"Адмираль Шварц Меер" старался не рисковать штурмовыми катерами - единственными относительно крупнотоннажными судами "Kriegsmarine" в Чёрном море (Турция блюла-таки нейтралитет, нехотя или нет, но закрыв Босфор для немецкого флота). Так что сто с гаком тонн водоизмещения, торпедные аппараты, упрятанные под фальшбак, баковое 30-мм орудие, два пулемёта и сдвоенный 20-мм зенитный автомат, - всё это добро, столь уместное для истребления советского малого, или "тюлькиного флота" , приходилось держать подальше от Керченского пролива, в Двуякорной бухте неподалеку от Феодосии. Хотя именно здесь, в Керченском проливе, плавсредства КЧФ особенно угрожали покою "немецких" берегов. Убрать бы "шнелльботы" на базу "Иван-баба", - не потому даже, что кругом мелководья и россыпи мин, как своих, так и советских, но ещё и потому, что с потерей Кубанского плацдарма все входы и выходы в керченскую бухту простреливались русской артиллерией, причём отнюдь даже не самой дальнобойной. В хорошую погоду, - так чуть ли не прямой наводкой полковых 75-миллиметровок. И всё же "Адмираль Шварц Мееру" приходилось рисковать…
Чайки, подхваченные порывом ветра, взмывали над бетонными ямами засолочных ванн рыболовецкой артели и снова камнем падали вниз, всё ещё надеясь найти засохший рыбий остов на буром от тузлука дне.
То ли дело было, когда в городе только построили огромный по тем временам новейший консервный завод и народ на разделку рыбы вербовали по всему Союзу! То-то было раздолье пернатым, - так обожрёшься, что и не взлетишь…
Цеха артели, больше похожие на заурядные бараки, соседствовали с руинами причальных сооружений. Чуть поодаль мола, в серой круговерти мечущихся волн и на полпути к фарватеру, торчала из воды корма баржи, выбитой штормами на мелководье. От других кораблей, которых немало потопили тут "Юнкерсы" и "Хейнкели" во время попеременных эвакуаций и десантов советских войск, на поверхности остались только могильные кресты мачт, да клёпаная труба допотопного речного парохода - все средства тогда были хороши. Корабли же полностью погрузились в специально углублённый подход к заводскому причалу, к которому могли швартоваться даже суда океанской осадки. Тогда как кругом заводского фарватера было такое мелководье, что волны по нему катились серые от ила, а разрознённые, оглаженные прибоем скалы казались камнями, только что обнажёнными отливом.
С другой стороны, на скалистом мысу, в "античных" руинах беседки отчётливо просматривалась артиллерийстская площадка зенитной батареи - пара "Эрликонов" на морских турелях, вмонтированных в бетон. Рыжеватая по-осеннему, маскировочная сеть трепетала над входом в блиндаж.
Хроники осиного гнезда
С сентября 1943 года командиром флотилии "Шнелльботов" стал корветтен-капитан Герман Бюхтинг, ранее командовавший "S-27", потопленным в Керченском проливе, а затем "S-51". В этом катере семь пробоин от 20-мм снарядов зенитки, временно захваченной диверсантами, заделали и мелкие повреждения отремонтировали на базе Иван-Баба.
Прежний командир, Георг Кристиансен, отделался лёгкой контузией при гибели "Кёльна", весьма умело организовал восстановление базы после налёта русской авиации; за боевые успехи получил "дубовые листья" к Рыцарскому кресту и отбыл на штабную работу.
- Вот сука… - отвернувшись, проворчал Яков.
От батареи, по крутому обрывистому берегу, словно нарочно, чтобы не дать разведчикам опомниться, уже двигались чёрные в серых клочьях тумана фигурки - патруль береговой охраны. Или, того хуже, полевой жандармерии.
Одна из фигурок то и дело взмахивала рукой.
- Ну, прямо парк культуры и отдыха, - ткнув большим пальцем через плечо, пояснил Яков на вопросительный взгляд Новика. - Палку бросает, собаковод хренов. Дружку лагерному. Или подружке. Суке…
И впрямь, от тёмной фигурки в мешковатой штормовке то и дело катил то в одну, то в другую сторону лохматый и суетливый коричневатый комок.
- Значит, будем сохнуть по дороге, - резюмировал Александр, стягивая унтерский мундир с закруглёнными погонами, развешенный на камыше. - И, скорее всего, что на бегу.
- Ага… - буркнул Войткевич, выкручивая мокрый узел сорочки. - И тренер по бегу будет у нас о четырёх ногах, - он брезгливо скривился, встряхивая влажную сорочку. - Прямо, страшный сон футболиста.
- Может, и пересидим, - не слишком уверенно предположил капитан, глянув на приближающийся по кромке обрыва патруль. - Вниз, на пляж, они вроде как не собираются. А ветер - поверху. Глядишь, и не учует псина?
- Нас, может, и нет, - задумчиво и почему-то с секундной задержкой произнёс в ответ Яков, просунув стриженую голову в прорезь шерстяной сорочки и застряв в ней с горловиной на шее. - А вот её…
Порыв ветра в очередной раз разворотил жухлую стену камыша. И в образовавшемся проломе…
Капитан обернулся туда, куда недовольным и напряжённым взглядом уставился старший лейтенант.
- Этого ещё не хватало!
По узкой полосе песка и размытой глины, отрешённо и неспешно, будто в плену тихой и грустной заботы, или высматривая что-то под ногами, брела одинокая фигурка в деревенской кацавейке и старушечьем буром платке с концами, заведёнными в подмышки, видимо, завязанными в узел на спине. Женщина, девушка, а может, и вытянувшаяся не по годам девочка-подросток? Рассмотреть лицо её в глубине платка, натянутого чуть ли не до носу, было невозможно, а русые локоны, выдернутые из-под платка ветром, в блеске утреннего солнца вполне могли быть даже космами седины.
Разведчики переглянулись.
- Это что за метаморфоза? - недовольно буркнул Войткевич, наконец дотянув до пояса шерстяную сырую сорочку.
- Главное, откуда? - исподлобья следя за тонкой фигуркой, задумчиво произнёс капитан Новик. - Не должно бы тут…
Из послевоенных архивов
Ни содействия, как, впрочем, и противодействия местного населения разведчики не ожидали. По свидетельствам редких беглецов с "той стороны", с октября месяца немцы, и без того расточительные в отношении "трудовых ресурсов", провели тотальную эвакуацию жителей из прифронтовой зоны, которой, по сути, стал весь без исключений Керченский полуостров.
Впрочем, эвакуация - термин статистический, для сухой, лишённой всяких эмоций, отчётности. На практике были повальные облавы и вывоз трудоспособного населения в Германию, и, конечно, расстрелы. По любому подозрению и безо всякого. За "излишки" продовольствия, за вражескую пропаганду, скрученную в козьей ножке, за связь с партизанами, отчётливо отдающую сыростью подземелий и заметной копотью на лице. Было даже, что в саду имени Сакко и Ванцетти почти всё лето провисело тело мальчика лет девяти, который был повешен за то, что сорвал с дерева абрикос.
Город как будто вымер. И даже "не как будто…"
А ведь ещё недавно в "Зимнем театре" ставила спектакли местная труппа, в "Летнем" крутили трофейную "Серенаду солнечной долины". Выходил "Вестник Керчи", были открыты двери церквей и археологического музея. Даже 1 Мая был объявлен оккупантами днём всенародного праздника, и отдел пропаганды при городской управе организовывал лекции для населения, убеждая, что Германия - Es ist самая культурная и цивилизованная в мире страна. Казалось, что трагическая участь, уже постигшая к тому времени 7000 евреев и прочий "неблагонадежный элемент" (совработники, заложники, военнопленные), минует "незапятнанных". Их не расстреляют в Багеровском рву, или на рудниках завода, или в Аджимушкайском карьере…
Накануне же неизбежной схватки, когда только четыре километра пролива разделяли эвакуированную с Тамани 17-ю армию Вермахта и войска Северо-Кавказского фронта, достаточно было просто оказаться на улицах города, чтобы тут же попасть на допрос в полевой комендатуре "Feldkommandantur 676 Kertsch" , в силу привычки называемой населением "гестапо". Или по меньшей мере в местной "Ortskommandantur" , которых в городе было три. По одной на район.
А уж невинная прогулка в районе дислоцирования береговой охраны означала незамедлительный расстрел. Но лишь в том "счастливом" случае, если невинность заблудшего не вызовет у патруля сомнений. Тогда счастливчик отделается просто пулей.
При освобождении Керчи в апреле 44-го из почти ста тысяч довоенного населения встречать освободителей вышло чуть более трёх сотен человек. Больше некому было…
No pasaran! No volarän тоже
Хачариди и Боске
- Сколько у нас времени? - спросил Мигель на ухо партизанского минёра Алексея Сивенкова, заменившего погибшего Антонио Арбелоа, штатного сапёра "испанской" диверсионной группы.
Группы, от которой осталось только двое.
- И много и мало, - рассудительно ответствовал Сивенков, возясь со связкой толовых шашек под округлым боком цистерны, охваченной массивными цепями со скобами кронштейнов на концах.
- Это как?..
- А так, товарищ лейтенант, - Алексей остругал перочинным ножом картон с торца одной из шашек и продолжил, перекрикивая грохот колес и стук рельсов: - Был бы у меня часовой механизм, сейчас бы выставил минут пять - семь, сколько там осталось до станции, и всё, можно спрыгивать!..
- Это мы уже обсуждали, - поморщился Боске, сдвинув немецкую каску на затылок. - А так?
- А так нам придется держаться до самых последних секунд, - ответил вместо минёра Сергей, выглядывая в конец поезда из-за дубовых брусьев, подпиравших цистерну. - Сколько будет гореть метр-полтора бикфордова шнура, секунд десять? - уточнил он у Сивенкова.
- На таком ветру, может, и быстрее сгорит, - пожал тот плечами.
- Значит, так, - решительно поднялся на ноги Мигель и переправил "Шмайссер" из-за спины под руку. - Благодарю всех за помощь. Помощь была неоценима. Но это наше задание, нашей диверсионной группы, поэтому прошу всех остальных товарищей покинуть состав. И вот что ещё… - Лейтенант смущенно кашлянул и, тронув Хачариди за рукав шинели, добавил, склонившись к нему каской к каске: - Заберите с собой Родриго, пожалуйста.
Как у "везунка" Хачариди - неизменный адъютант Володька, у молодого лейтенанта имелся свой не то помощник, не то подопечный Родриго Виеске. Хотя, на взгляд Сергея, лейтенант и сам нуждался в присмотре, поскольку разницы в возрасте у рыцаря испанской революции со своим Санчо Панса практически не было.
Хачариди понимающе кивнул, но ответил неожиданно:
- Ребята заберут вашего парня. Я остаюсь с вами.
- В этом нет необходимости, - замотал головой Мигель.
- Теперь есть.
Не добавив ни слова, Сергей приткнул сложенные сошки "ZB" к дубовой опоре и, будто не целясь, дал короткую очередь в конец состава. Сухой треск словно бы тут же и снесло встречным ветром, - но его наверняка донесло до ушей транспортного караула на задней платформе.
- Что вы, чёрт возьми, делаете! - зашипел было лейтенант Боске, но тут же увидел, как всего за три цистерны до них кувыркнулась за леера ограждения серая фигурка, вспорхнув полами шинели, словно подстреленная ворона.
- Я останусь один! - закричал Боске, припав на одно колено. - Удержаться несколько секунд на цистерне несложно, гранат они не применят, побоятся. Я не дам им потушить шнур, пока…
- Пока живы будете, - оборвал его "Везунок". - А если вас не прикрыть, то продлится это недолго. Малахов! - кликнул он матроса, который даже теперь не нашёл в себе достаточно силы воли, чтобы запахнуть шинель, спрятав тельняшку, дырявую, как легендарное полковое знамя.
- Я остаюсь! - зло бросил Арсений через плечо, даже не услышав ещё новой команды.
- Остаёшься, - согласно кивнул Серёга Хачариди. - Остаёшься за старшего группы! Группа немедленно покидает состав! Головой отвечаешь, чтобы все живые и здоровые добрались до своих, ясно? Особенно за Родриго!
- Ясно, - нехотя протянул Малахов. - Но…
Не дожидаясь его возражений, Сергей Хачариди забросил пулемёт за спину и по стальным скобам на замасленном боку цистерны проворно исчез из поля зрения Малахова, поднявшись наверх.
Матрос исподлобья взглянул на оставшегося Мигеля Боске - в конце концов командовал операцией именно он.
- Подтверждаю, - положил лейтенант руку на плечо Арсения. - И это… Нас не дожидайтесь. Будем живы, сами доберёмся.
Керчь. Мыс "Змеиный". Район заводской пристани
Войткевич и Новик
Видимо, и у этого патруля береговой охраны не возникло сомнений, что Die Frau, оказавшаяся на диком пляже между причалом и зенитной батареей Люфтваффе, не является ни партизанкой-разведчицей, ни тем более русской парашютисткой. Так что судьба её решилась просто и даже как-то весело. А то такая смертельная скука - ни свет ни заря таскаться в промозглом тумане по берегу, продуваемому всеми ветрами.
Гортанные окрики приобрели охотничью весёлость загонщиков. Вязкость тумана прорезали два выстрела из "Маузера". Но, видимо, белые клочья, закурившиеся в зарослях камыша с первыми золотистыми просветами солнца, мешали толком прицелиться. Того и гляди, канет в ржавых дебрях юркая фигурка, - ищи потом, хоть выпаливай те камыши, как в прошлый раз, бензином.
"И вообще не слишком это интересно - стрелять, как в ярмарочном тире", - решил, видимо, старший патруля, детина с фельдфебельской звёздочкой на погоне.
Он добился внимания своего сослуживца - приземистой, с чёрными подпалинами, овчарки, истошно лаявшей с обрыва вниз, - и отстегнул карабин поводка.
- Zu nehmen!
…Комья мокрого песка летели из-под задников стоптанных калош; бурые концы распустившегося платка развевались за локтями, как грязные крылья безвозвратно павшего ангела. Теперь уже чересчур одомашненного и приземлённого, от небесного происхождения которого остались разве только слипшиеся перья когда-то белых локонов, бьющихся на спине и плечах. Девушка - теперь так можно было определить это несуразное существо - сломя голову бежала от бесшумной смерти. Бежала с бездонно расширенными глазами неуместной и нездешней синевы. Слишком ясной и светлой для свинцовой серости утра, в которое только умирать хорошо - уж так мало хорошего оно обещает. Бежала с перекошенным ртом и сердцем, которое приходилось держать прижатыми к груди кулачками, чтобы не вылетело хрипящим горлом…
Смерть стелилась за нею след в след, молча, не издавая ни звука, кроме равномерного хрипа разинутой пасти и ударов мягких лап по песку, со зловещей сосредоточенностью палача. Ничто, казалось, не могло отвлечь её от намеченной цели - тонкой шеи с серебристыми завитками пуха, видной в золотистом вихре волос и бахроме бурого старушечьего платка.
Но вдруг кто-то вырвал у девушки сердце, - так показалось ей в то мгновение, когда чья-то властная рука рывком оторвала от груди её кулачки, сжимавшие борта кацавейки, отороченной козьим мехом. И, прежде чем девушка сделала жадный вдох, бросила её в глубь камышовых зарослей.
Зарывшись в жёсткие, как наждачная бумага, листья, она только и успела, что закрыть локтями лицо. Поэтому и не видела, как овчарка на мгновение замешкалась, закрученная силой инерции, но тут же опомнилась и метнулась следом за жертвой, в чащу ржавого сухостоя.
А Войткевич только мельком глянул на шерстяной платок, оставшийся в его руке, когда, волчком выпутавшись из его концов, девушка рухнула за спиной лейтенанта в заросли. Глянул и, перехватив бурый комок в левую руку, чуть пригнувшись, на полусогнутых, как заправский боксер, встал перед просекой, оставленной беглянкой в камышах.
Чёрный перелив лоснящейся шерсти уже мелькал в прорехах рыжего плетня. Как только из камышей вырвалась оскаленная пасть, Яков взмахнул платком, отбрасывая его вверх и в сторону. Овчарка с точностью самонаводящейся торпеды метнулась туда же, взмыв в длинном прыжке…
И оставляя позади себя кровавые брызги на пергаментных листьях. Раздался звук треснувшей парусины.
Заскулил пес, только когда упал на подкошенные лапы, недоуменно оглядываясь на парующие внутренности, провисшие между задних лап.
Мельком оглянувшись на девушку, забившуюся в глубь камышового грота, с поджатыми ногами и закрытой локтями головой, Яков набросил изрядно траченный молью платок на вспоротое брюхо пса и коротко прекратил его незаслуженные муки ударом штыка под переднюю лапу.
- Та я понимаю, работа такая, - глухо пробормотал он при этом и, встав с колена, обернулся к капитану Новику. - Что там?
Тот уже осторожно выбирался из камыша навстречу недовольным и встревоженным окрикам немца: "Totengräber! Teufels der Hund!"
- Спрашивает: "Собачку не видали?" - буркнул капитан.
- Was?!.. - начал было взводный охранного батальона, вломившись на вытоптанную полянку в сухостое.
В самом деле, что здесь делал гефрайтер в расхристанном и почему-то мокром мундире и другой вояка из батальона тыла - в одной сорочке и штанах, тоже сморщенных, как будто их только выкрутили? А вот, кстати, и фройлян, проникшая в запретную зону, валяется комком неухоженного тряпья, поджав перепачканные глиной коленки…
Шуцман в мокром белье, демонстративно затягивая поясной ремешок, шагнул навстречу взводному; и подмигнул, - дескать, "война войной…"
"Когда только успели?!"
- Что здесь?.. - неуверенно начал фельдфебель и вдруг увидел брызги крови, ведущие к платку, из-под которого…
- Шо, шо, - радушно улыбнулся Войткевич, приобняв одной рукой фельдфебеля на правах равного по званию. - Да вот так как-то…
Не успев даже перехватить "Шмайссер", заброшенный впопыхах за спину, взводный подломился в коленях и дернулся, когда Яков протолкнул лезвие тесака ещё глубже под нагрудный прорезной карман штормовки.
- Guten Morgen! - поприветствовал, в свою очередь, капитан Новик подоспевших подчиненных фельдфебеля.
Те хоть и схватились за винтовки, не вдаваясь в уточнения, кто здесь и откуда, и один даже успел толкнуть вперёд гнутую рукоятку затвора, но автомат из-под локтя их командира ожил мгновением раньше.
Не срывая ремня с фельдфебельского погона, Яков развернул "MP-40" дулом в обратную сторону, передёрнул затвор под локтем фельдфебеля и ухватил скошенную рукоятку. С характерным сорочьим треском автомат сыпанул гильзами. Троица патрульных повалилась на песок почти одновременно.
- Так зато вы бегаете, Саша, куда мне, - пожал плечами Войткевич в ответ на укоризненный взгляд Александра, так и оставшегося стоять с "Вальтером", спрятанным за спиной.
- А придётся, - проворчал капитан Новик, косясь на батарею, находившуюся не так уж и далеко, чтоб не услышать автоматной очереди. - Придётся побегать.
И спрятал пистолет в глубокий карман.
- Не надо…
На тихий голос девушки они даже не сразу отреагировали - как-то не до неё было.
- Чего не надо? - замер капитан, уже наклонившийся, чтобы взяться за голенища ближайшего трупа.