- Мало ли и благородных любящих сердец остается без взаимности! - во весь голос вздохнув, сказала Убрусова. - Это - не резон, чтобы потакать ветрености какой-то девчонки, да еще и крепостной! Да она, подлая, - снова обратилась она к Гремину, - должна не о своем счастье мечтать, а о том, как бы угодить своей госпоже!
Василий Гаврилович чувствовал, что Селина взяла не тот тон, который было нужно, и постарался перевести разговор на деловую почву.
- Да вы, милостивая государыня моя, - проговорил он, - без всяких околичностей ответьте: желаете ли вы продать принадлежащую вам девку Аграфену за сходную цену, или нет?!
- Не желаю! - резко и капризно заявила Убрусова.
- Но позвольте…
- И позволять ничего не желаю! - перебила его старая дева. - Не желаю для ее же, девкиной, пользы! Ну какая же из нее в самом деле дворянка может быть? Тоже… любящее сердце! Какие нежности при нашей бедности! Вместо того чтобы ей амурными пустяками заниматься, я за нее тысячи могу выручить, если пристроить ее как следует! По крайней мере мне, ее госпоже, польза будет! Или пусть ее любезный дворянин платит мне тысячи! Ежели он любит ее, то пусть и платит, а если нечем платить, то и не взыщите! Уж я по-своему распоряжусь! Вот возьму, наряжу ее в сермягу-затрапезку, да и заставлю у меня перед окнами двор мести! Пусть ее дворянин-любезник по першпективе гуляет и смотрит, как его душечка у дворянки Убрусовой двор метет! Небось тогда раскошелится!
- Но ведь это же ужасно! - возмутился Гремин. - Ведь у него нет никаких тысяч!
- А тогда не смущай зря девки! Что же это за манера чужих крепостных смущать, когда своих завести надо, а не на что!
- Но это ужасно, - повторил Василий Гаврилович.
- Что она говорит? - спросила Селина де Пюжи, все время слушавшая молча, так как ничего не понимала.
- Она не согласна! - коротко сказал Гремин.
- Да, я не согласна! - подтвердила на своем скверном французском языке Убрусова. - Очень прошу извинить меня, что я не могу быть вам приятной, но ради ваших прекрасных глаз я не хочу жертвовать своими интересами.
- Так вы не согласны? О-о, - возмутилась француженка, и, когда они вышли от Убрусовой, она не могло не всплеснуть руками и не произнести, подняв глаза к небу: - О, мой бог! Неужели же небо может терпеть на земле такие создания?
- Старая карга! - проворчал Гремин, чувствуя, что Убрусова вполне способна в действительности выполнить ту угрозу, которую она произнесла по отношению к Груньке.
16
ПЕРЕМЕЛЕТСЯ, МУКА БУДЕТ
Грунька не была посвящена в то, что Селина де Пюжи с Греминым отправились к дворянке Убрусовой, и, когда они вернулись, встретила их шуточкой:
- Кажется, графу Линару придется ревновать Василия Гавриловича к своей возлюбленной.
Во всякое другое время Селина непременно стала бы уверять Груньку, что ее чувства к графу Линару так высоки и выспренны, что шутить этим нельзя, и т. д. Но теперь она кинулась девушке на шею, начала целовать ее, повторяя:
- Моя бедная крошка Грунья, моя бедная Грунья!
Василий Гаврилович сильно сопел и отворачивался, словно хотел скрыть тоже навертывавшиеся у него слезы.
- Да что с вами? Что случилось? - удивлялась Грунька.
- Моя бедная крошка Грунья! - опять захныкала Селина.
- Да что вы, хоронить, что ли, меня собрались? Что вы меня заживо оплакиваете?.. Что случилось… с Митькой что-нибудь? - вдруг сердито спросила она, напугавшись.
- О нет! Речь идет не о твоем красавце-сержанте, а о тебе, хотя, конечно, все, что касается тебя, касается и его.
- Обо мне речь? Да в чем дело?
Селина отступила на два шага и торжественно произнесла:
- Мы были у госпожи Убрусовой.
- Ну и что же? Она на вас такую тоску навела, что вы расплакались? - рассмеялась Грунька, снова повеселевшая, как только убедилась, что дело не касается Митьки.
- И ты еще можешь смеяться, бедная Грунья! - вздохнув, покачала головой Селина.
- А что же мне не смеяться? Что мне делать-то?
- Но ведь это урод, эта госпожа Убрусова!
- Против этого, я думаю, и слепой говорить не станет.
- Нет, она нравственный урод, чудовище!
- Положим, что так, но надо отдать должное, что и похуже бывают.
- Ты знаешь, моя бедная Грунья, мы хотели предложить этой госпоже за тебя выкуп, какой только она захочет. Я так и сказала, что заложу и продам, словом, обращу в деньги все свои драгоценности и отдам их за тебя, за твою свадьбу, - Селина забыла в эту минуту, что ее драгоценности уже давно были обращены в деньги и что она теперь на них жила. - И, представь себе, эта женщина не захотела взять выкуп!
- А сколько вы давали ей?
- Сколько она хотела бы спросить.
- Стоило тоже сулить этой мымре деньги! Лучше было бы просто отдать их мне, если уж вам их некуда девать.
- Ну Грунья, а твоя свобода?!
- Перемелется, мука будет, - сказала Грунька по-русски.
- Что ты этим хочешь сказать? - переспросила ее Селина.
- Ну как это называется по-французски "перемелется - мука будет", Василий Гаврилович? - обратилась к Гремину Груньку.
- Это, - стал объяснять тот, - такая пословица, когда мельник из зерна делает муку.
- Ничего не понимаю, - недоумевающе проговорила Селина, - какой мельник? И при чем тут мука?
- Ну это пословица такая. Словом, все будет хорошо.
- Ну все равно! Я понимаю только одно, что Грунья вовсе не огорчена.
- Да чего мне огорчаться-то, - не без иронии усмехнулась Грунька. - Если бы по нашему положению да еще и огорчаться, так и жить нельзя было бы.
- Нет, вы, русские - положительно удивительный народ, - в восхищении воскликнула Селина. - Я поражаюсь этой энергией… Так ты говоришь, что из работы мельника мука будет!
- Ничего, все перемелем.
- Ох, Аграфена Семеновна, - вздохнул Гремин, - боюсь, как бы эта старая карга не оказалась бы женщиной слишком уж язвительной.
- А что?
- Да ведь ей теперь известно, что тебя дворянин хочет за себя взять.
- Знаю я это, и Митька знает; это ей повар насплетничал. Он, видите ли, старый хрен, за мной приударять стал. Он как взбесится на меня, так и наговаривает на меня, а та и начинает пугать, что выдаст меня за повара своего.
- Она еще хуже гадости собирается делать, - проговорил Василий Гаврилович.
- Ну?
- Хочет издеваться над вами, заставлять вас мести двор, чтобы принудить Жемчугова дорогой выкуп за вас дать.
- Ну по-моему, это все-таки не хуже, чем за повара замуж идти.
- Все-таки гнусно…
- Ну разумеется гнусно, - возмутилась Грунька. - Ах она старая карга, поистине старая карга!.. Ишь, что выдумала!.. Я ей двор буду мести? Ну голубушка, рука коротка!
- Что вы говорите?
- Говорю: руки коротки, не на такую напала.
- Но что же тут можно сделать? - изумился Гремин. - Ведь вы же - ее крепостная!
- Мало ли что!.. Слава богу, среди людей живем - найдем управу и на госпожу Убрусову. Подождать только надо, что же, подождем. Но и она подождет, в свою очередь.
- Нет, она гениальна! - проговорила Селина и заключила Груньку в свои объятья.
17
НЕОЖИДАННЫЙ ОБОРОТ
Арестовав сонного Митьку по указанию Станислава и по предъявленному им ордеру самого герцога-регента, псковский полицмейстер, немедленно отправился к воеводе, чтобы сообщить ему о случившемся.
Воеводой был толстый русский человек, большой мастер поесть, любивший принимать гостей, человек в высшей степени обходительный, так хорошо разыгрывавший бесконечное добродушие, что успел угодить всем.
Все эти качества были по тогдашнему времени необходимы для воеводы, потому что тогда существовал довольно остроумный способ назначения воевод на должность. Он назначался всего лишь на два года, а по истечении этого срока должен был явиться в Петербург для отдания отчета Сенату в своей службе. Коли в течение года на него не поступало жалоб, его назначали на новое двухлетнее воеводство. Потому воеводский чин и требовал большой обходительности и умения ладить, чему несомненно помогали, главным образом, хлебосольство, гостеприимство и преувеличенное добродушие.
Воевода сидел за обедом, когда ему доложили о приходе полицмейстера, и, отхлебав щи, а потом изрядную порцию рассольника, собирался приняться за утя верченое и бараний бок с кашей. У воеводы обедали двое помещиков, и он не хотел расстраивать приятную беседу.
- Скажите полицмейстеру, чтобы он пришел потом! Дайте же мне хоть поесть-то как следует! - приказал он и, не желая больше слушать о полицмейстере, обратился к помещикам, продолжая с ними разговор об охоте, в которой был большим знатоком.
Покушав не торопясь и простившись с помещиками, воевода лег спать, но его покой был нарушен полученным спешным приказом из Петербурга. Недовольный, что его разбудили, воевода протирал глаза, силясь прочитать указ и вникнуть в его смысл, который нелегко давался ему спросонок.
Ему опять доложили о полицмейстере.
- Ну что у него там еще? Позови его сюда!
Исполнительный немец-полицмейстер вошел, четко и определенно отрапортовал обо всем случившемся и предъявил воеводе подписанный герцогом-регентом ордер об аресте "его врага и супостата".
- Постой, постой, голубчик! - произнес воевода. - Как же так ордер Бирона, если сам Бирон - злодей и супостат и только что с восьмого на девятое арестован в Петербурге по приказанию правительницы, ее императорского высочества принцессы Анны Леопольдовны?
- Но это объявлено не было! - заявил полицмейстер.
- Да когда же, батюшка мой, объявлять-то? Я еще и опомниться не успел, вот прямо сейчас указ получил. Сейчас надо с барабанным боем оповещение сделать, и чтобы все в собор шли, присягать на верность матушке нашей правительнице! Слава тебе, Господи, с немцем разделались!
Полицмейстер, который сам был немец, почувствовал себя немножко обиженным этим замечанием, но по долгу службы подчинился и официальным тоном спросил:
- А как же быть с арестованным?
- С каким арестованным?
- Взятым по ордеру господина бывшего регента?
- А об этом, я думаю, надо в Петербург написать, с вопросом, как поступить. Впрочем, постой-ка! В ордере как сказано? Батюшки, - воскликнул воевода, перечитав ордер, - да ведь тут прописано "личный враг и супостат Бирона"! Значит, если Бирон оказался сам супостатом, то его врагом должен быть каждый верноподданный! Надо отпустить арестанта, а то как бы нам самим не попасть под ответственность! Да кто такой этот арестованный? Каковы у него документы?
- При нем был открытый лист, выданный из Тайной канцелярии.
- Этого еще недоставало! - закричал воевода. - Да что это вам вздумалось, сударь мой?! Арестовывать людей с открытыми листами! Освободить сейчас же арестованного!
- Я не виноват! Я действовал по правилам! - сказал полицмейстер.
- Не всегда нужно, батюшка, по правилам действовать, а и по разуму необходимо… Разум-то прежде всего во всяком деле нужен! Да и всякое правило под разум подвести можно! Вчера он был супостатом герцога-регента и подлежал аресту, а сегодня он - супротивник врагу отечества и, значит, шел заодно с теми людьми, которые нечестивца Бирона свергли и теперь уже управляют там, в Петербурге. Ведь мы зависим от них! Сейчас же выпустить арестованного, и чтобы с извинением!
Митька был перевезен из острога опять сонным в санях на почтовый двор, так как разбудить его не было никакой возможности.
Когда он проснулся, вокруг него были люди Линара, так как граф успел догнать его в Пскове, пока он спал.
Воевода, которому было донесено, что проснувшийся арестованный оказался из числа лиц, сопровождавших польско-саксонского посла, окончательно перебедовался и полетел к графу с извинениями.
Митька, обрадованный вестью о свержении Бирона, отнесся без особенной злобы к совершенному над ним Станиславом Венюжинским насилию.
"Как-нибудь об этом после, а пока, значит, виват принцесса Анна Леопольдовна!" - решил он и с особенным удовольствием чокнулся с графом Линаром, велевшим откупорить бутылку мальвазии, чтобы выпить ее за здоровье правительницы.
- Теперь, граф, летим в Петербург! - предложил Жемчугов.
И они помчались вперед, ныряя из ухаба в ухаб. Митька сиял всем своим существом и был неотвязчиво занят одной мыслью о том, какое участие принимала в происшедшем событии Грунька. Он знал, что если она принимала, то об этом, вероятно, не узнает никогда никто, но он-то, Митька, и близкие к нему люди узнают.
18
В ПЕТЕРБУРГЕ
Митька Жемчугов, встреченный с распростертыми объятиями Греминым, вымывшись после дороги, сидел нараспашку, в шлафроке и в одном белье, в столовой с закуской и выпивкой, выставленной в честь его приезда. Василий Гаврилович в отличнейшем, веселом расположении духа рассказывал, как все произошло с Биронов.
- Понимаешь ли, как ты уехал, меня взяла такая тоска… то есть не с самого начала, тут мы с Аграфеной Семеновной возились.
- А что такое? - спросил Митька.
- Да поехали мы с француженкой к госпоже Убрусовой, чтобы, значит, выкупить Груню, а та вдруг как вскинулась на дыбы: "Я, - говорит, - эту вашу Груньку двор заставлю мести и за повара замуж выдам!"
- Ах ты мразь! - возбужденно воскликнул Митька. - Попробовала бы только! Уж я-то показал бы тебе!
- Да ты не волнуйся… Все обошлось, все отлично теперь… Грунька теперь при дворце, при принцессе Анне Леопольдовне! Ловко она всю историю разыграла!
- Как же она попала во дворец?
- Через Миниха. Она отправилась к нему под видом дамы благородного происхождения; нарядилась в шелковую робу - у Селины взяла - и такой госпожой прикинулась…
- Что же, она амуры с Минихом завязала?
- Какие там амуры! Ты слушай! Миних стал допытывать ее, кто она, и вдруг сам от себя догадался, что Аграфена Семеновна не кто иная, как наперсница принцессы Елизаветы Петровны… Ну та не опровергла, но держала между тем себя совсем как придворная, так что Миних не мог не утвердиться в своем мнении. Ну вот, когда дворянка Убрусова стала у нас на дыбы, Аграфена Семеновна поехала к Миниху. "Так и так, - говорит, - господин фельдмаршал! Я вам не одну услугу уже оказала, если хотите, чтобы я и дальше была вам полезна, то приблизьте меня к принцессе Анне Леопольдовне!" Миниху это понравилось. "Как же это сделать? - говорит он. - Что вы советуете?" - "Ну - говорит Грунька, - поставьте меня к принцессе в камер-юнгферы!"
- Ну а он?
- Ну а он говорит: "С удовольствием! И тем более, - говорит, - рад это сделать, потому что смогу тогда узнать, кто же вы на самом деле".
- Значит, он теперь знает, кто она?
- В том-то и дело, что ничуть не бывало! Аграфена Семеновна с ним повела такие речи: "Звание, - говорит, - свое я открыть вам не могу, потому что на то есть особые причины, а вы поставьте меня в камер-юнгферы к принцессе под видом, будто я… ну, хоть крепостная девка там, какая-нибудь Аграфена, что ли, какой-нибудь дворянки Урусовой!" - Помилуйте! - стал возражать Миних. - Вы - и вдруг крепостная девка!" Однако разговор их окончился тем, что Миних поставил Аграфену Семеновну во дворец под видом "Груньки, дворовой девки госпожи Убрусовой". Та все бумаги представила… Понимаешь, как тонко все было обделано?
- Понимаю и вижу еще раз: молодец моя Грунька!
- Да уж просто такой молодец, самого Остермана проведет! Министр да и только! И живет она ныне во дворце и ничего не боится, потому что ну-ка, тронь ее оттуда, госпожа Убрусова! Аграфена Семеновна так и сказала про эту старую каргу, что у нее, дескать, руки коротки! Оно и вышло в действительности - коротки, брат!
- Значит, Грунька во всю действует?
- Очевидно, действует. Она водит к принцессе Селину де Пюжи, гадалку якобы, и та предсказывает и всякое такое прочее.
- Ну а что же, Грунька в аресте Бирона значила что-нибудь?
- Да ведь это как узнаешь? Известно только, что арестовал его Миних с преображенцами, а как там все было и какая тут подкладка, я не знаю, потому что рассказывать Аграфене Семеновне было некогда, да и мы не видались. Я, признаюсь, захандрил отчаянно и опять засел дома. Впрочем, должно быть, действовала, потому что взяла у меня обрезок бумаги на всякий случай! Значит, предполагала действовать!
- Какой обрезок?
- Да тот, который от Станислава остался, от Венюжинского.
- Ах, этот Станислав! - рассмеялся Митька. - Ведь он попался нам по дороге из Дрездена и ехал с нами.
- Ну? Значит, он опять в Петербург вернулся? Впрочем, теперь бироновский Иоганн ему ничего не сделает, потому что конец и Иоганну, и самому Бирону!
- Кто его знает? Может, он и вернулся! Но только он, мерзавец, в Пскове меня в острог засадил!
- Да не может быть!
- Представь себе! Хорошо, что тут подоспел указ об аресте Бирона! Только это меня и спасло, а то бы погребли меня навек в псковском остроге!
- Так что, значит, если Аграфена Семеновна как-нибудь участвовала в свержении Бирона, то этим она спасла и тебя? Как это странно!
- Да не одного меня! Многих, вероятно!
- Но тебя, так сказать, непосредственно! Удивительно странно! Что же ты сделал с паном Станиславом?
- Да мне не до него было! Он, разумеется, исчез, как только его гадость не удалась! Но мне судьба на него! Он мне наверное попадется! И знаешь, этот Станислав Венюжинский мне как будто счастье приносит: в первый раз при его появлении меня за границу послали с важными поручениями; во второй раз он явился - стало известно об аресте Бирона; право, он счастье приносит. Но скажи, пожалуйста, как же это с Бироном, с Бироном-то произошло?