- Нет, надежды на это нет! Напротив, каждая минута дорога. Я только что получил депешу от маркиза Ботты, австрийского посла из Петербурга, который пишет, что, несмотря на поддержку, которую ему оказывает лорд Финч, английский посол, русский кабинет уклоняется на сторону короля Прусского. Маркиз Ботта просит как можно быстрее прислать ему поддержку в вашем лице. В том, что вы будете вызваны, он, конечно, не сомневается. Кроме того, принцессе Анне Леопольдовне нужна поддержка сильного и ловкого человека, которому она бы верила. Что она вам доверяет, в этом я не сомневаюсь, а насколько вы окажетесь сильным и ловким, это будет зависеть, разумеется, от вас. По сообщению маркиза, с каждым днем у принцессы Анны забирает силу фельдмаршал Миних, лицо нам враждебное и склонное помогать королю прусскому. Кроме того, французский посол де Шетарди, в союзе с представителем Швеции, интригует в пользу прусского короля и, по-видимому, готов вмешаться по этому поводу даже во внутренние дела России, даже вплоть до государственного переворота. В пользу принцессы Елизаветы. Она ненавидит немцев, и этим пользуется Шетарди, чтобы увлечь ее в сторону французского влияния. А она красива, ловка, эта дочь великого императора, умеет нравиться русским медведям и вообще очень популярна! Русское правительство обращает на нее мало внимания. Ваше дело будет и с этой стороны обезвредить ее и оградить принцессу Анну Брауншвейгскую своими советами. Вы увидите теперь, что времени терять нельзя, что самые неожиданные события могут последовать одно за другим в Петербурге, что ваше присутствие там настоятельно необходимо.
По мере того как говорил Брюль, Линару становилось все более стыдно за свою первоначальную как бы слабость, вследствие чего, он не так горячо, как это следовало, отнесся к своему назначению. Он думал о себе, о своих интересах, но теперь увидел, что сейчас от него зависят интересы более высшие и что нужно в жертву им принести свои себялюбивые чувства.
- Одно слово, граф! - сказал он Брюлю. - Я выеду завтра же, но у меня будет к вашему сиятельству просьба.
- Денег? - поморщился Брюль.
- О нет, я достаточно богат, чтобы исполнять поручения короля за собственный счет, - не без гордости ответил Линар.
Брюль кивнул головой и остался очень доволен этим ответом. У него было слишком много расходов, требовавшихся для удовлетворения прихотей самого короля, чтобы он мог тратить казну на посольство таких людей, как граф Линар.
- У меня просьба другого рода! - продолжал Линар. - Пред отъездом я доставлю вашему сиятельству письма, которые попрошу отправить с первым же курьером в Италию, во Флоренцию!
- Это я могу! - подхватил Брюль. - Это я могу и обещаю вам исполнить.
Граф Линар откланялся и поспешил домой.
Там у него оказалось вовсе не так много хлопот, как он думал. Большинство вещей из его гардероба, которые он брал с собой в Италию, еще не было распаковано, и, таким образом, явилась возможность отправить их прямо в Россию.
Впрочем, все распоряжения по приготовлению к отъезду граф Линар поручил дворецкому, сам же отдал лишь одно непосредственное приказание - чтобы итальянские альбомы были уложены в отдельный ящик и пошли не на подводе вместе с прочими вещами, а вместе с каретой, в которой поедет сам Линар.
Затем Линар сел к письменному столу и принялся писать письма.
"Итак, я еду в Петербург, - написал он, - этого требуют обстоятельства и мой долг перед родиной. Это - своего рода искупление, своего рода крест за мою вину и легкомыслие! Сердце мое не будет там, в этом холодном Петербурге, где суждено мне провести для блага моей родины не знаю сколько времени. Если когда-нибудь со временем романист задумается над теми чувствами, которые я теперь испытываю, он едва ли сумеет изобразить их сложность".
5
В ДОРОГЕ
Граф Линар выехал в Дрезден, как и обещал Брюлю, на другой день после свидания с ним. Митька Жемчугов, решивший выбраться отсюда как можно быстрей, мог примкнуть к поезду графа.
Этот поезд был обставлен довольно торжественно, так как Линар путешествовал не в качестве лишь высокопоставленного лица, а как посол его королевского величества. Впереди скакали три рейтара верхами, командированные начальниками областей, через которые проезжал Линар. Затем следовала дорожная карета, запряженная четверкой цугом, а за ней в новенькой и довольно щегольской "берлине" ехал камердинер графа; далее на двух подводах везли вещи, и поезд замыкался еще тремя рейтарами.
Митьке граф предложил место в своей карете. Жемчугов сначала очень этому обрадовался, но потом убедился, что в карете Линара ему было очень неудобно, потому что ящики с итальянскими альбомами были помещены там и приходилось постоянно натыкаться на их острые углы.
Верховую лошадь Жемчугова вел в поводу один из рейтаров, и Митька ради моциона садился верхом и делал таким образом часть пути. Кроме того, он садился иногда в "берлину".
Суровый, неразговорчивый немец-камердинер сидел внутри "берлины" по-домашнему, без парика, в шерстяном вязаном колпаке и читал маленькую немецкую книжку в толстом кожаном переплете. Митька, заглянув в нее, увидел там слова: "Когда в атоноре образуется зеленый порошок…" - и понял, что книжка алхимическая.
Он не стал о ней расспрашивать немца, или "старого Фрица", как его звали все кругом, но постарался допытаться у него, в чем сила тех итальянских альбомов, которые, по-видимому, были так ценны, что граф считал нужным везти их за собою в карете, несмотря на то, что они причиняли там значительное беспокойство и неудобство. Однако старый Фриц отделался односложными ответами, из которых решительно ничего нельзя было понять. Это еще больше заинтересовало Митьку. Самого графа спросить об альбомах Митька не решался, считая такие разговоры неделикатностью.
Фриц обычно был молчалив, однако оказывался очень интересным собеседником в дороге, когда рассказывал легенды и передавал исторические факты, относящиеся к местам, через которые они проезжали. Он много путешествовал, много знал и не любил только болтать зря, то есть поддерживать пустой и ничтожный разговор для разгулки времени. Но, когда ему говорили дело, он слушал внимательно, не перебивая, или, если его умели слушать, он не торопясь передавал свои знания другому. Он именно никогда не разговаривал, а только передавал знания.
В восемнадцатом веке такие типы часто служили в качестве доверенных камердинеров у знатных особ, так как подобные должности оплачивались очень щедро и были обставлены весьма хорошими условиями. Очень часто также такие камердинеры переходили в гувернеры и наставники юношества, и родители, поручавшие им своих детей, обыкновенно не раскаивались, потому что немцы, подобно старому Фрицу, выказывали почти всегда очень почтенные педагогические способности, а в отношении знаний и даже познаний значительно превосходили своих господ.
Митька проводил время рядом со старым Фрицем в берлине весьма занимательно, и вообще обратный путь в Россию совершался для него очень легко.
Одно только было не совсем так: Митьке казалось, что они едут очень медленно, несмотря на то, что лошадей им перекладывали на всех станциях немедленно, что ехали они день и ночь и останавливались лишь на короткие сроки для обеда или ужина, или в крайнем случае для отдыха на несколько часов, когда уж слишком уставали.
"Что такое может быть все-таки в этих альбомах?" - думал Митька.
Он знал цену художественным вещам и понимал, что денежную стоимость очень простенькие акварели и сепии, наполнявшие альбомы Линара, представлять не могут. Там было что-то другое.
"Уж не алхимия ли здесь действует", - сообразил Митька, но никак не мог в своем воображении приспособить итальянские виды к алхимии.
Несколько раз ему удалось заметить, что Линар во время пути, сидя в карете, вынимал альбом с флорентийскими видами из ящика и перелистывал его.
На остановках их приглашали к себе к обеду бургомистры городов и сами губернаторы. Но у них с собой был довольно обильный запас всяких вкусных вещей, заготовить которые успел повар графа, ехавший вместе с другой прислугой графа на подводах с вещами. У него были тартинки со страсбургским паштетом, всевозможные колбасы, чудесная вестфальская ветчина, разные сыры и превосходное вино, в особенности красное, до которого граф Линар был большим охотником.
В природе чувствовалось наступление зимы, но запас фруктов везде еще не был израсходован и отличался обилием, так что по деревням можно было за бесценок достать отличные груши, яблоки и сливы.
На одном из привалов граф решил последовать примеру Жемчугова и попробовал на переезде проехать некоторое расстояние верхом на его лошади. Это так понравилось графу, что с этих пор он ежедневно по два раза садился на Митькину лошадь и весело гарцевал впереди поезда с рейтарами вместе.
6
НАПАДЕНИЕ
Дело было под вечер; дорога шла сосновым лесом, прямые стволы которого казались огромными колоннами фантастического храма и вечнозеленые верхушки нависали причудливыми кружевами, сквозь которые просвечивало опаленное закатом, багровевшее золотистыми тонами небо. В воздухе стоял здоровый, освежающий и бодрящий холодок.
Граф Линар опустил стекло кареты и дышал свежим бодрящим воздухом.
- Хорошо-то как, - сказал Митька, подъехавший к окну кареты верхом.
- Да, чудесно, - согласился Линар и спросил: - Вы уже долго едете верхом? Вам не жаль будет пустить меня тоже проехаться?
- Нет, отчего же? С удовольствием! Пожалуйста! - предложил Жемчугов и, велев кучеру остановиться, тотчас же соскочил с лошади.
- А вы садитесь на мое место в карету! - сказал Линар, впрыгнув в седло, и быстрым галопом поскакал вперед.
Митька уселся в карету, с ненавистью оттолкнув попавший ему под ноги ящик с одним из итальянских альбомов, и, мало помалу убаюканный качкой каретных рессор, задремал.
Его разбудил какой-то странный и не совсем обычный шум. Карета и прочие экипажи стояли, а люди громко и взволнованно разговаривали.
- Что случилось? - спросил Жемчугов, выглядывая из кареты.
- Впереди мост разобран! - сказал ему мимоходом пробегавший слуга.
- А где граф и рейтары? - осведомился Митька, но ему никто не ответил.
Он отворил дверцу кареты, но не смог выйти из нее, потому что некому было откинуть подпиравшую ее подножку.
В это время из леса выскочили несколько человек и кинулись к карете. Митька схватил попавшуюся ему под руку высокую трость графа Линара с тяжелым, свинцовым, обложенным серебром набалдашником и этой тростью, как длинным кистенем, встретил нападающих, которые старались вскарабкаться в карету.
Силой Жемчугов обладал почти сверхъестественной и орудовал тростью так ловко, что среди нападающих произошло как бы замешательство. Они разом громко кричали и ругались, перемешивая немецкие ругательства с польскими.
Одному из них удалось было ухватиться за трость, однако Митька ткнул его вперед, но тотчас же, свалив своего врага, выпустил трость, вспомнив, что в мешке возле дверцы кареты были пистолеты. Мешок как раз был у него под рукой; он выхватил пистолет и выпустил в нападающих пулю из него.
Почти одновременно раздалось несколько выстрелов с противоположной стороны, запряженные в карету лошади испугались и дернули вперед. Карета рванулась, безобразно раскачиваясь, прокатилась вперед и вдруг рухнула набок.
Митька был оглушен, и ему показалось, как будто произошло что-то вроде крушения вавилонской башни. Что-то надавило на него, да так плотно, что пришлось сделать ему страшное усилие, чтобы освободиться. Жемчугов, кряхтя, кое-как вылез из приподнявшейся дверцы кареты и увидел перед собой графа Линара и рейтаров, подоспевших как раз вовремя, как оказалось.
- Вы целы? - стал спрашивать граф Линар, помогая Митьке высвободиться.
- Кажется! - сказал Жемчугов, выбравшись наконец на свободу и оглядывая себя. - Кажется, нигде не болит! Ой! - крикнул он, схватившись в эту минуту за плечо, в котором почувствовал внезапно острую и щемящую боль.
- Вы ранены?
- Да нет! - с досадой процедил Митька сквозь зубы. - Это все ваши ящики с итальянскими альбомами! Они придавили меня!
Озлобление, с которым Митька упомянул о ящиках, было, несмотря на все другие обстоятельства, настолько комично, что Линар да и сам Жемчугов не могли не усмехнуться.
Стали подымать карету. Оказалось, что она была совсем не повреждена, во всяком случае в ней можно было продолжать дорогу.
Все кончилось без серьезного несчастья, а по-видимому, нападение было заготовлено весьма серьезное и придумано довольно основательно. Ехавшие впереди рейтары с графом Линаром заметили еще издали, что в мосту над крутым оврагом сняты четыре доски, так что карета никак не смогла бы проехать. Они остановили экипажи, а сами подъехали к мосту, чтобы посмотреть, в чем там дело. Одна из скинутых досок была внизу, в овраге; стоило только спуститься и достать ее, а вместе с нею, вероятно, были и другие доски, и можно было продолжать дорогу. Но именно в этом-то и заключалась ловушка. Как только рейтары - и передовые, и те, что ехали сзади, - собрались вместе с графом Линаром на поиски досок, из леса выскочили вооруженные люди и напали на карету, где вместо Линара сидел Жемчугов. Кучер и сидевший с ним рядом гайдук убежали, как только увидели нападающих, а за ними последовали и остальные из прислуги. Нападающие, очевидно приняв Митьку за графа Линара, потому что он находился в карете, вероятно, решили покончить с ним врукопашную, не пуская в ход огнестрельного оружия, чтобы выстрелами не привлечь внимания разъехавшихся конных. И только когда Жемчугов выстрелил, они ему ответили залпом. Но тут оставленные на собственный произвол лошади рванулись и опрокинули карету, а тут и граф Линар подоспел с остальными верховыми на выручку. Разбойники поспешили удалиться, и Линар остановил рейтаров от их преследования, опасаясь засады. Из нападающих удалось схватить только одного, который, вместо того чтобы удирать, хотел спрятаться за дерево, где уже сидел, спрятавшись там, повар.
Когда вся передряга закончилась, из "берлины" высунулась фигура старого Фрица, все время невозмутимо сидевшего в ней, и он мирным голосом, не торопясь спросил:
- Кажется, мы можем уже ехать вперед?
7
ОПЯТЬ ВСТРЕТИЛИСЬ
В те времена нападения разбойников были вовсе не так часты, чтобы против них принимать постоянные меры, а засада, устроенная графу Линару, явно была не совсем обычным разбойничьим набегом.
Местность была довольно пустынная, и правда, обыкновенные путешественники не решались пересекать ее вечером, то есть к ночи, так что можно было рассчитывать, что никого другого, кроме поезда Линара, тут в это время не встретится.
Несомненно нападение готовилось именно на него, и несомненно было также, что целью нападения служило не простое желание ограбить. Тут желали напасть именно на графа, как на посла, присутствие которого в Петербурге было способно повлиять на ход политических дел. Устранение Линара почти равнялось выигранному сражению.
Конечно, никаких данных к обвинению людей, которым была выгодна гибель графа, не было, но это обвинение напрашивалось само собой.
- Как бы то ни было, но вы спасли мне жизнь! - сказал Линар и протянул руку Жемчугову.
- Напротив, - ответил тот, - это вы мне спасли мою, потому что, не подоспей вы вовремя, со мной уже все было бы кончено!
- И вам пришлось бы умереть не за себя, а разыгрывая мою роль!
- По-русски это называется: "В чужом пиру похмелье", - сказал Митька. - Но все-таки, не будь вас, меня бы в конце концов укокошили!
- Я думаю, мы можем ехать! - опять проговорил старый Фриц, снова высовываясь из берлины.
- Да нет, старик! - крикнул ему Линар. - Наши люди не могут справиться с мостом! Нашли всего одну доску, а их нужно четыре!
- Ну зачем еще нужно четыре, - проворчал Фриц и, вылезши из своего экипажа, пошел к мосту и немедленно распорядился, до некоторой степени гениально: по имевшейся одной доске он переправил на другую сторону моста трех человек, и велел им отколотить там доски и прибить их вновь все с такими щелями, чтобы по ним можно было проехать через весь мост.
Пока приводили в исполнение это распоряжение Фрица, граф с Жемчуговым решили заняться захваченным разбойником.
Разбойник со связанными руками был приведен и поставлен перед ними в весьма жалком виде. Ничего воинственного в нем не было, и он не только не был на вид дерзок и нахален, а напротив, чрезвычайно удручен и заливался горькими слезами.
- Здравствуйте, ваше сиятельство, граф! Да ведь вы же - граф Мориц, - проговорил он сквозь слезы, увидев Линара.
- Ты меня знаешь? - удивился граф.
- Да как же не знать? Я был ваш слуга и приехал с вами в Петербург, а там был помещен вами при дворе принцессы Брауншвейгской.
- Батюшки! Да ведь это пан Венюжинский! - воскликнул в свою очередь Жемчугов, узнав в пленном Станислава.
- Князь Карагаев! - завопил Венюжинский, и ноги у него подкосились, так что он едва не свалился. - Нет, это мне видится опять сон! - заявил он, помотав головой.
- А ведь в самом деле - это Станислав Венюжинский! Помню, был у меня такой! - подтвердил Линар. - Но как же ты попал сюда?
- Как я попал? Ох, как я попал сюда! - застонал Станислав. - Пане грабе, пане ксендже, велите меня распутать! Я даю слово благородного шляхтича, что не убегу и буду трактовать, как добрый подданный короля!
- Знаете, - сказал Жемчугов Линару, - я думаю, что этот дурак не по своей воле попал к злоумышленникам, я его знаю немножко.
Люди графа разложили в это время костер, достали вино и закуски, и граф с Митькой расположились у костра. Линар приказал развязать своего "старого знакомого".
Венюжинский действительно был привезен им в свой первый приезд в Петербург в числе прочих своих слуг и затем просил рекомендовать его в штат принцессы Анны Леопольдовны. Когда Венюжинский был зачислен туда, Линар пользовался им для передачи записочек Анне Леопольдовне. Довольствуйся Станислав выпавшим на его долю счастьем, он мог бы жить припеваючи. Но бес попутал его войти ради денег в сношения с бироновским Иоганном, которому были нужны шпионы на половине принцессы.
- Как же вы попали сюда-то, ясновельможный пан Венюжинский? - спросил его Жемчугов. - Вы ведь, помнится, в день моего отъезда удрали из Петербурга.
- Но, клянусь вам, - стал уверять его Венюжинский, как будто в этом была вся суть его оправдания, - я же не знал, что вы в этот день уезжаете!
- Дело не в том! - остановил его Митька. - Пока я был в Петербурге, я знал все, что случилось с вами: как вы попали к господину Гремину, как вы видели сон.
- Все это было волшебно! - заявил Станислав.
- Ну может быть, я - волшебник, - сказал Жемчугов. - Но я спрашиваю вас, что было дальше?
- Дальше, ясновельможный пан? Дальше я задумал прибегнуть к помощи католического священства! Я понял так, что мне все равно пропадать, так как я околдован.
- Да ведь вы хотели сидеть безвыходно в комнате у господина Гремина!