Совсем другими мыслями занят был фельдфебель Зигфрид Штумме, тоже сидевший в одиночестве в своем "бибере", укрепленном на палубе той же самой подводной лодки, позади боевой рубки. Штумме здраво смотрел на вещи. В 1940–1941 годах казалось, что фюрер действительно завоюет мир. Зигфрид надеялся, что и он после войны получит хороший кусок земли где-нибудь на востоке. Но война проиграна. Теперь надо заботиться о том, как сберечь себя до мирного времени.
Оказаться в плену Штумме не хотел. Он испытывал глубокий внутренний страх, едва начинал думать об этом. Немцы принесли русским столько жертв и разрушений, что ужасно было представить себе, какова же будет расплата. Во всяком случае, он, Штумме, не имел никакого желания расплачиваться. Ни плен, ни смерть не устраивали его.
Штумме никогда не считал себя дураком. И сейчас он искал выход из положения.
Подводная лодка шла быстро, её дизель работал на полную мощность. Корпус лодки мелко дрожал, вместе с ним вибрировал и корпус "бибера". Эта мелкая дрожь и натолкнула фельдфебеля на нужную мысль. Он вспомнил случай, который произошел на испытаниях месяца четыре назад. Один "бибер" везли на подводной лодке. В открытом море его спустили на воду. А когда включили электродвигатель, раздался взрыв. Водитель был тяжело ранен.
Это происшествие вызвало большой переполох, конструкторы долго ломали голову, пытаясь понять, в чем дело. Оказывается, сильная вибрация подводной лодки привела к тому, что у "бибера" ослабли соединительные гайки бензопроводов, внутри судна распространились пары бензина. Они взорвались от искры, возникшей при пуске электродвигателя.
В конструкцию внесли некоторые изменения. Считалось, что теперь "биберы" могут переносить тряску и вибрацию. Но ведь это только теоретически. Почему бы после долгой тряски бензопроводам и в этот раз не выйти из строя?
Штумме повеселел. Надо, чтобы в кабине чувствовался запах бензина. Тогда "бибер" не пошлют в операцию, это факт. Рискованно будет запускать двигатель. Да и закрывать водителя в кабине, наполненной парами бензина, тоже невозможно. Сейчас, в походе, когда время точно рассчитано, командиру и механику некогда будет искать место повреждения.
Фельдфебель взялся за гайку бензопровода, хотел чуть-чуть ослабить её. Но техники в базе постарались на совесть, гайка была закручена так крепко, что Штумме едва не бросил свою затею. Он вспотел, содрал кожу на пальцах, когда гайка наконец подалась. И этого было вполне достаточно. В отсеке появился пока ещё еле уловимый запах бензина. Ослабленная гайка выглядела, как и все другие. Штумме пробормотал весело:
- Черт возьми, никогда не думал, что бензин может пахнуть так приятно…
Не теряя времени, он вызвал командира и доложил ему. Тот, встревоженный случившимся, подробно расспросил фельдфебеля, а потом приказал найти и устранить неисправность.
Штумме горячо взялся за дело. Надо было показать, что работает он вполне добросовестно. Но тут как раз объявили воздушную тревогу. Лодка быстро погрузилась и некоторое время двигалась под водой. Когда она всплыла, фельдфебель снова обратился к командиру. Пока люк "бибера" был закрыт, в отсеке скопилось много паров бензина. Найти место утечки он, Штумме, не в силах. Вероятно, ослабли крепления в нескольких местах.
При этом у фельдфебеля был такой убитый вид, лицо выражало такое огорчение, какое бывает у человека, переживающего горькое разочарование.
- Я всё равно пойду! Я попробую! - воскликнул он. И тут же добавил: - Если, конечно, "бибер" не взорвется при запуске двигателя.
- Нет, - сказал командир, - это невозможно. Если "бибер" взорвется возле лодки, то повредит её. Если в пути - взрыв выдаст противнику не только тебя, но и других.
- Мне так хотелось ударить по этим проклятым русским!
- Понимаю, вполне понимаю твоё состояние, Штумме. Но ты не отчаивайся. Ты пойдешь в следующую операцию, я обещаю это.
- Хорошо быть в числе первых, - вздохнул Штумме и подумал, что до следующей операции далеко и неизвестно, состоится ли она.
- Я всё-таки попытаюсь поискать ещё, - сказал он, спускаясь в люк "бибера", - может быть, ещё удастся что-нибудь сделать…
…Лодка, на которой находились лейтенант Мерц и фельдфебель Штумме, двигалась головной и точно в срок прибыла в намеченный район.
Немцы выбрали место для спуска "биберов" северо-восточнее входа в залив. Они рассчитывали, что с этой стороны патрулирование ведется менее бдительно, чем со стороны, обращенной к фронту. И действительно, вокруг всё было спокойно. Корпус "бибера" скрылся в воде. Лишь невысокая рубка с колонкой перископа виднелась над поверхностью. Лейтенант Мерц, одетый в теплый непроницаемый комбинезон, поправил шлем и шагнул к Штумме. Лицо у лейтенанта белое. Он с трудом разжал сведенные волнением губы:
- Прощай, Зигфрид.
- Ганс, дорогой, очень прошу тебя, проверь, не пахнет ли в отсеке бензином…
Это было единственное, чем Штумме мог сейчас помочь своему приятелю. Ведь он обещал позаботиться о нём.
- Да, хорошо. - Мерц кивнул, но видно было, что он даже не разобрал слов фельдфебеля, думая о другом. Между ним и остающимися на корабле уже выросла глухая стена обреченности. Он вскинул руку: - Хайль Гитлер!
- Хайль Гитлер! - дружно ответили ему.
Мерц втиснулся в узкий люк. Рубка "бибера" угрожающе накренилась, когда лейтенант свесился на левый борт, проверяя клапан выхлопной трубы. Потом Мерц спустился вниз и закрыл за собой крышку люка. Через стекло рубки было видно его напряженное лицо. Он кивнул, слабая улыбка появилась у него на губах.
"Бибер" дал ход и медленно отошел от борта подводной лодки. Через минуту рубка исчезла, будто растворилась в темноте.
Мерц остался наедине с собой. Задвинув крышку люка, он отрезал себе путь назад, к жизни, к товарищам.
В его распоряжении было двенадцать часов. За это время нужно дойти до залива и преодолеть заграждения. Мерц не знал, сколько "биберов" следуют за ним. Ровно в три часа ночи все, кто доберутся до цели, выпустят свои торпеды. Тогда можно будет по взрывам сосчитать, скольким водителям повезло.
РАСПЛАТА
Захария Ивановича, спавшего в камере на своем ватнике, разбудил среди ночи солдат-часовой. Усмехаясь, легонько подталкивая прикладом, отвел в знакомую комнату. Там ждали его капитан Циммерман и ещё несколько офицеров. Все они были изрядно навеселе.
Циммерман приказал старику сесть рядом с собой, подвинул ему стакан водки. Ослепленный ярким светом, Захарий Иванович всё ещё не мог понять, в чём дело.
- Пей! - распорядился капитан, чокаясь с ним. Офицер, стоявший сбоку, щелкнул фотоаппаратом.
- По ночам не употребляю, - ответил Кораблев, ставя стакан на место.
- Как хочешь, - засмеялся Циммерман. - Ты помог нам, и я прощаю тебя. Сегодня, уже сейчас, - он взглянул на часы, - заканчивается та операция, из-за которой пришлось тащить тебя к нам вместе с твоей вонючей бородой. Но ты молодец. Мы умеем ценить таких, как ты. Знаешь зачем тебя сфотографировали?
- Нет, - угрюмо сказал Кораблев, перебирая в памяти всё то, что сообщил прошлый раз рыжему лейтенанту. Нет, он ни в чём не помог фашистам, всё, что он сказал, было выдумано им. И если фашистам повезло, то он не виноват.
- Этот снимок я помещу на первой странице альбома, - продолжал Циммерман, взяв у офицера фотоаппарат. - Это уникальный снимок. Мирная беседа с захваченным врагом. Я буду показывать фотографию своим детям и вспоминать, как мне удалось перехитрить русского бородача. Ты первый, кого капитан Циммерман отправит на тот свет невредимым. Ты был благоразумен, и я дарю тебе легкую смерть.
Захарий Иванович молчал, хмуря густые брови; тяжелой, с вздувшимися венами рукой катал по столу хлебные крошки. Он смутно слышал, что ему говорили, в голове была одна мысль: неужели немцам удалось пройти в залив? Неужели они тогда не поверили его сведениям насчет минных полей?
- Какая у тебя будет последняя просьба? - услышал он вопрос капитана и ясно понял, что теперь его действительно убьют; он им больше не нужен. Убьют и выбросят в снег…
- Я рыбак, - тихо сказал он. - Похороните меня в море.
- О, это романтично! - засмеялся Циммерман, обнажая ровные плотные зубы. Он перевел своим товарищам ответ старика, и те засмеялись тоже.
- Я не могу вывозить тебя в море, - повернулся к рыбаку Циммерман. - Это слишком долго. Но я могу расстрелять тебя на берегу, на скале. Там обрыв, ты упадешь вниз, в воду, - показал он рукой.
Кораблев кивнул.
- О, ты есть хороший человек, ты со всем согласен. Ты принес мне орден. Вот он, видишь? Я получил его сегодня. Я хочу выпить вместе с тобой.
- Нет, - твердо сказал Кораблев, - перед смертью нельзя.
- Ты веришь в бога? Очень хорошо. Я тоже верю, - поднялся Циммерман. - Ты можешь идти к себе и помолиться. Даю тебе один час и сорок минут. Потом я поведу тебя. - Капитан был пьян, покачивался, держась за спинку стула. - Эй! - крикнул он конвоиру, уводившему старика. - Почему у него не связаны руки? Связать! Это не помешает ему молиться.
- Слушаюсь! - ответил солдат.
- Господа! - обратился капитан к окружавшим его офицерам. - Господа! Я прошу выпить за наших героев. За лейтенанта Мерца. Это был хороший немец. Он честно служил фюреру.
Офицеры неохотно подняли рюмки. Пить за Мерца как за покойника было кощунством: час атаки ещё не наступил и лейтенант пока ещё был жив. Но никто не посмел отказаться: никто не хотел противоречить капитану.
Захарий Иванович стоял в это время в своей камере возле окошка, пробитого на уровне глаз, вдыхал морозный воздух, тонкими струйками просачивавшийся через пазы в раме.
Старый рыбак спокойно думал о смерти. Днём раньше, днем позже, не всё ли равно? Он давно понял, что живым ему отсюда не выбраться. Прикасаясь лбом к холодному стеклу, он вспоминал жену, сыновей, домик на берегу моря и само море, с которым связана была вся его жизнь. Мысленным взором окидывал он своё прошлое, отбрасывая мелкое, несущественное, и оставляя главное. Верно ли прошел он сквозь годы, правильно ли проложил свой курс?
Лет сорок назад приплыл Захарий Иванович на Мурман с ватагой архангельских рыбаков, прельстившихся большими уловами в этом диком краю. Облюбовали место в распадке между сопками. Хоть и невысокие, росли в затишье березки, напоминавшие родную сторону.
Трудно обживалось скалистое пустое побережье. На камнях рос только мох: ни тебе картошку посадить, ни обзавестись коровой. На одной, почитай, рыбе жили первые годы. Вылавливали в воде плавник, строили избушки по-курному - с низкими потолками. И голод изведали, и цингу. Кто послабей - уходил в освоенные места, в Кольский залив, на Гремиху.
Окреп поселок, только когда создали колхоз. Ценила Советская власть нелегкий рыбачий труд. С хорошими сетями стали ходить на лов, и не на дырявых лодках - на новых моторных ботах. Да и Север не тот стал. Перед войной понаехало много народу, строились новые поселки. И прямо на глазах, меньше чем за десяток лет, вырос военный флот.
Двух сыновей вывел в люди Захарий: оба в отца, кряжистые, крепкие…
Вспоминал свою жизнь старый рыбак и не мог найти в ней ничего такого, что лежало бы на душе темным пятном. Со спокойной совестью готовился он к смерти.
Вот только хоть и старался, да не сумел, видно, напоследок помочь своим. Обидно было, что черный капитан считает его пособником, что проклятый фашист даже получил за него награду.
- Ну, боком выйдет тебе этот орден, - тихо произнес Кораблев, поводя плечами. - Будет тебе и орден и фотография, кровопивец, паскуда! - ругался он, пытаясь ослабить веревки. Но руки были стянуты умело и крепко.
Не приходили за Захарием Ивановичем долго. Капитан, пьянствуя, забыл о нём. И лишь под утро, когда сменился часовой, явились заспанные, злые солдаты.
Кораблева повели по пустынной улице поселка. Капитан шагал впереди, зло повизгивал под его сапогами сыпучий свежевыпавший снег. Было темно и морозно. Ни месяца, ни звезд не видно на затянутом тучами небе. Шли быстро - всем было холодно, старались согреться. По узкой крутой тропинке зигзагами поднимались вверх. На склоне сопки там и тут черными пятнами проступали не занесенные снегом камни. Чем выше, тем чувствительней становился ветер, проникал под одежду, остужал тело. У Кораблева занемело ухо. Хотел потереть его плечом, но не стал, подумав: зачем это?
Солдаты переговаривались отрывистыми, короткими фразами: похоже - ругались. Их раздражало, что старика надо вести так далеко. Несколько раз Захария Ивановича ткнули в спину. Он промолчал - нужно было держать себя спокойно, чтобы не насторожить немцев.
Наконец подъем кончился. Тяжело дышавший капитан, повернувшись спиной к ветру, прикурил сигарету. Кораблева поставили на краю обрыва. У его ног зияла черная пропасть, он подался телом вперед, боялся пошевелиться, чтобы не поскользнуться.
Далеко внизу размеренно плескались волны: был штиль, и вода мягко накатывалась на гранитную стену обрыва. Особый, свежий и горьковатый запах поднимался от воды. Этот родной, привычный запах щекотал ноздри старика, и поэтому, наверно, навернулись на глаза Кораблева слезы. Он мотнул головой, стряхивая их, чтобы не видели враги, не подумали, что он плачет.
Солдаты торопливо выстраивались в десяти шагах от него, утаптывали ногами снег. Капитан Циммерман расстегивал кобуру пистолета.
"Ну, ребятишки мои, не поминайте лихом, - мысленно произнес Захарий Иванович. - И ты, Марья, прости, ежели обижал когда. Не по злу ведь… На Урал бы ей, к Гришке уехать, чего ж теперь дома-то одной…" - подумал он и усилием воли заставил себя не вспоминать больше о доме. Слишком мало осталось у него времени - солдаты уже вытянулись ровной шеренгой.
- Господин капитан, - позвал старик, и голос его дрогнул от внутреннего напряжения, от сильного волнения: только бы подошел, не струсил фашист.
- Чего тебе? - спросил Циммерман. - Ты чем-нибудь недоволен? Мы расстреливаем тебя с почетом. Или ты хочешь сфотографироваться ещё раз? - засмеялся капитан.
- Воля ваша, господин капитан. Только напоследок сигаретку бы мне, затянуться разок. Не откажите. За ваш орден не откажите…
- А ты дипломат, старик! Возьми, только быстро. Одна минута. - Капитан подошел к нему, держа в левой руке пистолет, правой сунул в рот старика недокуренную сигарету. - На! Опали свою бороду, - снова засмеялся Циммерман, дохнув в лицо Захария Ивановича спиртным перегаром. И в ту же секунду Кораблев, развернувшись, со всей силой ударил его плечом. Капитан пошатнулся, но удержался, балансируя на краю обрыва. Старик, теряя равновесие, ударил его ещё раз - головой, и оба они полетели в пропасть.
Пронзительный, полный ужаса крик капитана оборвался в плеске морской волны.
* * *
Так рассказывают о смерти Кораблева норвежские рыбаки, люди суровые и неразговорчивые, не любящие преувеличивать. Я не знаю, где в этом рассказе кончаются факты и начинается легенда. Во всяком случае, после той ночи никто из норвежцев не видел больше черного капитана. А память о мужестве русского старика до сих пор жива среди тамошних рыбаков.
БОЙ С НЕВИДИМКАМИ
У нас не было никаких оснований ожидать появления "морских дьяволов" именно в эту ночь. Авиаразведка не обнаружила ничего подозрительного. Из штаба не поступало новых сведений и указаний. Всё шло своим чередом.
Тральщик наш стоял на якоре у входа в залив. Ближе к скалистому берегу - два больших охотника, выделенные в резерв. Третий БО медленно курсировал от одного берега до другого, то исчезая в темноте, то появляясь вновь.
В эту ночь была моя очередь дежурить. Поздно вечером мы с Астаховым пили чай в маленькой кают-компании. Майор только что спустился с мостика. Замерзший, красный, он грел о стакан короткие толстые пальцы. Он был доволен тем, что попал в тепло и сможет теперь выспаться в каюте.
Астахов прихлебывал крепкий, почти черный, чай и грыз маленькие соленые сухарики. Такие сухарики давались обычно подводникам, но хозяева тральщика где-то разжились ими и щедро угощали нас. Майору сухарики очень нравились. Он набивал ими карманы, отправляясь на дежурство, они лежали там вместе с папиросами. Даже курил меньше - рот занят. А сейчас Астахов, улыбаясь, говорил мне, что после этой операции обязательно познакомится накоротке с подводниками.
- Может, курить брошу, - сказал он. - Только бы сухарей таких на берегу раздобыть.
О деле мы не вспоминали вслух. Мы думали о нём непрерывно, подчинили ему всё. Хотелось хоть десять минут посидеть вот так в тепле, при свете и отдохнуть, болтая о пустяках.
Потом майор ушел в каюту. Я надел валенки, а поверх шинели - полушубок. Его выдал нам на двоих интендант тральщика. Мне полушубок был короток, а майору - чересчур длинен. Снарядившись для вахты, я поднялся на мостик.
Ночь выдалась такая, какие редко бывают в этих краях. Ни ветра, ни тумана, ни облачности. И мороз не слишком сильный, градусов на пятнадцать. После светлой кают-компании тьма вначале показалась мне слишком густой. Небо усыпано холодными большими звездами. Вверху они примерзли намертво. А внизу, на черной воде, колыхались, зыбились их отражения. Под палубой, в недрах тральщика, глухо работали какие-то механизмы. Только эти звуки нарушали первозданную тишину, настолько глубокую, что даже слышно было, как позванивает разреженный морозный воздух.
Кроме меня на мостике находился ещё помощник командира корабля, пожилой офицер, бывший моряк торгового флота, призванный из запаса. Ему, вероятно, давно уже осточертели якорные вахты, тем более ночные - собачьи вахты, как называют их старые моряки. Подняв воротник тулупа, он подремывал стоя. На вопросы мои отвечал с такой неохотой, что я скоро перестал обращаться к нему.
Двое сигнальщиков наблюдали за морем, изредка негромко переговариваясь. Казалось, что на корабле бодрствовали сейчас только мы. Но я знал: третья часть личного состава дежурит на боевых постах, возле машин и механизмов, возле пушек и пулеметов. Особо ответственную вахту несли радисты. Они держали связь с кораблями дозора и со штабом. Сюда, к нам, должны были поступать все сообщения о морских диверсантах. Но сообщений не поступало. Всё было спокойно. Даже слишком спокойно. И это волновало меня. Я чувствовал себя так, как человек с завязанными глазами, который знает, что его должны ударить, но не видит, откуда и когда удар будет нанесен.
Наша размеренная, ставшая привычной за последнее время жизнь, внешне однообразная, но наполненная непрерывным ожиданием, окончилась разом. Кончилось прицеливание - грянул выстрел.
О выстреле - это для образности. А на деле было так. Издалека докатился до тральщика приглушенный звук взрыва. Эхо несколько раз повторило его, и трудно было понять, с какой стороны он пришел.
Матросы-сигнальщики схватились за бинокли. Помощник командира замер как изваяние, отвернув воротник тулупа. Даже на цыпочки приподнялся прислушиваясь.
Через несколько минут далекий гул повторился.
- С моря, - сказал помощник.
Хорошо, если так! Но я вовсе не был уверен в этом. А если взрывы раздались в глубине залива, значит - всё! Пошла насмарку вся подготовка. Немцы обманули нас, проникли в базу, и там гибнут сейчас наши корабли, гибнут сотни, а может, и тысячи моряков.