- Нет, господин мавр, уже почти три года, как я воюю в наемных отрядах против англичан, врагов моего повелителя короля Иоанна, лондонского узника, и регента нашего, принца Карла, которого когда-нибудь назовут Карлом Мудрым, ибо он не по летам весьма благоразумен и добродетелен, - ответил рыцарь.
- Я-то полагал, что, где бы вы ни находились, до вас дошли отзвуки толедского дела, которое наделало много шуму, - возразил Мотриль.
Дон Фадрике слегка побледнел, а паж приложил к губам палец, делая Аженору знак молчать.
Аженор отлично понял этот жест и лишь прошептал про себя: "Испания! Испания! Страна тайн!"
Но Мотриль не был намерен молчать.
- Поскольку, господин рыцарь, вам ничего не известно о свояченице вашего регента, - сказал он, - я расскажу вам, что с ней произошло.
- Не стоит, сеньор Мотриль, - не выдержал дон Фадрике. - Вопрос, заданный моим другом доном Аженором, принадлежит к тем простым вопросам, которые требуют однозначного ответа - либо "да", либо "нет", - а вовсе не пространных рассказов, что будут совсем не интересны слушателю, далекому от испанских дел.
- Но если сеньор Аженор далек от Испании, то он близок делам Франции, ведь донья Бланка - француженка. Кстати, рассказ мой будет коротким, и господин Аженор, едущий ко двору короля Кастилии, должен знать, о чем там принято говорить, а о чем нет.
Дон Фадрике вздохнул и по самые глаза завернулся в широкий белый плащ, словно прячась от последних лучей заходящего солнца.
- Вы провожали донью Бланку из Нарбона в Урхель, - продолжал Мотриль. - Это правда, сеньор Аженор, или, может быть, я ошибаюсь?
- Правда, - признал рыцарь, который держался настороженно, получив знак пажа и видя мрачное лицо дона Фадрике, но все-таки не способен был слукавить.
- Итак, она ехала в Мадрид через Арагон и часть Новой Кастилии под охраной сеньора дона Фадрике, который привез ее в замок Алькала, где королевская свадьба была отпразднована с пышностью, достойной столь знатных особ. Но на другой день, по причине, так и оставшейся тайной, - продолжал Мотриль, сверля дона Фадрике своими пронзительными, сверкающими глазами, - на другой же день, повторяю я, король вернулся в Мадрид, оставив в замке Алькала молодую жену скорее пленницей, нежели королевой.
Мотриль на мгновенье замолчал, как бы желая убедиться, скажет ли кто-либо из друзей хоть одно слово в защиту доньи Бланки; но оба безмолвствовали. Поэтому мавр продолжил свой рассказ:
- С того дня супруги стали жить отдельно. Более того, совет епископов высказался за развод. Вы согласитесь, рыцарь, что должны были быть веские причины для обвинений жены-чужестранки, - ядовито усмехнулся мавр, - чтобы столь почтенное и святое собрание, как епископский совет, расторгло узы, которыми их связали политика и религия.
- Или же этот совет полностью подчинялся королю дону Педро, - возразил дон Фадрике, неспособный более сдержать свои чувства.
- Ну нет! - возразил Мотриль с той нарочитой наивностью, от которой насмешка становится острее и горше. - Разве можно предположить, что сорок две святые особы, миссия которых - блюсти честность людей, пошли бы против собственной совести. Это невозможно, а если это произошло, то чего же стоит вера, которую несут подобные пастыри!
Друзья хранили молчание.
- Тем временем король заболел, и все даже думали, что он скоро умрет. Тут и стали обнаруживаться тайные честолюбивые замыслы сеньора Энрике де Трастамаре.
- Сеньор Мотриль, не забывайте, что дон Энрике Трастамаре - мой брат-близнец, - сказал дон Фадрике, пользуясь случаем, чтобы возразить мавру, - и я не потерплю, чтобы при мне отзывались плохо и о нем, и о моем брате доне Педро, короле Кастилии.
- Справедливо сказано, - ответил Мотриль. - Простите меня, о славнейший великий магистр. Я забыл о вашем близком родстве, видя, что, хотя дон Энрике не покоряется королю дону Педро, вы нежно любите его. Поэтому я буду говорить только о госпоже Бланке.
- Проклятый мавр! - пробормотал дон Фадрике.
Аженор бросил на великого магистра взгляд, который означал: "Может, ваша милость, я избавлю вас от этого человека? Я это живо сделаю".
Мотриль притворился, что не слышал слов дона Фадрике и не заметил взгляда Аженора.
- Я уже говорил, что всюду стали проявляться честолюбивые намерения, ослабли узы преданности, и вот, когда король дои Педро почти ступил на порог вечности, однажды ночью ворота замка Алькала распахнулись, и из них выехала донья Бланка вместе с неизвестным рыцарем, который проводил ее до Толедо, где она и укрылась. Но Провидению было угодно, чтобы возлюбленный король наш дон Педро, хранимый молитвами всех своих подданных и, вероятно, молитвами своих родных, вернулся к жизни в силе и здравии. Тогда он и узнал о бегстве доньи Бланки, о помощи неизвестного рыцаря и о месте, куда удалилась беглянка. Одни говорят, что он хотел отправить ее назад во Францию - я и сам так думаю, - другие считают, что он хотел заточить ее не в замке, а в настоящей тюрьме. Но каковы бы ни были намерения ее супруга-короля, донья Бланка, которую своевременно предупредили об отданных королем приказах, укрылась во время воскресного богослужения в толедском соборе и там объявила горожанам, что требует права убежища и встает под защиту христианского Бога. Говорят, донья Бланка красивая, - продолжал мавр, пронизывая испытующим взглядом то рыцаря, то великого магистра, - даже слишком красивая. Но сам я никогда ее не видел. Ее красота, тайна, окутывающая ее несчастья, а также, быть может, и задолго подготовленные действия, тронули людские сердца: все приняли ее сторону. Епископ, один из тех, кто объявил ее брак с королем расторгнутым, был изгнан из храма, который превратили в крепость, и там приготовились защищать донью Бланку от присланных королем солдат.
- Как? - вскричал Аженор. - Солдаты намеревались похитить донью Бланку из церкви! Неужели христиане посмели посягнуть на право убежища?!
- Ну, конечно, о Аллах, конечно! - воскликнул Мотриль. - Сперва король дон Педро обратился к своим мавританским лучникам, но те заклинали его подумать о том, что святотатство будет гораздо более тяжким, если храм осквернят неверные, и дон Педро внял их сомнениям. Тогда он обратился к христианам, которые пошли на это кощунство. Что поделаешь, сеньор рыцарь, любая вера грешит такими противоречиями, и лучше других та, в которой их меньше.
- Уж не хочешь ли ты сказать, неверный, - воскликнул великий магистр, - что вера в Аллаха выше веры в Христа?!
- Нет, славнейший великий магистр, ничего подобного я не хочу сказать, и пусть Аллах сохранит меня, ничтожную пылинку, от любых окончательных суждений в сих делах! Нет. Сейчас я лишь рассказчик и повествую о приключениях госпожи Бланш де Бурбон, как говорят французы, или доньи Бланки Бурбонской, как называют ее испанцы.
"Неуязвимый!" - прошептал дон Фадрике.
- Так вот, когда солдаты, совершив страшное кощунство, проникли в собор и намеревались схватить донью Бланку, вдруг закованный в железо рыцарь с опущенным забралом, вероятно тот, что помог пленнице бежать, ворвался в собор верхом на коне.
- Верхом на коне?! - изумился Аженор.
- Ну да, - подтвердил Мотриль. - Это святотатство, но, наверное, имя, титул или какой-нибудь воинский орден давали сему рыцарю такое право. В Испании существует много подобных привилегий. Например, великий магистр ордена Святого Иакова имеет право входить во все церкви христианского мира в шлеме и при шпорах. Не правда ли, сеньор дон Фадрике?
- Правда, - глухим голосом ответил тот.
- Итак, рыцарь въехал в собор, разогнал солдат, призвал горожан к оружию, и по его зову город восстал, изгнал отряд короля дона Педро и запер ворота…
- Но потом мой брат отомстил сполна, - перебил его великий магистр, - и двадцать две головы, срубленные по его повелению на главной площади Толедо, принесли ему вполне заслуженное прозвище Справедливый.
- Да, но среди этих двадцати двух голов не оказалось головы мятежного рыцаря, ибо никто так и не узнал, кто это был.
- А как поступил король с доньей Бланкой? - спросил Аженор.
- Донью Бланку отвезли в крепость города Херес, где она находится под стражей, хотя, возможно, она заслуживала бы большего наказания, чем тюрьма.
- Сеньор мавр, не нам решать, какой кары или награды достойны те, кого Бог избрал править народами, - сурово сказал дон Фадрике. - Выше них один Бог, и лишь Бог властен карать или миловать их.
- Господин наш говорит истинно, а его смиренный раб не прав в том, что сказал, - ответил Мотриль, сложив на груди руки и склонив голову к холке коня.
Тут они добрались до места, где решено было остановиться на ночлег и разбить лагерь.
Когда мавр удалился, чтобы проследить, как опускают на землю носилки, великий магистр приблизился к рыцарю.
- Больше не говорите со мной ни о короле, ни о донье Бланке, ни обо мне при этом проклятом мавре, который постоянно вызывает у меня желание натравить на него моего пса! - со злостью воскликнул он. - Не говорите со мной об этом до ужина, когда мы останемся одни и сможем побеседовать спокойно. Мавр Мотриль будет вынужден оставить нас наедине, он не ест вместе с христианами, и, кстати, ему надо присматривать за носилками.
- Он что, прячет в этих носилках свои сокровища?
- Да, - улыбнулся великий магистр, - вы совершенно правы, в них его сокровище.
В этот момент к ним подошел Фернан; Аженор уже допустил за день множество оплошностей и теперь боялся казаться нескромным. Но его любопытство, которое он сдерживал, от этого не уменьшилось.
Фернан пришел, чтобы получить распоряжения своего господина, потому что палатку дона Фадрике уже установили в центре лагеря.
- Приготовь нам ужин, мой добрый Фернан, - обратился принц к молодому человеку, - рыцаря, наверное, терзают голод и жажда.
- Но я вернусь, - сказал Фернан. - Вы знаете, что я обещал не отходить от вас ни на шаг, и знаете, кому я обещал это.
Щеки великого магистра на мгновение покраснели.
- Останься с нами, дитя мое, ведь от тебя у меня секретов нет, - сказал он.
Ужин был накрыт в палатке великого магистра, и Мотриля, действительно, на нем не было.
- Теперь, когда мы одни, - сказал Аженор, - вы ведь сами сказали, что у вас нет секретов от меня, расскажите мне, дорогой сеньор, что же произошло, чтобы я впредь не допускал ошибки, подобной той, что совершил недавно.
Дон Фадрике с беспокойством огляделся.
- Полотняная стена - ненадежное укрытие для тайны, - заметил он. - Здесь можно подглядывать снизу и подслушивать снаружи.
- Ну что ж, поговорим о другом. Несмотря на мое вполне естественное любопытство, я подожду, - ответил Молеон. - И кстати, если этому сатане придет в голову снова помешать нам, до Севильи мы все-таки найдем время, чтобы поговорить друг с другом, ничего не опасаясь.
- Если бы вы не так сильно устали, - заметил дон Фадрике, - я предложил бы вам выйти со мной из палатки - мы захватили бы мечи и надели плащи - и пройтись в сопровождении Фернана. Мы смогли бы побеседовать на равнине, найдя достаточно открытое место, чтобы быть уверенными, что в пятидесяти шагах от нас мавр не превратился в змею - такова его природная сущность - и не подслушивает.
- Сеньор, я никогда не устаю, - ответил Аженор с той улыбкой, что придают человеку сила и неиссякаемая уверенность молодости. - Часто, весь день пробегав за серной по откосам самых высоких вершин наших гор, я возвращался домой поздно вечером, но мой благородный опекун Эрнотон де Сент-Коломб говорил: "Аженор, мы взяли в горах медвежий след, я знаю, где скрылся зверь; хотите пойти со мной в облаву?" Я успевал лишь выложить добытую дичь и в любое время снова отправлялся на охоту.
- Тогда пошли, - сказал великий магистр.
Сняв шлемы и доспехи, они закутались в плащи - не только потому, что ночи в горах прохладные, сколько из желания остаться не узнанными, - и вышли из палатки, направившись в ту сторону, где могли скорее выбраться из лагеря.
Пес хотел было идти за ними, но дон Фадрике подал ему команду, и умное животное улеглось у входа в палатку; все так хорошо знали пса, что он мог сразу же выдать друзей.
Они не прошли и нескольких шагов, как путь им преградил часовой.
- Чей это солдат? - спросил Фернана дон Фадрике, отступив на шаг.
- Ваша милость, это Рамон, арбалетчик, - ответил паж. - Я хотел, чтобы сон вашей милости охраняла надежная стража, и сам расставил часовых. Вы же знаете, что я обещал беречь вас.
- Тогда скажи ему, кто мы, - приказал великий магистр, - этому мы можем без опаски назвать себя.
Фернан, подойдя к часовому, что-то ему шепнул. Солдат поднял арбалет и, почтительно отойдя в сторону, пропустил их.
Но едва они отошли футов на пятьдесят, как в темноте вдруг возникла белая неподвижная фигура. Великий магистр, не зная, кто бы это мог быть, пошел прямо на сие приведение. Это был второй часовой, закутанный в плащ с капюшоном; он преградил им путь копьем, сказав по-испански с гортанным арабским - выговором:
- Прохода нет.
- А этот откуда? - спросил дон Фадрике у Фернана.
- Не знаю, - ответил паж.
- Разве не ты поставил его здесь?
- Нет, он же мавр.
- Пропусти нас, - приказал по-арабски дон Фадрике.
Мавр покачал головой, держа у самой груди великого магистра копье с острым наконечником.
- Что все это значит? Меня что, взяли под стражу? Меня, великого магистра, меня, принца? Эй, стража! Ко мне!
Фернан достал из кармана золотой свисток и засвистел.
Но раньше стражи и даже раньше часового-испанца, стоявшего в пятидесяти шагах позади них, вихрем, огромными прыжками примчался Алан: он узнал голос хозяина и понял, что тот зовет на помощь; ощетинившийся пес стремительно, подобно тигру, кинулся на мавра и с такой силой вцепился ему в горло, прикрытое складками плаща, что солдат упал, успев издать крик тревоги.
Услышав сигнал бедствия, из палаток высыпали мавры и испанцы. Каждый испанец в одной руке держал зажженный факел, в другой - меч; мавры же молча, не зажигая света, скользили в темноте, словно хищники.
- Алан, ко мне! - крикнул великий магистр.
Пес, услышав этот голос, медленно, как бы с сожалением, отпустил свою жертву и, пятясь, не сводя глаз с мавра, который уже привстал на одно колено, сел у ног хозяина, готовый снова броситься вперед по первому его знаку.
В этот момент и появился Мотриль.
Великий магистр, повернувшись к нему с достоинством, которое выдавало в нем принца и по характеру, и по рождению, спросил:
- Кто расставил часовых в моем лагере? Отвечайте, Мотриль! Это ваш человек. Кто сюда его поставил?
- Что вы, сеньор, я никогда не посмел бы расставить часовых в вашем лагере! - с глубочайшим смирением ответил Мотриль. - Я лишь приказал этому преданному рабу, - показал он на мавра, который, стоя на коленях, двумя руками обхватил окровавленную шею, - стоять на страже, так как я боялся ночных неожиданностей, а он либо нарушил мой приказ, либо не узнал вашу милость. Но если он оскорбил брата моего короля и если сочтут, что оскорбление это заслуживает смерти, он умрет.
- Я этого не требую, - вздохнул великий магистр. - Человека делает виновным дурной умысел, а поскольку вы, сеньор Мотриль, ручаетесь, что он ничего злого не замышлял, я должен вознаградить его за резвость моего пса. Фернан, отдай свой кошелек этому человеку.
Фернан с отвращением подошел к раненому и швырнул ему кошелек, который тот поспешно подобрал.
- А теперь, сеньор Мотриль, благодарю вас за заботу, хотя я в ней и не нуждаюсь, - сказал дон Фадрике тоном человека, который не потерпит никаких возражений. - Для защиты мне довольно моей стражи и моего меча. Поэтому приберегите свой меч для защиты себя и ваших носилок. Теперь вам известно, что я больше не нуждаюсь ни в вас, ни в ваших людях, возвращайтесь в свой шатер, сеньор Мотриль, и спите спокойно.
Мавр поклонился, а дон Фадрике пошел дальше.
Мотриль подождал, пока он отойдет, и, когда фигуры принца, рыцаря и пажа растворились в темноте, подошел к часовому.
- Ты ранен? - шепотом спросил он.
- Да, - мрачно ответил часовой.
- Тяжело?
- Проклятый зверь впился клыками мне в шею.
- Сильно болит?
- Очень.
- Так ли велика твоя боль, чтобы ты не нашел сил для мести?
- Кто мстит, тот забывает о боли. Приказывайте!
- Я отдам тебе приказ, когда придет время. Пошли.
И они вернулись в лагерь.
Пока Мотриль и раненый солдат возвращались в лагерь, великий магистр вместе с Аженором и Фернаном уходили все дальше по укутанной мраком равнине, которую на горизонте ограничивала горы Серра-да-Эштрела. Время от времени он посылал то вперед, то назад пса, который, если бы за ними кто-то шел, наверняка почуял бы соглядатая.
Когда дону Фадрике показалось, что они отошли достаточно далеко и даже звук его голоса не достигнет лагеря, он остановился и положил руку на плечо рыцаря.
- Послушай, Аженор, - сказал он тем проникновенным голосом, который, казалось, идет из самого сердца, - больше никогда не говори со мной о той особе, чье имя ты произнес вслух. Ибо если ты заговоришь о ней при чужих, то лицо у меня покраснеет от смущения, а руки задрожат; если ты заговоришь о ней, когда мы будем наедине, то сердце мое дрогнет. Вот все, что я могу тебе сказать. Несчастная донья Бланка не смогла добиться благосклонности своего царственного супруга: столь чистой и кроткой француженке он предпочел Марию Падилью, надменную и пылкую испанку. Целая печальная история, полная подозрений, вражды и крови, заключена в этих немногих словах, что я тебе сказал. Однажды, если потребуется, я расскажу тебе больше, но отныне, Аженор, сдерживай себя и больше не говори мне о ней. Я и без напоминаний слишком поглощен мыслями обо всем этом.
С этими словами дон Фадрике запахнул плащ, словно пытаясь уединиться и в его складках спрятать свое огромное горе.