахотка. Сдай коня, отведи корову… И у бригадира наряд проси. Это я чтобы просил наряд у какого–то голодранца! Да он недавно еще шляпу снимал, только завидев меня! У Каленчука таких, как он… - Отважный даже захлебнулся от ярости.. Крепко затянулся, бросил светляка в дальний угол убежища. - Сменилась власть - так и мне шляпу снимать? Не дождетесь, сукины дети!
- А я думал, друже сотник, - вдруг вмешался в разговор Дудинец, - что вы ушли к Бандере ради идеи.
- "Идеи", "идеи"… - передразнил Каленчук. - Мое поле - это что, не идея? Это понять надо! Мне мое государство нужно, чтобы я командовал, а не кто–то. Мне один черт - Бандера или Мельник! Простор нужен - вот что… Ты мне сделай Украину свободной - что будет? Думаешь, я засяду на тутошних песчаных землях? Да мне земли дай, во! Чтобы километры… туда, километры и сюда. А я уж сам соображу, как жить на них. Может, вспашу, а может, завод поставлю! Каленчук все может. Так–то вот!
Посидел несколько минут молча, должно быть представляя себе эти черноземные километры, до горизонта засеянные пшеницей. Мечтательно сказал:
- Вот что это - свое государство!
- Так чего же ты с немцами связался? - спросил Стецкив, не зная, что попал в больное место.
- Да немцы хоть что–то обещали! Кто колхозы разогнал? Немцы. Кто коммунистов вешал? Понимать надо… С немцами можно было договориться; если им не перечить, они и тебе дышать давали…
- Чистая правда, - согласился Стецкив, вспомнив привольное житье полицая. - Чистую правду говорит…
Каленчук зашелестел в темноте бумажкой - готовился закурить. Выкресал огонь, прикурил, на миг осветив свой длинный нос. Спросил Стецкива:
- Так ведь я настоящим хозяином был, а ты? Большевики у тебя вряд ли отняли бы землю… Середняк - по–ихнему. Ну и хозяйничал бы…
- Эва! - возразил Грицко, - У меня с ними одного пути нет…
- Почему?
Стецкив не ответил. Ерзал в своем углу, то ли думая над ответом, то ли не зная, что сказать. Наконец нерешительно заговорил:
- Так у меня такая линия. Оккупация меня в люди вывела. Кто такой был Грицко Стецкив? Хлебороб и крестьянин… А немцы дали мне карабин. Я тогда любого мог застрелить… У тебя карабин, ты и судья! Идешь по селу, а от тебя или прячутся или кланяются тебе. Начальство, пся крев, ничего не скажешь! А еще и угощают… Я знаешь сколько при немцах самогонки выпил? Больше, чем за всю свою жизнь!
Отважный захохотал.
- Первачку бы сейчас! Благодать… - Грицко почмокал языком.
- И я бы выпил, - согласился Каленчук.
Дудинец включил фонарик, полез за нары, отбросил какие–то тряпки и поставил на стол посреди тайника полную поллитровую бутылку самогона.
- Что же ты молчал? - обрадовался Каленчук.
Стецкив, не теряя времени, пододвинул стакан…
- Еще есть?
- Последняя.
Самогон разлили по стаканам. Грицко выпил свою порцию одним духом, Дудинец тоже, а Каленчук отпил только половину, чтобы и потом потешить душу. Первак сразу ударил ему в голову, стало приятно. И забыл, что прячется от большевиков в сырой яме. Откуда–то взялась храбрость, хвастливо пообещал:
- Выгоним красных, будет вам самогону - хоть залейся!
- Это здорово, - почмокал губами Стецкив. - Мне б еще одно…
- Что? - милостиво спросил Каленчук, будто от него и в самом деле зависел раздел будущих благ.
- Мне бы полицаем!
- Хо–хо! - пришел в восторг Отважный. - Быть тебе не рядовым полицаем, а сержантом полиции, и не тут, а в городе!
- Не хочу, - возразил Стецкив.
- Это почему же?
- Преступников там много, ловить надо… И панов достаточно… Что им сержант? А в селе - я начальство! И не крадут, разве что подерутся… Хорошая жизнь, скажу я вам…
- Будешь полицаем! - не без иронии согласился Отважный. - А теперь, - посветил на циферблат часов, - стемнело уже на дворе, посмотри, что там…
На одиннадцатую ночь блокаду леса сняли. Для уверенности Отважный просидел в убежище еще сутки и наконец разрешил растопить печку. Нагрели воды, умылись, побрились, сменили белье и вечером двинулись на Промышляны.
Левицкий вызвал Кирилюка и радостно сообщил:
- Только что звонили из Станислава. Радловская прислала подруге ответ, на открытке штемпель Трускавца.
- Обратного адреса нет?
- А ты бы хотел: если меду, так и большой ложкой… Так говорят на Украине?
- Так. Но и вы бы не возражали…
- Конечно, - признался полковник. - Да почему–то мои желания часто расходятся с действительностью. Трускавец - небольшой городок, однако думаю, что такого доку, как Сливинский, и там голыми руками не возьмешь.
Петр удобно устроился в кресле у окна. Смотрел на улицу, залитую солнцем, с газонами вдоль тротуаров, на веселую летнюю улицу. Скоро лето кончится, а он так и не почувствовал его. И это называется жизнь? Махнуть бы в Карпаты с Катрусей! Ведь совсем не далеко же… Трава по пояс, воздух прозрачный и пахнет медом…
Вздохнул. Полковник понял его по–своему:
- Не хочется разлучаться с женой?
- А то как же…
- Возьмем Сливинского - и в отпуск. У вас какие планы?
- Планы?.. - засмеялся Петр. - Пока будем гоняться за этим пройдохой, и лето кончится…
- Никаких гарантий нет, - согласился Левицкий. Собрал бумаги на столе. - Сегодня должны передислоцироваться в Дрогобыч. Сейчас зайдем к Трегубову. Попрошу у него Ступака. Парень сообразительный и в курсе наших дел. Не возражаешь?
- Наоборот, с радостью…
- Хочу подключить также Зарембу. Он - единственный, кто знает Сливинского в лицо.
Начальник управления встретил их приветливо.
- Знаю об ответе из Станислава, - весело улыбнулся он. - Ваши предвидения оказались правильными, и Модесту Сливинскому недолго осталось гулять на свободе. Но все же, - поднял он по привычке правую бровь, - поморочил он вам голову!
Слово "вам" Трегубов произнес с ударением, подчеркнув свою непричастность к этому делу. Кирилюк переглянулся с Левицким. Сделали вид, что не заметили намека. Наоборот, Левицкий поблагодарил Трегубова за помощь и попросил откомандировать в его распоряжение лейтенанта Ступака.
Трегубов согласился не раздумывая. Когда попрощались с Трегубовым, Левицкий приказал Кирилюку:
- Бери машину и дуй к Зарембе. Договорись с Евгеном Степановичем, чтобы сразу взял отпуск. Пусть придумает любой повод, а завтра должен приехать в Трускавец.
Лил теплый летний дождь. Промокли до нитки, но не жаловались: в такую погоду мало кто станет блуждать по лесным тропинкам, поэтому шли и днем, обходя поляны и держась подальше от хуторов. Под вечер дождь утих, в низинках лег туман, и Отважный разрешил разжечь костер. Обогрелись и обсушились, а Грицко наварил полный котел кулеша с салом. Поели и приободрились: до села, куда вел их Каленчук, осталось семь–восемь километров. Рассчитывали прийти после полуночи, когда "ястребкам" наскучит слоняться по околицам.
После отдыха идти было легко, и в начале третьего они уже стояли на опушке леса, за которым вдали чернело большое прикарпатское село. Во второй хате с краю жила сестра Каленчука. Он планировал пересидеть у нее несколько дней, пока не установит связь со Сливинским.
Сделали крюк, перешли каменистую горную речку и подошли к селу. Посидели в лозняке, прислушиваясь к малейшему шелесту, и Юхим пополз на разведку. Он умел двигаться бесшумно, как уж. Добрался до сестриной хаты, постоял под ригой, вглядываясь в темноту, и тихонько постучал в окно. Увидев за занавеской лицо, прилип носом к стеклу, хрипло окликнул:
- Юрко, это я… Юхим…
Лязгнул засов, и на крыльцо вышел длинный худой мужчина в кальсонах. Каленчук, не здороваясь, протиснулся мимо него в сени, зашептал:
- У вас никого?
- Заходи, - закрыл дверь хозяин. - Я и Марта… Спит… Сейчас разбужу ее…
- Постой, со мной еще двое, открой ригу и вынеси полушубок, люди устали, поспят на чердаке.
Это сообщение не обрадовало хозяина, он немного постоял, переступая босыми ногами, хотел что–то сказать, но раздумал. Вынес полушубок, какое–то тряпье. Полез на чердак стелить, а Каленчук пошел звать своих.
- Есть будете? - спросил Юрко так, что, если бы кто–нибудь и хотел, отказался бы.
- Не голодны, - пояснил Отважный, - ужинали.
После ночевок в лесу, под дождем, мягкая постель на сене показалась роскошью - заснули сразу. Юрко Демчук запер ригу, постоял немножко на дворе, прислушиваясь, почесал подбородок и ушел в хату.
Марта спала, устав за день, и не слышала ни стука в окно, ни разговора мужчин в сенях. Не проснулась и тогда, когда Юрко вернулся. А тот сел на край постели, скрутил цигарку, покурил в тяжелом раздумье и коснулся плеча жены.
- Чего тебе? - сразу проснулась та.
- Юхим пришел…
- Какой Юхим? - не поняла спросонья Марта.
- Какой же еще!..
- И где же он? - Марта села в постели.
- На чердаке в риге.
- Почему не пригласил в комнаты?
- Не знаешь почему? И пришел не один, с ним еще двое…
- Из лесу?
- А то откуда же…
- Помилуй нас боже! - перекрестилась Марта. - Вооружены?
- С автоматами.
- Ну и что же ты?
- "Что"! "Что"! - разозлился муж. - Вынес полушубок…
- Но ведь, Юрко, если их сцапают, и нас…
- Сибирь… - объяснил муж. - За пособничество.
- Может, переночуют и уйдут?
- Может…
- Брат все–таки… - покачала головой Марта. - Родная кровь…
- Не было у нас хлопот! - сокрушенно сказал муж и снова полез за табаком.