- Ах, господин красавец-сержант, вы мне возвращаете жизнь! - воскликнула Селина. - Так что, вы положительно уверены, что граф никакой сердечной склонности к принцессе не питает?
- Уверен, что никакой!
- Ну а ко мне?
- Ну, уж этого я не знаю, - рассмеялся Митька, - да и знать не могу.
- Нет, все-таки, когда вы говорили с ним обо мне, как он, что сказал?
- Подробностей я не помню, но общее впечатление было такое, что он будет рад встретиться с вами в Петербурге.
- Но, позвольте, ведь он же, вероятно, подозревает, зачем его выписывают в Петербург?
- Я думаю, что да!
- То есть, что его политика должна быть основана на его личных отношениях к принцессе?
- Да, разумеется.
- Но в таком случае мое пребывание здесь, в Петербурге, и то, что я буду видеться с графом, может повлиять на его отношения к принцессе, - сказала Селина.
- Но если он не любит ее? - вставил Митька.
- Он может уверить ее, что это - отличная ширма и что он держит маленькую, бедную француженку для того лишь, чтобы отвести глаза и дать противовес всяким сплетням, касающимся его и принцессы! - заявила Грунька.
- А ведь это гениально! - воскликнула Селина, хлопая в ладоши. - Это так же гениально, как все, что придумывает Грунья!
- Ну что же я придумала? - сказала Грунька. - Теперь остается решить, как же быть с мадам Дюкар, если ее снова потребуют во дворец?
- По-моему, тут должен быть такой план, - ответил Митька: - Госпожа де Пюжи должна сегодня же свидеться с графом Линаром и начистоту признаться ему во всем. Может быть, ее переодевания в мадам Дюкар пригодятся и самому графу; во всяком случае, Линар - не такой человек, чтобы, будучи откровенно посвящен в эту маленькую мистификацию, выводить ее наружу своей болтливостью.
- У красавца-сержанта великолепные мысли! - опять захлопала в ладоши Селина, - я хотела бы жить в такой стране, которой он управлял бы в качестве короля! Но как сделать мне, чтобы сегодня же увидеться с графом?
- Ну это нетрудно! - сказал Митька. - Я пойду к нему; вероятно, его сегодня, в первый день приезда, не позовут во дворец!
- Ну конечно, - подхватила Грунька, - мы там, во дворце, готовимся, коробы перебираем, ботинки примеряем, - словом, прихорашиваемся!
- Значит, я могу пойти к Линару и устроить ваше свидание с ним! - сказал Жемчугов, обращаясь к Селине.
- Если бы ваша бедная мать была жива, - со слезами на глазах чувствительно произнесла Селина, - я пошла бы благодарить ее, что у нее такой сын!
- Ну хорошо, - перебила ее Грунька, - теперь, Митька, говори, как мне быть с Минихом?
- Дай ему по шее!
- Как же, дашь ему! Он ведь этого не любит. Ты дело говори!
- Да ведь дело ты сама понимаешь: ну, конечно, ему надо раскрыть глаза, что он мало награжден в сравнении с теми, которые ничего не сделали для принцессы, и что принцесса его не ценит.
- Ну это само собой разумеется! А дальше?
- Дальше?.. Надо самой принцессе тоже показать, что Миних ею недоволен и что, мол, все-де ему мало!
- Это тоже понятно!
- Ты думаешь, что можно будет так быстро поссорить Миниха с принцессой? - спросил Василий Гаврилович.
- Отчего же нет?
- Ну как же все-таки?.. Ведь она ему всем обязана, и главное, только что… Ведь ей даже будет перед окружающими неловко поссориться с ним!
- Для этого, брат, есть словечки! Недаром все маги и волшебники верят в могущество слова… Слово, пущенное вовремя, все равно что заклинание; оно производит удивительное действие: и на ум, и на волю других людей влияет, и на события.
- Какое же тут словцо пустить? - осведомилась тут же Грунька.
- Пусти ты там, во дворце, потихоньку, что принцесса, мол-де, могла воспользоваться плодами измены Миниха, но отнюдь не может уважать изменника… Понимаешь, оно и красиво будет, и попадет в точку! Коли вовремя это до Анны Леопольдовны дойдет, так она не утерпит и только для того, чтобы повторить эту красивую фразу, разделается с Минихом. Да, вот что, чуть было не забыл! - сказал Митька, снова обращаясь к Селине. - Когда будете у графа Линара, то тотчас же постарайтесь узнать, что значат у него четыре итальянских альбома и отчего он не расстается с ними и в особенности часто перелистывает один, в котором собраны виды Флоренции.
- Но если вы хотите, чтобы я сегодня же повидалась с графом, то торопитесь, а то уже становится поздно.
- Не беспокойтесь! Я вам говорю, что вы увидитесь в Линаром, - твердо заявил Митька. - Подождите меня здесь, я сейчас съезжу к нему и вернусь за вами.
23
СВИДАНИЕ
Вот и вышло все совершенно так, как сказал Жемчугов. Он съездил к Линару, вернулся и сказал Селине:
- Ну едемте!
Француженка не заставила повторять приглашения.
Быстро оглядев ее, Митька тут только заметил, что она была одета как-то совершенно пригодно к тому, чтобы встретиться с Линаром. Очевидно, инстинкт подсказывал ей, что нужно на всякий случай приготовиться, и она приготовилась, можно сказать, с тонким знанием дела и - главное - положения, в котором она находилась. Ее наряд был в высшей степени прост, но вместе с тем он отчетливо подчеркивал ее красоту.
Селина прищурилась, заметив, что Митька оглядел ее, и, сейчас же почувствовав, что он по-мужски остался доволен ею, окончательно успокоилась относительно своего наряда.
Линар остановился в приготовленном для него доме, о чем позаботился маркиз Ботта, австро-венгерский посол. Жемчугов подвез Селину в своей карете к дому Линара, впустил ее в подъезд и сам вышел на улицу. Он заметил, что какой-то человек, по виду ремесленник, старался тщательно расспросить у кучера, чья это карета и кто приехал к Линару. Кучер, видимо боявшийся болтать лишнее, отнекивался и говорил, чтобы от него отстали, Митька тихонько подошел и сказал:
- К графу Линару приехала госпожа Селинаде Пюжи, французская подданная!
Человек как будто немного сконфузился, но встряхнулся и бодро зашагал.
Жемчугов после этого прямо направился во французское посольство, где жил маркиз де Шетарди, и, вырвав страничку из своей записной книжки, написал в ней карандашом:
"Маркиз предупреждается, что первое лицо, принятое графом Линаром сегодня, в день приезда, была Селина де Пюжи, французская подданная, проживающая уже некоторое время в Петербурге.
Друг".
- Передайте это немедленно маркизу! - приказал он курьеру, после чего завернулся в свой плащ и поспешил домой, в надежде еще застать там Груньку, которая обещала подождать его, если он недолго задержится.
Селина между тем была принята Линаром так, как будто они расстались только вчера; она не стала упрекать его, или даже хотя бы выговаривать ему за то, что он, обманув, оставил ее в Дрездене. Он, в свою очередь, не упомянул об этом, а только спросил ее, хорошо ли она устроилась здесь, в Петербурге.
- Пока недурно! - ответила та.
- Что это значит, "пока"? - усмехнулся граф.
- Ну пока Карльхен не устроит меня лучше… я надеюсь, что он сделает это для меня!
- Разве тебе чего-нибудь недостает теперь?
- Ну конечно недостает, то есть, вернее, недоставало! Недоставало тебя, мой Карльхен! Поди-ка сюда! Посмотри мне в глаза… вот так! Скажи: ты любишь принцессу Анну? - Селина взяла Линара за руки и посмотрела ему прямо в глаза, в самые зрачки, а затем произнесла: - Нет, ты не любишь ее! И я могу быть спокойной! Она не отнимет у меня тебя!
- Послушай-ка, Селина! - серьезно сказал граф. - Мне хочется, чтобы мне с тобой было весело, а если ты начнешь ревновать меня, то это будет так скучно!
- Послушай, Карльхен, пожалуйста, не бери со мной этого серьезного тона! Я его терпеть не могу… Он скучен, этот твой тон, а я тоже хочу, чтобы мне было весело с тобой! Ты знаешь, что я никогда не ревную тебя: иди куда хочешь от меня, но когда ты мой, то ты - мой!
- Ну и отлично! - сказал Линар. - Мне с тобой будет тут легче, в этом Петербурге, среди русских медведей!
- Но ты знаешь, Карльхен, я познакомилась с некоторыми из них, и, право, эти медведи премилые. Например, этот красавец-сержант, с которым ты ехал.
- Разве он - сержант?
- Ах, не все ли равно? Но это вовсе не то… это - целая история, и я когда-нибудь расскажу ее тебе. А впрочем, зачем "когда-нибудь"? Хочешь сейчас?
- А твоя история не длинна?
- Не очень, но все-таки… Ну хорошо, я не буду рассказывать! - Селина подошла к столу, развернула альбом с флорентийскими видами и, взглянув на него, воскликнула: - Какой прекрасный альбом! Откуда он у тебя?
Линар поспешно подошел к француженке, ласково, но очень решительно взял у нее альбом из рук и проговорил почти строго:
- Я прошу тебя об одном: никогда не трогать этого альбома!
"Да, - мысленно решила она, - красавец-сержант был прав: нужно во что бы то ни стало узнать, что это за альбом".
24
ПОСОЛ ПРЕКРАСНОЙ ФРАНЦИИ
На другой день утром к Селине де Пюжи явился напомаженный и раздушенный молодой француз, состоявший при французском после. Он шаркал, вертелся, острил, говорил любезности, так распластывался, словно он без ума был влюблен в Селину. Она жеманилась перед ним и в конце концов согласилась на его просьбу приехать к маркизу де Шетарди сегодня же.
Все остальные люди и даже высокопоставленные лица чужих стран, которых она знала, как бы они ни были важны, казались Селине все-таки сортом ниже, как бы второго разбора по сравнению с государственными людьми и вельможами Франции, ее родины. Она не была знакома ни с одним из французских вельмож, и быть приглашенной сразу же к самому послу прекрасной Франции и разговаривать с ним для мечтательной, какой была, как всякая француженка, Селина, было большой гордостью.
Во французском посольстве, разумеется, все было великолепно, как нигде: и лакеи, и покои, и ковры; одним словом, это было посольство прекрасной Франции.
Шетарди принял Селину сразу же в своем большом кабинете, и этот кабинет показался ей царственно-величественным. О-о, он был чистым французом и добрым католиком, этот маркиз де ла Шетарди. Он встретил Селину с отеческой нежностью, усадил против себя, вынул табакерку с королевским вензелем Людовика XV, повертел ее, подняв брови, и, уставившись куда-то вбок, сказал Селине с такой важностью, точно через нее проходила земная ось и именно от нее зависело вращение ее:
- Мое милое, доброе дитя!
Селина вспыхнула и потупилась. Шетарди помолчал немного, опять повертел табакерку и начал снова:
- Мое доброе, дорогое дитя! Вы одна здесь, в Петербурге, и, может быть, одна на свете!
Селина была тронута сразу и не могла не расчувствоваться.
- О, благодарю вас! - горячо произнесла она.
- Ваш отец - вероятно, храбрый воин - погиб в сражении за родину.
Селина никогда не знала на самом деле своего отца - она была неизвестно чья внебрачная дочь. Но именно потому, что она никогда не знала своего отца, отчего ей было не предположить, что он действительно умер, сражаясь за родину!
- Да, - вздохнула она, - он умер!
- А ваша бедная-бедная мать умерла?
Когда дело дошло до ее "бедной матери", Селина расплакалась, потому что чуткая трогательность требовала сверхмерного, так сказать, выражения чувств.
- О, моя бедная мать! - произнесла она снова сквозь слезы.
- Итак, вы - сирота, на чужбине! - продолжал посол. - Но знайте, вы здесь не одна… то есть, я хотел сказать, не одинока. Моя обязанность, как представителя Франции, позаботиться о вас, дитя мое, как о французской подданной. Мои года же позволяют мне относиться к вам по-отечески.
- Благодарю вас!
- Это - моя обязанность! - повторил Шетарди. - Не исполнив ее, я был бы виноват перед вашими родителями, перед нашим королем и всей прекрасной Францией.
"Чего же, однако, он от меня хочет?" - подумала Селина де Пюжи.
- Я буду краток! - сказал посол прекрасной Франции. - Обдумаем, мое дитя, ваше положение! Вы пользуетесь симпатиями такого прекрасного со всех сторон человека, как граф Линар! Не перебивайте! Я знаю, что тайны женского сердца должны быть священны, но говорю с вами в качестве посла, представляющего здесь вашего монарха, и потому имею право ради вашего блага касаться этих сокровенных струн.
Он, казалось, не говорил, а диктовал выспреннюю дипломатическую ноту.
- Я вас слушаю, маркиз! - сказала Селина.
- Да, слушайте, дитя мое, слушайте! Настоящее для вас блестяще, но подумали ли вы о будущем… то есть о ближайшем будущем?
- В каком смысле? - спросила Селина.
- А вот в каком! Вам, конечно, известно, что у вас есть соперница?
- В лице… - начала было, Селина.
- Не будем называть имен, - перебил ее Шетарди, - но вы, как умная женщина, должны понять, что ваша соперница по положению, которое она занимает, может явить большой соблазн для графа Линара. На его долю могут выпасть необычайные почести, деньги, ну, не знаю, что еще… Все это может вскружить молодому человеку голову, и он может не только изменить, но и совсем забыть свою маленькую компатриотку, которую я обязан защищать.
- Благодарю вас! - опять сказала Селина. - Но что же тут можно сделать?
- Бороться, мое дитя, бороться.
- Легко сказать "бороться"! Но у меня нет к тому ни сил, ни возможностей.
- Зато у вас есть друзья, а у вашей соперницы есть враги! Как вы думаете, если бы она не удержалась на том месте, на котором находится теперь, тогда ведь немедленно граф Линар был бы отозван, конечно с большим, подобающим ему почетом, и вернулся бы со своим маленьким другом Селиной де Пюжи в Дрезден, где они снова зажили бы припеваючи, вместо того чтобы прозябать здесь, в холодном петербургском болоте. Не правда ли, это было бы хорошо?
- О да, это было бы очень хорошо!
- Ну так от вас зависит постараться, чтобы дела пришли к этому!
- Что же мне делать?
- Слушать мои советы, больше ничего… Вот все, что я хотел бы сказать вам пока! - И Шетарди простился с Селиной, проводил ее до дверей кабинета, а, как только она ушла, быстрыми шагами перешел к противоположной двери, отворил ее и, войдя в маленькую гостиную, где его ждал представительный, бритый, в высоком парике господин, сказал ему: - Можете передать, доктор, ее императорскому высочеству, принцессе Елизавете, что у нас возле Линара будет преданный агент, на которого можно будет положиться, потому что тут будет действовать не денежный подкуп, а сердце влюбленной женщины, ожесточенное против своей соперницы.
- Ваши такт и умение, маркиз, всегда заставляют восхищаться вами. Я передам великой княжне Елизавете, что она может быть совершенно спокойна! - сказал господин, откланиваясь.
Это был доктор Лесток, через которого сносилась Елизавета Петровна с французским послом де ла Шетарди.
25
АУДИЕНЦИЯ
Для приема верительных грамот от польско-саксонского посла была назначена торжественная аудиенция, как это полагалось по церемониалу, и раньше этой аудиенции Анна Леопольдовна, по этикету, не имела права видеть графа Линара.
Конечно, если бы он выказал настойчивое желание проникнуть во дворец тайком, послав принцессе любовную записку, то, вероятно, добился бы своего и увиделся с правительницей и прежде формальной аудиенции. В глубине тайника своей души Анна Леопольдовна, может быть, и надеялась на это. Но граф Линар не делал никаких попыток, а она, разумеется, ни намеком не показала ничего и ни у кого не спрашивала, ни с кем не говорила о графе Линаре. Она слишком боялась вы дать себя.
Грунька все время была начеку, но, как ни ловила она удобный момент, чтобы упомянуть о красавце-графе, это ей не удавалось.
Наконец наступил и день аудиенции.
Анна Леопольдовна была в ужасно нервном, взволнованном состоянии; на щеках ее выступили красные пятна, как при лихорадке, и носик слегка покраснел, что, несомненно, портило ее, она смотрелась в зеркало, замечала эту свою красноту, сердилась и оттого волновалась еще больше.
"Недостает только, чтобы она еще разревелась и наплакала себе еще красные глаза!" - подумала Грунька, суетившаяся вокруг нее в числе камер-фрейлин.
Принцессу стала причесывать старшая камер-юнгфера; Анна Леопольдовна капризничала, нарочно двигала головой, сердилась, топнула ногой и произнесла в раздражении:
- Нет, вы не можете! Пусть причешет меня та, которая это делала вчера… Кто меня вчера причесывал?
Выступила Грунька, сразу взяла обеими руками две пряди волос на голове принцессы и повела ими так, что Анна Леопольдовна вдруг увидала, что ее голове придается та почти невинная детскость, которую она считала себе необыкновенно к лицу, она улыбнулась, эту улыбку повторило зеркало, и Анна Леопольдовна осталась довольна Грунькой.
Последняя действительно была мастерицей: прическа в то время была делом очень мудреным и требовала не только умения, но и вкуса и даже находчивости при расположении подчас капризных непослушных локонов.
Камер-фрейлины веселее засуетились кругом, принцесса ожила, и Грунька, зажав во рту шпильки, процедила сквозь зубы, нарушая воцарившееся было в уборной молчание:
- Говорят, саксонский посланник очень торопился ехать в Петербург, и ему предвещают долгое и очень счастливое посольство здесь, в Петербурге!
- Предвещают? - спросила принцесса.
- Да, так говорит гадалка мадам Дюкар! - смело заявила Грунька, ловко и скоро исполняя в то же время свое дело.
Остальные камер-фрейлины с завистью смотрели на нее, глядя, как она может так спокойно и свободно держать себя и вместе с тем разговаривать с ее высочеством.
- Госпожа Дюкар - необыкновенная ворожея! - сказала принцесса. - Она, кажется, никогда не ошибается!
- Не знаю, ваше высочество! - протянула Грунька, внимательно всматриваясь в левую сторону прически, как бы желая убедиться в том, что она хорошо соответствует правой, а на самом деле внимательно следила в зеркало за выражением лица правительницы. - Не знаю, ваше высочество! - повторила она. - Но думаю, что бывают случаи, когда госпожа Дюкар и ошибается!
Анна Леопольдовна повернула голову.
- Неужели?
- Представляю себе, что получилось, когда я гадала у нее на фельдмаршала Миниха… Конечно, сам фельдмаршал будет смеяться над этим; да и я-то только так, для смеха спросила… Ну и вышли, конечно, пустяки, смех один! Госпожа Дюкар вдруг говорит, что фельдмаршалу Миниху предстоит близкая отставка! Ведь скажет же тоже такие пустяки!.. Я болтаю вашему высочеству об этом вздоре, чтобы вы улыбнулись. Здесь удобно? - показала она на приколотые сзади локоны.