Неэль Тайные учения Тибета (сборник) - Александра Давид 7 стр.


Затем он опять медленно закрыл глаза, его черты стали изменяться и превратились в знакомые нам черты ламы из Далинга. Постепенно лама пришел в себя.

Он уклонился от ответов на наши вопросы и вышел молча, шатаясь, по-видимому разбитый усталостью.

- В его ответе нет никакого смысла, - решил князь. Можно ли это объяснить случайностью или чем-нибудь другим, но будущее показало, что смысл в словах гомштена все-таки был. Вопрос, так мучивший магараджу, имел отношение к его невесте и к его связи с одной молодой девушкой, от которой у него родился сын. Эту связь он не хотел разрывать из-за женитьбы. Действительно, ему не пришлось беспокоиться о своем отношении к этим двум женщинам: он умер до заключения предполагаемого брака.

Я имела случай видеть двух отшельников совсем особой категории. Им подобных я потом больше не встречала в Тибете, где - каким бы парадоксальным это ни казалось - туземцы гораздо цивилизованнее, чем в Гималаях.

Я возвращалась с ламой-махараджей из поездки за границу Непала. Его слуги, зная, как он любил показывать мне местные "достопримечательности религиозного порядка", довели до его сведения, что недалеко от места, где мы провели ночь, на ближней горе спасаются два отшельника. По словам селян, эти люди упорно скрывались, и так успешно, что вот уже несколько лет их никто не видел. Доставляемые им припасы складывались через большие промежутки времени в условленном месте под скалой, откуда отшельники забирали их ночью. Никто точно не знал, где расположены их хижины, да никто и не стремился разыскивать их.

Если анахореты не хотели, чтобы их видели, то местные жители сами избегали встречи с ними, может быть, даже с еще большей настойчивостью. Они относились к ним с суеверным ужасом и старались обходить их лес стороной.

Сидкеонг-тулку давно уже перестал бояться колдунов. Он приказал слугам отправиться с селянами в горы и привести анахоретов, но не обижать их, обещать от его имени подарки и не спускать с них глаз, чтобы они, чего доброго, не сбежали.

Охота оказалась оживленной. Анахореты, захваченные врасплох в своем убежище, попытались было скрыться, но в погоню кинулось человек двадцать, и в конце концов их поймали.

Все-таки пришлось применить силу, чтобы втащить отшельников в маленький храм, где мы находились в обществе нескольких лам и гомштена из Сакионга в их числе. Когда анахореты наконец очутились в храме, никто не мог добиться от них ни единого слова.

Редко попадались мне такие забавные физиономии. Подвижники были ужасающе грязны. Жалкие лохмотья прикрывали их тела. На лица свешивались длинные всклокоченные волосы, а глаза горели, как раскаленные угли.

Пока они озирались, точно посаженные в клетку дикие звери, князь приказал торжественно принести две большие тростниковые корзины, наполненные провизией: маслом, чаем, мясом, ячменной мукой, рисом, и объяснил им, что все это предназначено для них. Но, невзирая на такую приятную перспективу, пустынники продолжали хранить ожесточенное молчание.

Один из селян высказал догадку: анахореты, обосновавшись в этой местности, дали обет молчания.

Его высочество, страдавший припадками чисто восточного деспотизма, возразил на это - они могли бы по крайней мере держать себя почтительно и приветствовать владыку, как того требует обычай. Видя, что махараджа начинает сердиться, я попросила отпустить их. Он колебался, но я настаивала.

Тем временем я успела послать принести из моего багажа два кулька сахарного песка, любимого лакомства тибетцев, и положила по одному в каждую корзину.

- Откройте дверь, и пусть эти твари убираются, - приказал наконец махараджа.

Как только анахореты увидели, что путь свободен, они одним прыжком оказались возле корзин и завладели ими. Один из них быстро вытащил что-то из своих лохмотьев, запустил руку с когтеобразными ногтями в мою прическу, и затем оба исчезли с быстротой и легкостью горных козочек.

Я вынула из волос маленький амулет и показала его присутствовавшим, а позже нескольким ламам, владевшим искусством волшебства. Все единодушно уверяли, что амулет был дан на счастье и обеспечивает мне общество одного демона, обязанного мне служить и устранять с моего пути все препятствия.

Разумеется, я была в восхищении. Мне ничего другого и не оставалось. Вероятно, анахорет понял, что я заступилась за него и его товарища, и, может быть, диковинный подарок был свидетельством его благодарности.

Последняя экскурсия, предпринятая совместно с ламой-махараджей, снова привела меня в северную часть страны. Опять я посетила Лаштен и повидалась с гомштеном. На этот раз я смогла поговорить с ним, но беседа, к сожалению, была мимолетной: мы останавливались в Лаштене только на один день, так как хотели успеть дойти до конечной цели нашего путешествия - подошвы Канченджанги (высота Канченджанги - 8489 метров над уровнем моря. Высота Эвереста - самой высокой вершины земного шара - 8850 метров ).

Во время этого путешествия мы разбивали лагерь на берегу красивого озера в пустынной долине Лонак поблизости от самого высокого перевала в мире - перевала Жонгсон (высота 7300 метров), где сходятся границы Тибета, Непала и Сиккима; затем мы провели несколько дней на границе гигантских морен, откуда вздымаются покрытые ледниками вершины Канченджанги, после чего Сидкеонг-тулку должен был расстаться со мной и вернуться в Гангток.

Махараджа шутил над моей любовью к высокогорным пустынным просторам, побуждавшей меня продолжать путешествие после его отъезда самостоятельно. Я живо помню принца, на этот раз не в одеянии гения из "Тысячи и одной ночи", но в европейском костюме альпиниста. Прежде чем скрыться за небольшим скалистым выступом, он обернулся, размахивая шляпой: "До скорого свидания, - крикнул он, - не задерживайтесь слишком долго".

Я никогда его больше не видела. Он умер несколько месяцев спустя в Гангтоке при таинственных обстоятельствах. В то время я была в Лаштене.

Долина Лонак находится слишком близко от Тибета, чтобы я могла противиться искушению перейти через один из ведущих туда перевалов. Самым доступным был перевал Наго (5450 м). Не считая снега, выпавшего в самом начале пути, погода была хорошая, но пасмурная. Вид, открывшийся с высоты перевала, ничем не напоминал зрелища, поразившего меня своим величием два года тому назад.

Как и тогда, необозримая пустыня простиралась от подошвы горы к другим горным хребтам, неясно проступавшим в туманной дали. Но сумерки набросили на них серо-сиреневую дымку, делавшую все более таинственным и, может быть, еще более непреодолимо манящим.

Я была бы рада побродить даже без цели по этой удивительной земле, но цель у меня была. Перед отъездом из Гангтока одна особа из приближенных махараджи рекомендовала моему вниманию монастырь Чертен Ниима. "Известные вам гомпа в Сиккиме, - сказала мне эта особа, - совсем не похожи на монастыри Тибета. Вы не имеете возможности проникнуть в глубь страны, посетите, по крайней мере, монастырь Чертен Ниима. Он даст вам приблизительное представление о тибетских монастырях вообще".

В монастырь Чертен Ниима я и отправилась.

Этот монастырь вполне оправдывает название гомпа (обитель в пустыне), присвоенное монастырям в Тибете. Невозможно и вообразить себе что-либо более "отрезанное от мира", чем эта ламаистская пустыня. Помимо того, что вся окружающая монастырь местность совершенно необитаема, очень большая высота над уровнем моря превращает ее в настоящую бесплодную пустыню.

Причуды эрозии, высокие обрывистые утесы, широкая долина, подымающаяся к горному озеру, снежные вершины, кристально прозрачный ручей, бурлящий по ложу из серо-сиреневых, серо-зеленых или розовых камней, создают вокруг этой обители каменный пейзаж, невыразимо величественный и безмятежный.

Естественно, такой край должен быть родиной легенд и чудес, и в Чертен Ниима их сколько угодно. Прежде всего, он обязан своим названием "Солнце ковчега" удивительному путешествию одного шертена с драгоценными мощами, чудом перелетевшего сюда по воздуху из Индии.

Древние предания повествуют также, что апостол Тибета Падмасамбхава скрыл в окрестностях Чертен Ниима некоторые манускрипты, трактующие мистические истины. Обнародование этих доктрин он считал несвоевременным (восьмой век), так как в те времена тибетцы не имели никакой духовной культуры. Учитель предвидел, что, спустя много времени после перехода его в мир иной, ламы, ставшие в процессе перевоплощений достойными обрести рукописи, возвестят о них людям. По преданию, многие древние манускрипты были найдены именно в этой местности, и ламы до сих пор продолжают свои поиски.

Тибетцы уверяют, что в окрестностях Чертен Ниима существует сто восемьдесят горячих и холодных источников. Но далеко не все они доступны взору смертного. Большую их часть могут увидеть только "те, чьи помыслы безупречно чисты". Говорят, желания, задуманные у такого ручья, - если предварительно опустить в его струи жертвенное подношение там, где источник пробивается из-под земли, и выпить из него глоток воды, - всегда безошибочно исполняются.

Весь ландшафт ощетинился чедо (жертвенные камни), т. е. поднятыми дыбом или сложенными в пирамиды камнями. Воздвигнутые паломниками в знак почитания Падмасамбхавы, эти примитивные памятники считаются неуязвимыми ни для времени, ни для рук человеческих.

Монастырь, должно быть когда-то пользовавшийся влиянием, теперь превратился в развалины. Причины упадка здесь, так же как и во многих других местах Тибета, следует искать в вырождении древних сект, восставших против реформ Цзонхава. Учению последнего следует в настоящее время все духовное сословие государства.

Я застала в монастыре только четырех монахов секты "Древних" (гнигма). Они соблюдали безбрачие по своей доброй воле и не носили монашеского одеяния.

Среди многочисленных примеров свойственного Тибету парадоксального своеобразия меня всегда поражало спокойное мужество тибетских женщин. Немногие из их европейских или американских сестер отважились бы жить в безлюдной пустыне маленькими группами по четыре, по пять подруг или же в полном одиночестве. Очень немногие согласились бы также отправляться в путешествие на долгие месяцы - даже годы - по высокогорной пустынной стране, где можно встретить только разбойников да хищных зверей.

В этом именно и выражается своеобразие характера тибеток. Ведь они прекрасно отдают себе отчет во всех реально существующих опасностях. Но к сознанию этих опасностей присоединяется еще страх перед воображаемыми легионами злых духов, принимающих тысячи необычайных образов, вплоть до обличья демонического кустарника, растущего на краю пропасти и хватающего путников своими колючими ветвями, увлекая их в бездну.

Невзирая на доводы, вполне достаточные, чтобы удерживать женщин дома, в селении, во многих местах Тибета можно встретить монахинь, живущих общинами по меньшей мере в десять человек, в дальних монастырях, иногда расположенных на большой высоте и отрезанных от мира снегами в течение восьми месяцев в году.

Есть женщины, ведущие жизнь отшельниц в пещерах. Очень многие паломницы странствуют в одиночку с маленьким узелком за плечами по всему необъятному Тибету.

Во время посещения лха-кхангов, еще уцелевших среди развалин монастырских зданий, я набрела на один лха-кханг с коллекцией маленьких статуэток из раскрашенной глины. Эти статуэтки изображали ряд последовательных видений, окружающих бредущий через Бардо дух умершего. Над ними в позе Будды, погруженного в медитацию, восседал Дорджи Чанг, обнаженный, с телом голубого цвета, символизирующего пространство, т. е. - на языке мистиков - пустоту.

Одна из монахинь удивила меня, объяснив значение статуэтки.

- Все они - ничто, - сказала она мне, указывая на изображения фантастических существ. - Мысль вызывает их из небытия, и мысль может заставить их снова раствориться в нем.

- Как же об этом узнали? - спросила я ее, нисколько не сомневаясь, что девушка дошла до такой премудрости не собственным умом.

- Мне сказал об этом мой лама, - ответила монахиня.

- Кто он, ваш лама?

- Гомштен, который живет у озера Мо-Тетонг.

- Он когда-нибудь приходит сюда?

- Нет, никогда. Лама Чертен Ниима живет в Транглунге.

- Он тоже гомштен?

- Нет, он нгагс-па (маг). Он живет с семьей. Он очень богат и совершает всякие чудеса.

- Какие чудеса?

- Он исцеляет людей и животных или насылает на них болезни даже на расстоянии. А потом, послушайте, вот что он сделал несколько лет назад.

…Было время жатвы, лама приказал убрать и засыпать в амбар его зерно (услуга, во многих случаях бывающая обязанностью). Многие селяне ответили: они, разумеется, уберут урожай ламы, но сперва управятся со своим собственным. Погода была изменчивой, и они опасались града, часто выпадающего в это время года. Вместо того чтобы попросить ламу защитить их поля от непогоды, пока они будут на него работать, многие заупрямились и решили убрать свой ячмень в первую очередь.

Тогда лама прибегнул к магии. Он совершил соответствующий обряд, призвал покровительствующие ему божества и вдохнул жизнь в торма (пироги из теста конической или пирамидальной формы, употребляемые в мистических и магических обрядах). Как только он кончил заклинания, торма взмыли вверх, полетели по воздуху как птицы, смерчем ворвались в дома ослушников и произвели там настоящее опустошение. Но жилища селян, покорно работавших на полях ламы, остались в целости и сохранности: торма пролетели мимо них. С тех пор никто больше не осмеливается ослушаться ламу.

О, как мне хотелось побеседовать с этим чародеем, запускающим в воздух пироги-мстители. Я умирала от желания познакомиться с ним. От Чертен Ниима до Транглунга недалеко. Монахини говорили, туда можно добраться за один день… Но этот однодневный переход пролегал по запретной территории. Я только что во второй раз нарушила ее границы. Стоит ли еще больше рисковать и показываться в деревне? Не подвергаю ли я себя опасности изгнания из Сиккима?

О том, чтобы отправиться в настоящее путешествие по Тибету, не могло быть и речи. Я была совсем не подготовлена к нему, и так как речь шла о мимолетном знакомстве с колдуном, я рассудила - не стоит из-за него ставить под угрозу продолжение моих занятий тибетским языком в Гималаях.

Одарив монахинь и попросив передать от меня подарок ламе из Транглунга, я отправилась в обратный путь.

В будущем мое желание исполнилось. Через два года я познакомилась с ламой и несколько раз гостила у него в Транглунге.

Наступила осень. Снег завалил перевалы. Ночевать в палатке стало мучением. Я перешла границу в обратном направлении и с удовольствием остановилась на отдых в доме на берегу большой бурной реки.

Дом этот был одним из бунгало, построенных британской администрацией для иностранцев-путешественников. Такие дома можно встретить на всех дорогах Индии и смежных с ней стран, находящихся под контролем англичан. Благодаря этим бунгало стали возможными путешествия, прежде требовавшие снаряжения настоящих экспедиций.

Бунгало Тхангу построено на красивом и очень пустынном месте, окруженном лесами, на высоте 3600 м над уровнем моря и в 30 км от тибетской границы.

Мне было там хорошо. Я задержалась, не желая торопиться с возвращением в Гангток или Поданг. У тамошних лам мне уже нечему было учиться: я получила уже почти все от них, что они могли мне дать. В мирное время я, может быть, уехала бы в Китай или Японию, но из-за войны, разразившейся в Европе в момент моего отъезда в Чертен Ниима, морские путешествия стали опасными - подводные лодки бороздили океан. Я раздумывала, где бы мне провести зиму, как вдруг, через несколько дней после приезда в Тхангу, я узнала, что гомштен из Лаштена сейчас живет в своем убежище на расстоянии полуденного перехода от бунгало.

Я сейчас же решила его навестить. Экскурсия обещала быть интересной. Мне очень хотелось посмотреть, что это за пещера, именуемая гомштеном "Светоч новый", и как он в ней живет.

Отправляясь в Чертен Ниима, я отослала свою лошадь и путешествовала на спине яка (род буйвола с длинной шерстью и хвостом наподобие лошадиного), рассчитывая нанять лошадь в Лаштене на обратном пути в Гангток. Видя меня в затруднении, сторож бунгало предложил свою собственную лошадь. "У нее верная поступь, - уверял он, - и она легко взберется по любой нехоженой тропе, ведущей к пещере гомштена".

Я согласилась и на следующий день сидела в седле на маленькой, но очень уродливой лошади рыжей масти.

Лошадям полагаются удила и уздечка, но у яков их не бывает. Когда на них ездят верхом, руки остаются свободными. Я к этому уже привыкла и, погрузившись в свои мысли, стала надевать перчатки. Но я села на лошадь в первый раз и совсем не знала ее норова. Мне следовало держать повод, о чем я совсем забыла. Между тем лошадка оказалась норовистой. Пока я предавалась мечтам, она вдруг уперлась передними ногами в землю, а зад подкинула к облакам. Результат не замедлил сказаться. Взлетев в воздух, я приземлилась на обочине тропы, поросшей, к счастью, густой травой, и от сильного удара потеряла сознание.

Придя в себя, я почувствовала сильную боль в пояснице и не в силах была выпрямиться.

Рыжая лошаденка после своего антраша замерла на месте, смирная, точно ягненок. Повернув голову в мою сторону, она с заметным интересом наблюдала, как столпившиеся вокруг меня люди несли меня обратно в дом.

Мои упреки сильно огорчили старого сторожа бунгало.

- Никогда, - сокрушался он, - за этой лошадью не замечали ничего плохого. Уверяю вас, она совсем не норовистая. Разве я посмел бы предложить ее вам, если бы не был в ней уверен? Я езжу на ней уже несколько лет. Вот вы сами увидите, я сейчас дам ей немного поразмяться.

Я видела через окно коварную лошадь. Она стояла неподвижно все в той же позе - настоящее воплощение кротости.

Хозяин подошел к ней, что-то ей сказал, схватил повод, вдел ногу в стремя и взлетел… но совсем не в седло, как собирался, а в воздух, куда его послало новое сальто смирной лошадки. Ему не так повезло, как мне. Бедняга упал прямо на камни. Все бросились к нему. Он сильно расшиб голову и обливался кровью, но кости его были целы.

- Никогда, никогда эта лошадь ничего подобного не выкидывала, - повторял он вперемежку со стонами, пока его уводили в дом.

- Поразительно, - подумала я, беспомощно распростершись на постели.

Пока я размышляла о диковинных выходках смирного животного, явился мой повар.

- О, преподобная госпожа, - обратился он ко мне, - тут что-то не так. Я расспросил слугу сторожа: это правда - его лошадь всегда была очень спокойной. Должно быть, во всем виноват гомштен. Вокруг него кишат демоны… Не ездите к нему… С вами случится несчастье. Возвращайтесь в Гангток. Если вы не можете ехать верхом, я разыщу для вас носилки.

Пришел другой слуга. Он зажег ароматические палочки и светильник на алтаре. Йонгден, которому тогда было только пятнадцать лет, забился в угол и заливался горькими слезами. Этот спектакль придавал мне вид умирающей. Я рассмеялась.

- Перестаньте, я еще не умерла, - сказала я. - Демоны тут ни при чем. Гомштен не злой человек, почему же вы его боитесь? Пообедаем пораньше, а потом все ляжем спать. Завтра увидим, что нам делать.

Два дня спустя гомштен, узнавший о моем приключении, прислал за мной для путешествия к нему черную лошадку.

Назад Дальше