- Приблизительно через час, - продолжал он, - серую "олимпию" с этим же номерным знаком заметил старший сержант Савчук, несущий службу в районе вокзала. Мотор еще был теплый, машина стояла у тротуара в темном месте. Ничего подозрительного в "олимпии" не найдено. Автоинспекция установила, что это тот самый автомобиль, который принадлежит облфинотделу.
Левицкий внимательно прочитал и эту бумагу. Догадывался: у Трегубова не все - держал ладонь на папке и молчал, явно выжидая.
- Я же вижу, Георгий Власович, что самое важное вы придержали на закуску, - сказал он.
- Ох, прозорливец, - засмеялся тот, - от вас ничего не скроешь! Дело неприятное, убийство… Сегодня ночью убиты мать и дочь Валявские. Жили в собственном доме на Коммунарской улице. Мать получила пулю в сердце, дочь убита ударом ножа в спину. Работники милиции, осмотревшие место преступления, пришли к выводу, что убийство осуществлено с целью ограбления. Преступники взяли деньги, золотые кольца, часы, некоторые вещи. Однако интересно вот что. - Трегубов придвинул Левицкому папку. - Покойный муж Валявской работал два года в одной гимназии с Северином Воробкевичем. Когда мои ребята убили этого бандита, я лично интересовался его биографией и наткнулся на фамилию Валявского - Павлюк дружил с ним. Сегодня утром мне доложили о происшествии на Коммунарской, и я вспомнил ту историю. Сейчас проверили: это - семья того самого Валявского… Видите, память не подводит! - сказал он не без гордости.
- В каком районе города Коммунарская улица?
- Я уже подумал об этом, - поднял правую бровь Трегубов. - Правда, допустим, что преступники нашли чемодан на квартире у Валявских. Убив женщин, возвращались домой и наскочили на автоинспектора. Но с Коммунарской на Самборскую, где их увидели, можно проехать лишь так, - Трегубов подошел к карте города, показал карандашом, - и они бы ехали вверх, значит, побывали еще где–то, потому что спускались по Самборской. Тут их пытался остановить автоинспектор - скрылись и переулками проскочили к вокзалу. Бросили "олимпию". Кстати, мы попробовали пустить по следу собаку, но где там: вокзал, наняли извозчика или автомобиль и исчезли, не оставив следов.
- Необходимо установить, - глухо сказал Левицкий, - был ли чемодан на квартире Валявских. Это очень важно: будут искать его или уже нашли…
- Не вижу возможности.
- Следует произвести тщательнейший обыск в доме Валявских. Я сам поеду туда. Распорядитесь, чтобы поставили постового у дома и никого не пускали. Где "опель–олимпия"? Надо немедленно взглянуть на нее.
- Я приказал доставить ее в наш гараж.
- Прекрасно. - Левицкий уже направлялся к двери. - Тогда не будем терять времени.
Иван Алексеевич зашел в отведенный ему кабинет за шляпой. Когда уже запирал дверь, услышал телефонный звонок. Вернулся, снял трубку.
- Ну что ж, товарищ полковник, - услышал то ли торжественный, то ли встревоженный голос Трегубова - не разобрал, - все это были цветочки, а ягодки впереди, кажется. Спускайтесь вниз, встретимся у выхода.
- Что?.. - начал Левицкий, но Трегубов не дал договорить:
- Я еще и сам не сообразил… Спускайтесь…
Их уже ждала большая черная машина с порученцем на переднем сиденье. Левицкий молча уселся сзади - -ждал, пока Трегубов сам расскажет, куда и зачем едут.
- У вас железный характер, - заметил тот, - я бы уже не выдержал…
- Привычка, - пожал плечами Иван Алексеевич, - без выдержки у нас нельзя.
Трегубов пропустил намек мимо ушей или просто не заметил его. Сказал, пристально глядя на Левицкого:
- Только что дежурному по управлению звонил профессор Янышевский. Это, - пояснил он, - какая–то лингвистическая знаменитость, человек с европейским именем… Но не в этом дело. Говорит, что сегодня ночью работники госбезопасности забыли у него ордер на обыск. Забрали какой–то чемодан, а ордер забыли… Кстати, профессор живет на Самборской!
Левицкий на секунду закрыл глаза.
- Может, милиция? - спросил он.
- Прокуратура не выдавала ордер.
- Любопытно… Мы едем к профессору?
- Да.
- Как его имя и отчество?
- А бог его знает…
- Можно уточнить?
Трегубов положил руку на плечо шофера.
- Остановись возле телефона! - приказал он. - Леша, позвони в университет.
- Борис Вадимович… - сообщил порученец через несколько минут.
- Зачем вам его имя? - пожал плечами Трегубов, когда тронулись. - Не все ли равно?
- Человек с европейским именем - это вы сами сказали, профессор университета. Ему будет приятно, если мы станем называть его неофициально. Между прочим, я и дворника называю по имени и отчеству…
Трегубов с удивлением посмотрел на Левицкого, но спорить не стал…
- Приехали… - Порученец показал на красивый особняк, обвитый плющом.
Теперь родственница не рассматривала посетителей в глазок, а открыла, как только порученец позвонил. Проводила в кабинет. Профессор стоял у стола, как и ночью, только теперь на нем был не халат, а темный костюм, накрахмаленная сорочка с галстуком. Поклонился посетителям, приглашая сесть, и сам сел, положив руки на стол, старческие руки с узлами вен и дряблой кожей.
- Я - начальник областного управления государственной безопасности, - представился Трегубов, предъявив удостоверение. - Полковник Левицкий из министерства…
Янышевский внимательно посмотрел на удостоверение, вынул из ящика стола бумагу, протянул Трегубову:
- Вам знаком этот документ?
Трегубов посмотрел, передал Левицкому.
- Фальшивка, - констатировал тот. - К тому же очень неуклюже подделана.
- Я не специалист по криминалистике, - сухо сказал профессор, - и я не должен толковать документы. Не кажется ли вам, что это ваша обязанность?
Трегубов покраснел. Левицкий взял инициативу в свои руки.
- Ваше замечание справедливо, Борис Вадимович, наши органы для того и созданы, чтобы охранять честных людей от врагов и мерзавцев. Но ситуация сейчас такова, что требуется ваша помощь. Не сможете ли вы подробно рассказать о том, что произошло здесь сегодня ночью?
Профессор сидел прямо, смотрел перед собой, и его волнение проявлялось лишь в том, что он слегка похлопывал ладонями по полированной поверхности стола.
- В начале пятого меня разбудила родственница, которая ведет наше хозяйство. - Профессор говорил так, будто читал лекцию в университете: ни к кому лично не обращаясь. - Сказала, что пришли из госбезопасности, я велел впустить. Вошли трое, двое в штатском, третий в военной форме с пистолетом, в кобуре. Предъявили этот ордер на обыск и поинтересовались чемоданом, который полгода назад оставил на хранение сын моего покойного коллеги Северин Воробкевич. Вели себя вежливо, оснований для сомнений у меня не было, поэтому я и отдал чемодан. Вот, собственно, и все.
- Вас не удивило, что полгода никто не приходил за чемоданом? - быстро спросил Трегубов.
Профессор впервые посмотрел на него:
- У меня много своих дел, и я забыл о чемодане.
- И не поинтересовались его содержимым?
- Не имею привычки рыться в чужих вещах.
Разговор начинал приобретать нежелательный характер, и Левицкий решил вмешаться.
- Прошу извинить, Борис Вадимович, - повернулся он к профессору, насколько позволяло кресло, - я хотел задать вам еще один вопрос. Вы - единственный человек, который видел этих людей и может описать их приметы. Речь идет о задержании государственных преступников, которые, кстати, подозреваются в убийстве двух беззащитных женщин. И кто знает, что еще они могут натворить!
- Любопытно, - встрепенулся профессор, - я бы никогда не принял их за бандитов. Производили впечатление интеллигентных людей. Хотя, - задумался он, - разговаривал со мной только один. Седой, высокого роста, с правильными чертами лица, я бы сказал, римский профиль. Несколько сутулый. На нем был темно–синий костюм. Я бы дал ему лет пятьдесят или несколько меньше. Второй… - он потер лоб, - нет, я его не запомнил… Лысый и, кажется, курносый. Лет сорока. И третий - в военной форме, совсем юный. Помню только, что розовощекий и белокурый…
- А чемодан? Какой он?
Профессор пальцем начертил на столе прямоугольник.
- Приблизительно такого размера, желтый, под крокодилову кожу.
- Извините за вторжение, - встал Левицкий.
Профессор сказал все, и вряд ли был смысл еще расспрашивать его.
Ехали молча, не очень довольные друг другом. Первым нарушил молчание Левицкий - работа прежде всего. Предложив Трегубову папиросу, пожаловался:
- Они обошли нас на повороте в прямом и в переносном смысле слова. Дела скверные, и я не знаю, что доложить генералу Роговцеву…
- Но ведь, - оживился Трегубов, - теперь мы знаем их приметы - это раз. Знаем, какой чемодан, - два! Наконец, теперь точно знаем, что проклятый чемодан в их руках, а не между небом и землей. Все же сдвинулись с мертвой точки.
- Прибавьте еще: установили, откуда они приехали в город, - сказал Левицкий. - Думаю, и возвращаться будут тем же путем. Это также весомый фактор.
- Значит, для пессимизма оснований нет! - засмеялся Трегубов.
Полдня отсыпались и собрались на обед заспанные и вялые. Только Сливинский был выбрит, в свежей сорочке и хотя не в новом, но еще приличном светлом костюме. Он распорядился:
- Одежду, в которой ездили, отдайте Яреме Андриевичу. Когда–нибудь спустит на барахолке.
- Зачем? - не понял Хмелевец.
- Нужно… - коротко ответил пан Модест. Не станет же он и правда объяснять этому мужлану, что прошел хорошую гестаповскую школу: сколько неопытных подпольщиков они задержали, зная только, как они одеты!..
На обед отвалил денег не скупясь, и Лизогуб где–то достал даже бутылку коньяку. Сливинский налил себе полстакана, остальные дули водку.
- Клопами пахнет, - поморщился Хмелевец, глядя, как пан Модест смакует настоящий армянский коньяк. - Тьфу, гадость…
Сливинский лишь улыбался: свинья свиньей, а еще и пыжится. Беспокоил его Дмитро Заставный. Сидел мрачный, почти не разговаривал и неохотно тыкал вилкой в полупустую тарелку. Пан Модест подумал: а если парня того - к праотцам?.. Но кто тогда пойдет к Грозе? Потом расскажет куренному о поведении мальчишки, пусть сам решает, как с ним поступить. Теперь же… И Сливинский разговаривал с Заставным как ни в чем не бывало. Рассказывал об анекдотических случаях из своей адвокатской практики, стремясь показать себя в выгодном свете, и скоро заметил, что Дмитро повеселел, с интересом слушает его и даже перебивает вопросами. В конце концов, мальчишка не так уж плох, решил пан Модест. Просто дал о себе знать недостаток выдержки. Что ни говори, а вчерашний гимназист - оботрется и станет человеком…
После обеда отозвал Дмитра в уголок и спросил:
- Ты готов завтра выехать к Грозе?
Внимательно смотрел на Дмитра, заметил бы малейшую фальшь.
- Конечно, если надо…
- Поедешь поездом до Злочного. Оттуда - на попутных машинах. Доберешься до села Пилиповцы, найдешь отца Андрия Шиша.
- Знаю его.
- Вот и хорошо. Он сам свяжется с Грозой. Пусть назначит место встречи. Лучше где–нибудь возле Злочного. Туда мы доберемся на машине или поездом, и было бы прекрасно, если бы Гроза ждал в тамошних лесах. Отец Андрий должен приехать сюда - он знает эту явку - с ответом. Все понял?
- Все.
- Вот возьми деньги.
- Зачем столько?
- Бери, бери… Все может быть, от Злочного до Поворян не пять километров… А теперь - спать!
- Я же спал, полдня…
- Ты выпил водки, а уедешь затемно, и голова у тебя должна быть свежая. Не хочешь спать, ляг в садике и почитай. Все равно заснешь.
- Где чемодан? - крикнул Хмелевец пану Модесту, когда тот выпроводил юношу. - Любопытно посмотреть…
- В надежном месте! - отрезал Сливинский и пристально посмотрел на Хмелевца.
Но тот не сдавался:
- Я хотел бы заглянуть в чемодан, черт бы его побрал! Мы вместе рискуем и…
- Чемодан спрятан, доставать его пока не будем! И прошу не совать нос куда не следует!
Хмелевец почувствовал, что перегнул палку. У Сливинского все явки - без него он сразу пойдет ко дну. Сделал попытку превратить все в шутку, хотя губы дрожали от ярости:
- Черт с ним, с чемоданом! Давайте выпьем еще, пан Модест!
- С радостью.
Сливинский налил ему стакан почти доверху. Себе тоже. Подождал, пока Хмелевец выпьет свой, сделал глоток и незаметно отставил. Но уже не надо было и таиться: Хмелевец окончательно опьянел. Попытался затянуть какую–то песню и повалился на кушетку. Почти сразу же заснул.
Сливинский озабоченно посмотрел на часы. У него были свои планы, и, кажется, он развязал себе руки. Надел шляпу - светло–серую, в тон костюму, - выскользнул за калитку и поспешил к трамвайной остановке.
В центре нашел справочное бюро.
- Прошу адрес, - обратился он к девушке. - Радловская Ядвига Юрьевна. Сколько лет? Приблизительно двадцать шесть. Через час? Большое спасибо.
Не хотел слоняться по улицам. Купил в киоске газету, свернул в парк. Напротив университета сел в безлюдной аллее на скамейку. Не читалось. Думал о Ядзе. В городе ли она и что делает? Знал, что осталась, но не мог ничем помочь: сам бежал от Советов так, что пятки сверкали, чуть не попал в окружение. Слава богу, выручил гестаповский жетон - посчастливилось устроиться на попутную машину.
Час прошел незаметно, и Сливинский подождал еще минут двадцать, чтобы лишний раз не подходить к справочному бюро. Шел медленно, со скучающим видом, небрежно помахивая свернутой газетой. Специально настраивал себя - сейчас девушка ответит: гражданка Радловская в городе не проживает… Что ж, это вполне возможно. Прошло два года, и кто знает, куда занесло Ядзю!..
Девушка, увидев его, игриво улыбнулась и протянула бумажку. Пан Модест даже не поблагодарил. Прочитал, не веря глазам: "Улица Менжинского, 8, квартира 9". Где же эта чертова улица? Поменяли названия, и не найдешь… Не сразу сообразил, что стоит у справочного бюро. Даже выругался про себя - ишь как обрадовался! Как мальчишка!..
- Как добраться до улицы Менжинского? - повернулся к окошечку.
Девушка, должно быть, рассердилась, потому что, не поднимая глаз, буркнула:
- С вас пятьдесят копеек, гражданин.
Сливинский вынул десятку. Девушка объяснила, как ехать, начала считать сдачу, но пан Модест уже спешил к трамваю.
Улица Менжинского - узкая, залитая асфальтом, со старыми трех–и четырехэтажными домами. В таких домах раньше жили десятки лет, рождались и умирали… По вечерам закрывались ворота - у каждого был свой ключ; в гости ходили редко и приглашали к себе тоже неохотно.
Сливинский прошелся взад–вперед мимо восьмого дома; остановился возле девочек, игравших в классы на разрисованном мелом тротуаре. Немного постоял, наблюдая; завел разговор с девочкой лет шести, ожидавшей своей очереди:
- Как зовут?
- Валя, - подняла та любопытные глазки.
- Ты живешь в этом доме?
- Да.
- И давно?
- Давно, уже год.
- Да, это давно, - согласился пан Модест. - А в какой квартире?
- А зачем вам?
- Не рядом ли с тетей Ядзей?
- Нет, она на втором этаже, а мы на четвертом.
- Тетя Ядзя живет одна?
- Она плохая, - закричала девочка, - плохая, плохая!..
- Почему?
- Мама говорила тете Олене, что от нее муж ушел… Дядя Петро… Хороший был, давал нам конфеты…
Сливинский пожалел, что у него не было конфет.
- Ничего, - пообещал он, - я тебе в следующий раз куплю.
- Купи, - обрадовалась девочка, - я люблю конфеты!
Он подождал, пока подошла ее очередь играть, и незаметно юркнул в ворота. Деревянная лестница противно скрипела под ногами, и пан Модест почему–то шел на цыпочках. Девятую квартиру увидел еще издали: дверь, обитая клеенкой, металлический ящик для писем и никелированная ручка. Остановился перед дверью и не осмеливался позвонить. Только теперь осознал, какой след оставила в его сердце Ядзя.
Нажал на кнопку и не услышал звонка. Хотел позвонить еще раз, как дверь открылась - на пороге стояла Ядзя.
Сливинский почувствовал: глуповатая улыбка растягивает его лицо. Поднял руку к шляпе, чтобы снять, но Ядзя не дала. Перешагнула через порог, припала к груди:
- Неужели ты, Модест? Входи же…
- Ты одна? - вспомнил об осторожности Сливинский.
- Прошу тебя, заходи… Одна…
Стояли в прихожей и смотрели друг на друга. Ядзя куда–то собиралась: была причесана, в красивом шелковом платье с цветами, в туфлях на высоких каблуках. Губы ярко накрашены, в ушах серьги, когда–то подаренные паном Модестом, талия такая же тонкая. Пан Модест почему–то вспомнил, как впервые увидел Ядзины колени. С этого все и началось - боже мой, сколько они провели неповторимых часов!..
- Откуда ты? - В тоне Ядзи Сливинский ощутил настороженность.
- Так, проездом… - неопределенно махнул он рукой. - И сразу к тебе, любимая.
- А я собиралась в кино…
- Так, может, пойдешь?
- Как тебе не стыдно?..
Пан Модест притянул Ядзю к себе, поцеловал с такой жадностью, словно бог знает сколько лет не целовал женщин.
- Чего же мы тут стоим? - разрумянилась Ядзя. - Входи же…
Две комнаты, небольшие, меблированные со вкусом, смотрели окнами на улицу. Чудесная квартира - с ванной, большой прихожей и телефоном. Пан Модест сидел в кресле и любовался Ядзей.
- Есть хочешь? - спросила она.
- Только что обедал.
- А у меня не мог?
- Не надеялся разыскать тебя.
- Но все же разыскал.
Они обменивались обычными репликами, а глаза говорили совсем другое.
Ядзя обрадовалась Модесту. Он нравился ей - щедрый, с хорошими манерами, - но она и беспокоилась. Знала: Сливинский удрал с немцами - и вот через два года… То, что он не любит Советскую власть и что служил гитлеровцам, не волновало ее. Она сама не симпатизировала этой власти, но уже как–то устроилась и жила. Не так, конечно, как раньше, но лучше многих. Приезд Модеста мог разрушить ее благополучие. Однако Сливинский держался самоуверенно, был хорошо одет и вообще имел такой респектабельный вид, что Ядзя засомневалась и решила сначала все выведать у него, а уже потом обдумать.
Сливинский догадывался, о чем думает Ядзя. Он не собирался полностью раскрывать себя, был уверен, что все ее сомнения рассеются, как только покажет ей одну вещь.
- Сядь возле меня, любовь моя, - поймал он Ядзю за руку, притянул к себе. - Я привез тебе…
- Что? - загорелись у нее глаза.
- Угадай.
- Не дразни меня.
Сливинский вынул из кармана золотой медальон с алмазами, украденный у Валявских, покачал перед носом у женщины. Она подставила голову, и он надел его ей на шею.
- Какое чудо! - покосилась она на медальон. - У тебя всегда был хороший вкус.
Пан Модест склонился к Ядзе. Целовал руки, шею, колени. Она не сопротивлялась…