38
СЛУЧИЛОСЬ ЭТО ПРОСТО
Когда Жемчугов из слов Василия Гавриловича узнал, что тот нашел на улице Венюжинского и привез его к себе и что Станислав спит сейчас после хорошей выпивки, ему сейчас же пришла в голову шутка, которую они и проделали над попавшим в их руки поляком.
Прежде всего были осмотрены карманы Венюжинского и найденные там сонные порошки, а также обрезанные вавилоном куски бумаги Жемчугов взял себе. Затем был составлен им план действий, и Митька, несмотря на поздний час, отправился немедленно к Селине де Пюжи, чтобы успокоить Груньку и вместе с тем изложить ей задуманный относительно Станислава план.
Благодаря имевшемуся у него пропуску, он миновал рогатки на перекрестках без всякой задержки и быстро добрался до дома, где жила Селина де Пюжи.
В окне горел свет - значит, они еще не спали, и Жемчугов пустил в ход обусловленный давно между ним и Грунькой знак: бросил в окно горсть песка. Грунька сейчас же отворила ему и провела прямо к Селине, которая была очень рада познакомиться с "красавцем-сержантом", как она называла заглазно Митьку. Жемчугов не стал разуверять ее относительно своего чина и принял покорно звание "сержант", хотя не состоял в военной службе.
Селина оглядела его и нашла, что он и в самом деле - "красавец", хотя больше сделала это из сочувствия к Груньке и из желания быть ей приятной. Жемчугов показался ей немного грубоватым. Но в сравнении с графом Линаром, которого она любила, все остальные мужчины, само собой разумеется, не могли выдержать критику.
Митька рассказал свою историю с поляком и предложил опоить его его же собственным порошком и разыграть с ним комедию фантастического сновидения. Грунька с удовольствием согласилась - она была актрисой не только по воспитанию, но и по призванию, а Селина так обрадовалась затее, что захлопала в ладоши и заявила, что непременно станет участвовать в качестве действующего лица, тем более что только что перед приходом Жемчугова дала обещание исполнить все, что он попросит, если он немедленно явится.
Были распределены роли и намечены костюмы. Решили, что Селина появится в своем одеянии гадалки, а говорить за нее будет Грунька из-за занавески, чтобы все действие происходило на русском языке.
У Селины нашлись необходимые занавески, у Гремина от отца остались восточные халаты, в которые он наряжался, участвуя в шутовских пирах при Петре и "машкерадах". Самого Василия Гавриловича предложили одеть евнухом, а чтобы Станислав его не узнал, намазать ему лицо жженой пробкой.
Затем на другой день с утра поставили к изголовью поляка кружку с небольшим количеством сонного порошка, он его выпил и погрузился в сон. В соседней с угловой, где спал Станислав, комнате устроили фантастическое логовище, обвешанное коврами и занавесками, и перетащили туда, как он был на кровати, сонного Венюжинского.
Принимавшие участие в качестве действующих лиц, в мнимом сновидении Грунька и Селина де Пюжи с утра приехали к Гремину в дом и провели там целый день.
В сущности, все это было превесело. Василий Гаврилович достал все, что у него было лучшего в смысле наливок и разных разностей по съедобной части, Селина пробовала разные русские яства и пития и восклицала: "О, как это вкусно, как вкусно!" Хохота было без конца, и когда мазали жженой пробкой Гремина, и во время самой комедии, и потом, когда вспоминали разные подробности.
Особенно остроумной казалась находчивость Василия Гавриловича, который в последнюю минуту вспомнил, что у него нет оружия, чтобы казнить "несчастного", и, так как подходящего меча не было, употребил в дело кухонный нож, все-таки достаточно напугавший чувствительного поляка.
В мед, который принесла Станиславу Грунька в виде пастушки, был снова положен сонный порошок, и пан Станислав, выпив его, снова заснул так крепко, что не слышал, как его на постели снова перенесли в угловую комнату.
Волшебное логовище было немедленно убрано; Грунька и Селина, закончив свой день у Гремина обильным ужином, были доставлены домой, а на другой день Станислав Венюжинский, проснувшись, пожелал стать добровольным арестантом из боязни перед Иоганном, который был так жестоко оскорблен в письме, хотя и при странных обстоятельствах, но все же написанном самим Венюжинским.
Узнав от Гремина, что Станислав не хочет выходить из комнаты, Митька остался очень доволен этим, потому что вследствие этого ему не было необходимости скрываться от поляка.
- Но все-таки что же значат эти вавилоны на обрезанных листах бумаги? - спросил Гремин, не отличавшийся способностью быстрой догадки.
- Ах, это очень просто, - пояснил ему Жемчугов: - немец Иоганн употребляет со своими агентами старый прием для удостоверения подлинности их донесений: он берет кусок бумаги и разрезает его на две части неправильным зигзагом: одну часть он дает агенту, а другую оставляет у себя. Когда к нему приходит донесение, написанное на одном из обрезков, он прикладывает этот обрезок к оставшемуся у него и видит, когда зигзаг совпадает, во-первых, от какого агента донесение, а, во-вторых, что это донесение несомненно подлинное.
- Так что он теперь не сомневается, что получил дурака именно от пана Станислава Венюжинского! - расхохотался Гремин.
- Вот именно! - сказал Жемчугов. - Понятно, что Станислав недаром труса празднует.
- Но что же мы с ним будем делать дальше?
- Да что-нибудь придумаю, авось он куда-нибудь да пригодится!
39
ИЗНАНКА НАЛИЦО
Второй кабинет-министр, Андрей Иванович Остерман, сидел у себя в кабинете за письменным столом и, очинив перо и взяв чистый лист бумаги, принялся сочинять черновик письма к саксонскому двору о том, что петербургский двор желает видеть у себя в качестве польско-саксонского посланника графа Линара.
Он быстро писал мелким, сжатым, таким же скупым, как и он сам, почерком, ровно водя рукой по бумаге, не останавливаясь и не задумываясь. Пышные французские фразы слагались у него сами собой; писать такие письма было для него слишком привычным делом для того, чтобы перед ними задумываться.
Но вдруг он остановился и задумался. Ему вспомнилось, что всего несколько лет тому назад он в этом же самом кабинете, за этим же столом, на точно такой же бумаге и в точно таком же самом неизменном своем красном халате на лисьем меху писал вот такое же письмо, но только с требованием отозвать из Петербурга того же самого графа Линара, которого он теперь должен был звать. Остерман был настолько опытным дипломатом и настолько любил свое дело, что именно подобные - для обыкновенных людей как бы неразрешимые - положения и были ему особенно интересны. К тому же он отлично знал, что в Дрездене будут очень довольны сближением с Россией и сейчас же поймут, что посылка в Петербург Линара явится несомненно залогом такого сближения.
Письмо было готово, Остерман сам переписал его и послал с нарочным во дворец к герцогу-регенту на подписание, боясь промедлить хотя бы минуту.
Отослав письмо, Остерман опустил голову и закрыл глаза. Всякий, кто увидел бы его так, подумал бы, что он дремлет, а то и вовсе спит, но на самом деле таким образом он имел обыкновение обдумывать важные дела. Он никогда и ни за что не признался бы, но сам в глубине души чувствовал, что дни герцога теперь сочтены. Падение герцога должно было повлечь и его, Остермана, и только письмо о Линаре, а лучше всего уже совершившийся приезд его в Петербург могли спасти его. Поэтому надо было, чтобы письмо в Дрезден дошло как можно скорее, с верным человеком, который не замешкается в дороге.
Затем Остерман хотел потихоньку послать лично от себя письма к самому Линару и к всесильному министру польского курфюрста Августа, графу Генриху Брюлю. Эти письма тоже можно было доверить только верному человеку.
На кабинетских курьеров рассчитывать было нельзя, послать своего собственного человека Остерману не могло и в голову прийти - так это было дорого; значит, оставалось изыскать какой-нибудь иной способ. Хитрый Остерман сейчас же вспомнил об Ушакове, который, вероятно, не прочь будет, как человек умный, помочь делу.
Остерману нечего было беспокоиться, заедет ли тот к нему; дипломатические отношения должны были интересовать генерал-аншефа, и Остерман не ошибся: Ушаков не замедлил приехать.
- Ну как здоровье? - задал он Остерману обычный вопрос, с которым к нему всегда все обращались. - Как будто, кажется, вы немножко приободрились?
- Нет, все-таки неможется! - охая, ответил старик и приступил прямо к делу. - Я так и думал, что вы заглянете ко мне. У меня к вам есть просьба!
- Помилуйте, Андрей Иванович! Приказание, а не просьба!
- Ну куда уж нам, батюшка, приказывать… А вот просьба действительно немаловажная: мне нужен верный человек!
- Кому они не нужны, верные люди, да где их сыщешь? - усмехнулся Ушаков и вздохнул.
- Мне нужно послать в Дрезден важный дипломатический документ.
- Насчет графа Линара? Изнанка, значит, будет налицо!
- Что вы этим хотите сказать?
- Да то, что еще недавно дело графа Морица Линара было с изнанки и его прятали, а теперь, наверное, вывернем нашу дипломатию и сделаем изнанку налицо. В дипломатии это иногда бывает. Так вам для этого дела нужно верного человека?
- Понимаете, - стал объяснять Остерман, - все это очень тонко: во-первых, он должен быть достаточно сообразителен, храбр и не болтлив, чтобы довезти бумаги в целости; ведь ныне то и дело дипломатические бумаги перехватывают. Затем, нужно, чтобы это был не простой курьер, а обладавший все-таки некоторым представительством, чтобы он мог понять дипломатическое дело и политическое положение и, если это будет нужно, сказать два-три слова!
- Такой человек у меня есть!
- Вот и отлично! Пришлите его ко мне!
- Может быть, ваше превосходительство, доверите мне письмо, а я уж им распоряжусь!
- Нет уж, лучше пришлите его ко мне.
- Слушаюсь! Тогда, ваше превосходительство, потрудитесь и деньги дать ему на дорогу!
Остерман заерзал в своем кресле.
- Да, деньги, - забормотал он, - конечно… Тогда уж лучше отправьте его вы… Я вам передам письма: только вы должны будете поручиться, что письма будут доставлены.
- Я ручаюсь, - сказал Ушаков.
Он знал, как надо разговаривать с людьми, и заставлял их делать то, что ему хотелось, а "своих" людей Ушаков выдавать никому не любил.
40
ПОСОЛ
Митька побывал в кофейне Гидля и узнал там от слуги, что старик Миних дал хозяйке кошелек с золотом, чтобы та узнала, где можно найти понравившуюся ему маску.
Жемчугов счел своим долгом зайти с этим известием к Груньке, так как уже мог являться к Селине де Пюжи открыто, в качестве желанного и приятного гостя.
- О, это великолепно, это прекрасно! - стала восклицать по своей привычке Селина. - Этот старый простак всерьез думает нравиться…
Митька стал делать вид, что не на шутку ревнует Груньку к Миниху, та отнекивалась; кончилось тем, что Жемчугов остался у них обедать. Они долго сидели за столом. Селина сварила великолепный кофе - напиток, тогда довольно редкий и только входивший в употребление.
Очень довольный собою, обедом и вообще всеми обстоятельствами, Митька вышел от француженки, но едва он сделал несколько шагов, как ему навстречу попался подьячий с подвязанной щекой: поравнявшись с Жемчуговым, этот подьячий как-то внушительно-явственно в самое ухо шепнул ему:
- Начальник желает видеть вас немедленно. Пожалуйте к нему.
Слово "начальник" было произнесено с таким подобострастным видом, благоговением, что Митька тотчас же понял, о каком начальнике идет речь.
Он оглянулся, но подьячий был уже настолько далеко, что заговорить с ним не оказывалось никакой возможности… Да и не догнать его было - так быстро он удалялся.
Этот "прием" был нов для Жемчугова. Он не подозревал, что у начальника Тайной канцелярии так организована агентура.
"Значит, что-нибудь очень важное, нужно идти", - сообразил Митька и направился к Шешковскому, так как был ближе к нему.
- Куда ты провалился? - встретил его Шешковский. - Тебя вот уже по крайней мере битых три часа разыскивают по городу.
- Да что такое? Арестовать меня, что ли, хотят?
- Зачем арестовывать? Начальник хочет видеть тебя.
- А на что я ему понадобился?
- Не знаю. Он сам хочет говорить с тобой.
- Ну что ж, я не прочь… Да неприятное что-нибудь?
- Не думаю. Впрочем, вот увидим… едем вместе.
И они отправились вместе и были немедленно приняты Ушаковым.
- У меня есть к вам предложение, - сказал генерал-аншеф Жемчугову: - Вы желаете поехать в Дрезден?
У Митьки сердце екнуло. Он сразу почувствовал, что эта поездка должна иметь серьезное политическое значение и что судьба помимо его воли впутывает его в такие исторические события, развитию которых в известную сторону он хотел способствовать.
- Если нужно и если эта поездка сопряжена с известными опасностями, я тогда, конечно, не могу отказываться! - ответил он.
- Надо ехать, во-первых, почти без отдыха, чтобы быть на месте как можно скорее!
- А во-вторых, - подсказал Митька, - это нужно сделать так, чтобы никто не знал, что я еду курьером и везу с собой письма.
- Я вижу, что не ошибся, остановившись на вас; вы понимаете дело и без всяких указаний!
- Ну еще бы, генерал! Не хватало, чтобы я даже этого не сообразил! Поехать я, конечно, поеду с удовольствием, но только попрошу у вас на всякий случай два бланка с подписью герцога-регента, если мне придется обратиться к властям или вообще прибегнуть к авторитету власти!
- Хорошо! Для властей вам будет выдан открытый лист, и вы получите два бланка с подписью герцога.
Обещать такие бланки Ушакову ничего не стоило, потому что они имелись у него в запасе всегда.
- Кому будет адресовано письмо?
- Писем будет три: одно официальное и два конфиденциальных, графу Линару и графу Брюлю!
- Понимаю, все будет сделано!
- Помните, Жемчугов, что вы должны работать исключительно в интересах его высочества герцога Бирона.
- Регента Российской империи! - досказал Митька. - О да, я не забуду этого.
- Ну счастливого пути! Когда вы думаете выехать?
- Как только получу на дорогу деньги.
- Я вам передам их сию же минуту вместе с письмами.
- А через час я выеду из Петербурга на переменных лошадях.
- Ну идите домой и готовьтесь, а вслед за вами Шешковский привезет вам открытый лист, письма, деньги и документы.
41
ОТЪЕЗД
- Ты знаешь, - встретил Гремин Митьку, когда тот вернулся домой, - пан Венюжинский…
- Ну? - на ходу спросил Жемчугов, направляясь в свою комнату.
- Представь себе, сбежал!
- Да что ты говоришь!
- В самом деле, пропал почти вслед за тобой.
- Ах, чтоб ему пусто было! Ужасно неприятно, если он меня выследил и узнал, где живет француженка!
- Ну так что же? Так он немцу доносить не пойдет, раз ему "дурака" написал.
- Да вообще этот господин Станислав не очень будет кстати во время моего отсутствия.
- Какого отсутствия?
- Мне нужно ехать… в Дрезден.
- И скоро?
- Через час!
Василий Гаврилович от удивления сел на стул и раскинул в стороны руки.
- Как через час? - воскликнул он. - Да ведь это тебе не только нельзя пирогов настряпать на дорогу, но даже ничего и собрать нельзя!
- Не до пирогов мне, брат!
- Да нет, постой! Как же так? В этакую даль, да вдруг так сел да и поехал?
- Да как же иначе-то ехать? Ведь все равно, какие длинные приготовления ни делай, а в конце концов придется сесть да и поехать.
- Как же, милый человек? И не простившись ни с кем?.. Ведь этак что же подумают? А Грунька? А француженка?
- А вот о Груньке у меня к тебе будет просьба! Ты за ней присмотри, пока меня здесь не будет, и, если что ей понадобится, сделай. Да Боже тебя сохрани кому бы то ни было говорить, куда я отправился. Скажи, что я по делам в Москву поехал и скоро вернусь назад.
- Так и Груньке сказать?
- Нет. Вот что самое лучшее: пошли сейчас колымагу за ней, пусть она приедет сюда.
- Так лучше я сам за ней съезжу!
- Ну и великолепно.
Гремин поскакал за Грунькой, а Жемчугов стал делать приготовления к отъезду.
Сундук у него был крепкий и надежный. Он уложил в него все, что было нужно, и послал дворецкого Григория за ямской тройкой, приказав, чтобы выдали ее по открытому листу, который он немедленно предъявит, если вздумают сделать какую-нибудь задержку. Но задержки никакой не сделали, и Григорий вернулся на тройке.
Гремин привез Груньку, которая стала просить, чтобы Митька взял ее с собой.
- Ты с ума сошла? - спросил он ее. - А старик-то?
- Какой старик?
- Ну Миних разумеется! Кто же будет его обрабатывать? Помни: ты мне тут для дела нужна!
- А если так, - с гордостью произнесла Грунька, польщенная такой уверенностью в ней Митьки, - то я не я буду, а к твоему возвращению мой старик Миних твоего герцога Бирона - фьють! - и она сделала такое выразительное телодвижение, что Жемчугов от души расхохотался.
- Уж будто и "фьють"? - усомнился он. - Не много ли ты на себя берешь?
- Много? Ты думаешь, много? Ну увидим! А пока прощай, Митька! Смотри, ты у меня там насчет полек поосторожнее: я ведь бельма-то тебе выцарапаю!
Они обнялись и поцеловались.
Все фразы, которыми они обменялись, прощаясь, были произнесены ими отрывочным шепотом и так быстро, что они только одни, хорошо знавшие друг друга, могли уловить смысл этих фраз.
Впрочем, они были в комнате одни, и подслушивать их разговор было некому.
Вскоре приехал Шешковский, которого только и ждал Митька, вручил ему все, что нужно, и Жемчугов укатил под звуки бубенцов и звонкого ямского колокольчика.
Грунька возвратилась к Селине де Пюжи очень возбужденная, но совершенно не грустная. Митька сказал, куда и зачем он едет, и позволил сообщить об этом Селине в расчете, что та из собственной выгоды будет молчать, да кроме того, ей некому будет рассказывать, потому что она никого не знала в Петербурге. Грунька понимала всю важность поездки Жемчугова, а увидев француженку, первым делом заявила ей:
- Он сейчас уехал в Дрезден, за графом.
- Нет, не может быть!.. Ты шутишь! - вырвалось у француженки, но она сейчас же почувствовала, что известие слишком сенсационно, чтобы воспринять его так просто, и поэтому поспешила встать в позу, широко раскинула руки, всплеснула ими и сказала: - О-о-о! - потом она засмеялась, затем кинулась целовать и обнимать Груньку. - Ты знаешь Грунья, ты мне - такой друг!.. Да, да, такой друг, что если твой красавец-сержант привезет в Петербург графа Линара - а он привезет его, потому что твой красавец-сержант - настоящий мужчина и делает все, что желает, - так если он привезет графа Линара, я, знаешь, что сделаю? Я отдам все, что у меня есть, твоей госпоже за то, чтобы она отпустила тебя и чтобы ты стала вольной, как все люди!
Француженка быстро рассчитала, что если граф Линар вернется и вновь увидит ее в Петербурге, то снова будет обольщен ее прелестями, а тогда и она сможет позволить себе какой угодно расход.