Скорей всего, что чем-то напомнил атмосферу Мадрида в период его там пребывания. Ощущение, что все над ним тайно насмехаются и здесь, взбесило лейтенанта. Он слез с лошади и вошел внутрь веселого трактира. В углу за столом, уставленным бутылками и заваленным костями, сидело пятеро подвыпивших сеньоров. Они слушали шестого, тоже подвыпившего. На свою беду, этот шестой высмеивал какого-то из своих знакомых, некогда участвовавшего в походах Педро Наварро в Магриб и любившего об этом рассказывать, причем рассказывать слишком хвастливо.
Мартин де Варгас принял эти насмешки на свой счет. Не долго думая, он подошел к веселящемуся столу и сказал главному весельчаку:
– Я думаю, вам не следует смеяться.
Трудно было представить себе оскорбление сильнее. Никто не может запретить дворянину смеяться там, где он захочет, и столько, сколько он пожелает. Вспыхнула ссора, закончилась она дуэлью, дуэль – гибелью неосторожного рассказчика.
Вечером того же дня в дом алькальда явилась целая депутация. Она состояла из самых уважаемых в городе людей. Депутация принесла петицию. Петиция содержала одно требование – пусть Мартин де Варгас покинет город. Судя по всему, начавшая было затихать неприязнь горожан по отношению к отставному непонятному лейтенанту вспыхнула с новой силой.
Отец знал настроения в городе и в глубине души понимал, что они обоснованны.
– Но если он откажется уезжать? – тем не менее гордо спросил отец.
– Тогда он должен будет встретиться с троими самыми сильными фехтовальщиками нашего города,– был ответ.
– С троими сразу?
– Разумеется, по очереди,– отвечали депутаты.
– Назовите имена этих троих.
Имена были названы. Дон Антонио понял, что изгнание сына неизбежно.
– Но почему же он должен драться с троими, когда убил только одного? – Отец сделал последнюю попытку защитить сына, но и она не удалась.
– Он незаслуженно и дерзко оскорбил, а потом и убил человека совершенно безобидного. Он оставил сиротами троих малолетних детей.
Алькальд кивнул:
– Хорошо, я принимаю ваши условия. Мой сын завтра же покинет Вуэлло.
Депутация удалилась.
Дон Антонио зашел в комнату к сыну. Тот самозабвенно колдовал над своим песчано-деревянным сооружением. Увидев его недовольное лицо, отец поднял руку:
– Не спеши сердиться. Спеши собираться в дорогу. Завтра тебя не должно здесь быть.
– Ты меня выгоняешь?
– Ты сам себя выгнал.
И отец поведал ему о требованиях горожан.
– Тебе придется бежать, иначе ты вынужден будешь драться. С троими лучшими бойцами в городе.
Некоторое время Мартин стоял в задумчивости, потом лицо его осветилось, он с размаху ударил ладонью по столу, расшвыряв по комнате щепки и песок.
– Да, мне пора. Завтра меня здесь не будет. Но сначала я поговорю с этими троими.
– Ты меня не понял, ты не должен с ними сражаться, если согласен уйти.
– Я согласен уйти и согласен сражаться. – Лицо лейтенанта продолжало вдохновенно светиться.
Старый алькальд только покачал головой:
– Мартин де Варгас, ты не победишь.
Тут же был послан слуга сообщить депутатам, что их условия приняты. Известие их не обрадовало. Они как раз праздновали свою моральную, бескровную победу над выродком и негодяем в том самом трактире, где состоялось убийство. Сражаться никому не хотелось, даже лучшим фехтовальщикам.
Всю ночь в доме алькальда продолжались сборы. Руководили ими заплаканные женщины – жена и мать. Заплаканные и молчаливые. Они знали, что говорить ничего не нужно, потому что говорить что-либо бесполезно.
После сборов – молитвы.
После молитв последние напутственные слова.
– Мартин де Варгас, ты не победишь,– сказала мать, уже надевшая траурный платок на голову.
– Мартин де Варгас, ты не победишь,– сказала жена, страдая оттого, что траурный платок она надеть не успела.
Отставной лейтенант первым прибыл на поляну над рекой и некоторое время бродил там по колено в тумане и по плечи в раздумье.
Соперники, уже издалека его увидев, поняли, что их дела нехороши.
Они были правы. Утро еще не успело как следует начаться, а начинающий изгнанник успел расправиться со всеми троими. Одному проткнул легкое. Второму глаз. Третьему изувечил рабочую руку и располосовал до кости бедро.
После всех этих быстрых подвигов он, не сказав ни слова на прощание, сел на коня и поскакал по мадридской дороге.
Глава девятая
КАРДИНАЛ И ГЕНЕРАЛ
Кардинал Хименес был больным человеком. От непомерного употребления малаги и мадеры, имевшего место в молодые и зрелые годы, старость кардинала была омрачена частыми и весьма болезненными приступами подагры. Кровопускание, бывшее в те годы почти единственным средством борьбы с этим заболеванием, изнуряло, а производимое слишком часто, вообще лишало возможности передвигаться.
Поездка к отшельнику, отцу Хавьеру, закончилась для высокопоставленного церковного деятеля приступом болезни такой продолжительности и силы, каких с ним еще не случалось. Личный врач дона Хименеса, некий дон Диего, прославившийся тем, что в поисках врачебной премудрости добрался до самой Индии, почти полностью опустошил кардинальские вены, но облегчение принес ему небольшое. Тогда он решил применить к нему одно экзотическое средство, которое его преосвященство запрещал ему, находясь в состоянии средней тяжести. Теперь он был не в силах возражать.
Дон Диего обмотал колени и локти кардинала белыми полотняными повязками, вымоченными в жидкости, составленной из нескольких ядов, порошка, полученного из сушеной обезьяньей печени, крови ворона и еще нескольких, совсем уж фантастических ингредиентов.
Кардинал лежал, закатив глаза, на простом деревянном ложе и тихо постанывал.
Врач расхаживал по спальне с победоносным видом – он считал, что дело излечения его преосвященства встало на правильный путь. Он исходил из того, что раньше старый кардинал вопил как резаный поросенок, а сейчас почти не издает звуков. Камердинер дона Хименеса и секретарь Скансио не считали возможным держаться столь оптимистического взгляда на вещи, но открыто возражать маститому доктору не решались.
Кто-то из прислужников шепнул на ухо господину секретарю, что в приемной кардинальского дворца появился странный господин, одет как бродяга, но при этом ведет себя как очень важная персона.
– Чего он хочет? – Скансио фыркнул.– Даже если бы эта важная персона была одета подобающим образом, я бы посоветовал ей убираться вон. Его преосвященство болен.
Служитель, видимо получивший значительную мзду от странного гостя, попробовал настаивать:
– Я сказал ему об этом, но он заявил мне, что его визит облегчит муки его преосвященства.
Секретарь поглядел оценивающе на лежащего кардинала.
– Нет, я не могу его тревожить.
Служитель поклонился.
– Но этот господин добавил в конце, что если его не пропустят, то он войдет сам.
– Он сумасшедший?
– Взгляд у него немного безумный, но речь вполне связная.
– Может быть, он соизволит назвать свое имя?
– Он уже назвал его.
– Ну!
– Он сказал, что его зовут Игнасио Тобарес.
– Генерал?! – воскликнул Скансио.
– Генерал? – проскрипел лежащий.
– Прикажете позвать?
– Да, Скансио, и немедленно. А вы, доктор, помогите мне сесть.
– Вам нежелательно садиться!
– А вам нежелательно говорить глупости.
Самое интересное, что в это же самое время нечто подобное происходило в доме, который занял в Мадриде отец Хавьер. В келью святого отца, где он сидел, как всегда, в окружении старинных пергаментов, полусгоревших свечей, вставленных в подсвечники, напоминающие изяществом линий пыточные инструменты, вошел тихий Педро и доложил, что у ворот дома стоит человек, желающий поговорить с отцом Хавьером.
Старик осторожно погладил гладко выбритую тонзуру, пожевал губами, прищурился:
– Ты кому-нибудь сообщал о том, кто на самом деле снял этот дом?
Педро отрицательно покачал головой.
– Подумай, может, ты проговорился случайно, сболтнул какому-нибудь торговцу на рынке? Может быть, тебя спрашивал квартальный альгвасил?
– Квартальный альгвасил меня спрашивал, но я ему назвал имя, которое было велено назвать в таком случае.
– Ты не примечал возле нашего дома никаких подозрительных личностей?
– Сегодняшний гость – это первая подозрительная личность за все время.
Как он выглядит?
– Еще довольно молодой человек, но уже претерпевший в жизни немало. И выговор.
– Иностранец?
– Кастильский ему ведом хорошо, но выговор выдает в нем иностранца.
Было заметно, что отец Хавьер немного занервничал. Он встал и прошелся по своей келье.
– Иностранец…
– По всей видимости, святой отец.
– Обликом не схож ли он с арабом или турком?
– Он явно житель страны не северной, но ничего сарацинского мне в нем не увиделось.
– Ладно, поговорить мне с ним придется, но вместе с тем надо принять некоторые меры предосторожности.
– Я велю двоим братьям прийти сюда, и сам тоже буду наготове.
– В этом подвале, ваше преосвященство, я провел четыре месяца. Ни одного лучика света за все это время, ни одного известия с воли.
Нынешний генерал Тобарес весьма мало походил на себя прежнего. Загар сошел полностью с его щек, и сами щеки сильно ввалились. Из-за длительного пребывания в темноте глаза сделались как бы близоруки и все время слезились, если свет падал прямо на лицо недавнему пленнику.
Руки были замотаны, что выглядело весьма странно в жаркий полдень.
– Крысы,– ответил дон Игнасио, когда у него поинтересовались на этот счет.
– То есть?
– Однажды я заснул слишком крепко и не почувствовал боли от их зубов. В результате мизинцы безобразно обгрызены.
– Святая Бригитта,– прошептал Скансио.
Кардинал, морщась от боли в собственных суставах, позволил себе усмехнуться:
– Между прочим, тюрьму в Алжире строили мы.
Смысл замечания остался не вполне ясен собравшимся у ложа. Они переглянулись. Его преосвященство продолжил:
– Я это к тому, что рассказами об ужасах тюремной жизни никого тут не удивить. Попробуйте нас удивить историей своего спасения.
Генерал охотно кивнул:
– Обретение мною свободы напоминает собой сказку. Я уже отчаялся выйти когда-нибудь из моего каменного мешка и совершенно потерял счет времени…
– И тут сам собой явился спаситель? – Голос кардинала звучал несколько язвительно, но дон Игнасио отнес это на счет тех страданий, которые старику приходилось преодолевать во время разговора.
– Именно сам собой. Вместо вонючего сарацина, приносившего мне еду раз в сутки, ко мне спустился человек с факелом и ключами от моих кандалов.
– Он не представился?
– Жаль, но нет, я не знаю имени человека, за которого должен до конца дней возносить молитвы к престолу Всевышнего.
– Он вывел вас наружу и дал лошадей?
– Он вывел меня наружу и дал лошадей. И проводника. Была ночь, поэтому мои глаза могли постепенно привыкать к…
– Была ли за вами погоня?
– Я не заметил. Впрочем, мы не слишком долго блуждали по пустыне. Да я был и не способен к долгой скачке. Еще до рассвета мы оказались в маленьком порту на берегу моря. Я не сумел узнать, как он называется. На рассвете небольшое парусное судно…
– С немым капитаном и немыми матросами…
Генерал покачал головой:
– Капитан со мною заговорил. Правда, когда я попытался расспросить его обо всей этой истории подробнее, он уклонился от разговоров.
– Своего имени и других каких-нибудь имен он, конечно, не назвал.
Кардинал закрыл глаза, и тихий стон сорвался с его белых, чуть запекшихся губ.
Генерал Тобарес переждал этот прилив страдания и осторожно продолжил:
– Перед тем как мы должны были войти в порт Малаги, он дал мне письмо.
– Письмо?
– Письмо?!
– Письмо!
Почему-то именно это сообщение заставило оживиться всех без исключения присутствующих. Вскрикнули все – и кардинал, и секретарь, и врач. Дону Диего было совсем уж не к месту волноваться. Он понял, что сделал глупость, и потупился.
Скансио изучающе поглядел на лекаря.
Кардинал тоже бросил суровый взгляд на дона Диего, и от этого взгляда врачу сделалось хуже, чем пациенту.
– Оно с вами?
– Да, ваше преосвященство.
– Вы считаете возможным мне его показать?
– Клянусь всеми силами небесными – да. Тем более что оно предназначено вам.
– Чем вы можете удостоверить ваши слова?
Иностранец вяло улыбнулся.
– Ничем. Вам придется поверить мне на слово, что я Антонио Колона, в недавнем прошлом кардинал Римской католической церкви, член папской курии.
Отец Хавьер внимательно смотрел на него сквозь заляпанный салом подсвечник.
– Каким же образом вы лишились и своего сана, и своего положения? С таких высот не падают по собственной воле или по недоразумению, согласитесь. Лишь стечение обстоятельств, исключительно роковых, могло привести к такому итогу.
Иностранец опять улыбнулся:
– Святой отец, напрасно вы делаете вид, что обстоятельства моей гибели вам неизвестны.
– Гибели? Вы не оговорились?
– Я не оговорился. И я имею в виду не свою гражданскую гибель. После того как я упустил из своих рук половину доходов его святейшества за год, она была мне обеспечена, несмотря на все мои связи и несмотря на богатства и родовитость моего семейства.
– Вы не захотели, чтобы ваши родственники принуждены были расплачиваться с папской казной за ваши упущения?
– Что-то вроде того. Я предпочел исчезнуть, тем более что обстоятельства, приведшие к гибели второй папской галеры, были таковы, что сделать я это мог без труда.
Отец Хавьер налил из глиняного кувшина воды в неглубокую глиняную же чашку и пододвинул к гостю.
– Это вино? – спросил тот с явной надеждой в голосе.
– Это мое любимое вино,– отвечал суровый старик, не теряя ни грамма своей суровости.
Антонио Колона выпил воду, похвалил букет напитка и вкус хозяина кельи.
– Теперь, когда вы подкрепились, я бы попросил вас как можно подробнее рассказать мне об обстоятельствах того трагического события. Я имею в виду захват пиратом Харуджем двух галер с римской казной.
– Могу ли я считать, святой отец, что вы мне поверили и принимаете меня за того, кем я называюсь?
– Не спешите. Многое в этом смысле будет зависеть от вашего рассказа.
– Святой Боже, вы продолжаете подозревать во мне авантюриста, которому зачем-то нужно выдавать себя за несчастного Антонио Колону?! Подумайте, ведут ли себя так настоящие самозванцы? Выгодно выдавать себя за богача, за императорского сына, за… да за кого угодно выгоднее выдавать себя, чем за меня!
Отец Хавьер спокойно переждал вспышку.
– Рассказывайте. Рассказывайте подробно. Поверьте, у меня есть основания относиться к этой истории настолько серьезно, насколько я к ней отношусь.
Итальянец повесил голову, приходя в себя и собираясь с силами.
– Учтите, ваш рассказ я буду сличать с теми многочисленными свидетельствами, что уже имеются у меня под рукой. Если вы лжец, это откроется очень быстро. И, не хочу скрывать, в этом случае последствия будут для вас плачевны.
Итальянец вздохнул:
– Ирония бесчувственной судьбы. Я стремился к вам как к спасителю, вы же видите во мне врага или преступника. А может, и то и другое вместе.
Кардинал дочитал свиток. Позволил ему медленно свернуться в своих подагрических пальцах.
Появился врач с большой серебряной чашкой бульона.
Его преосвященство поморщился:
– Я не буду есть.
Дон Диего, памятуя о своей недавней промашке, настаивать, как обычно, не посмел. И удалился.
Генерал счел возможным заметить:
– Не думаю, что со мною согласятся наши врачи, но позвольте донести до вашего слуха одно мое сугубо медицинское наблюдение.
– Доносите.
– Все те месяцы, что я сидел в подвале, меня кормили одной лишь жидкой кашей без намека на какое-нибудь масло.
– И что же?
– Ни одного, поверьте, подагрического приступа. И сейчас мои суставы гнутся, как у юноши.
Кардинал перевел на генерала тускло светящийся сквозь пленку боли взгляд:
– Придумали, чтобы меня развлечь?
– Отнюдь нет. Поверьте. Тюрьма всем нехороша, но в рассуждении…
– Тогда присядьте.
– Вы хотите…
– Немедленно при мне присядьте!
Генерал, пытаясь на ходу сообразить, не оскорбляет ли эта резкая просьба его дворянское достоинство, поднялся из кресла, вышел на середину спальни, так, чтобы его хорошо было видно всем, раздвинул руки в стороны и начал медленно приседать. Суставы затрещали, как будто в каждом ломалось по пучку хвороста. Но выражение генеральского лица оставалось спокойным. Было видно, что никакую боль он не перебарывает.
– Можно вставать?
– Вы ведь всегда славились умением поесть и выпить, если я не ошибаюсь.
– Именно так, ваше преосвященство.
– Пищу вы любили острую, а вино густое?
– Не представлял, что вы до такой степени интересовались моими привычками. Можно мне теперь встать?
– Если сможете.
Генерал Тобарес шумно набрал воздуха в грудь. Бледная голова его быстро налилась кровью. Все крупное тело задрожало, качнулось, но тем не менее стало неуклонно выпрямляться. Когда победа была одержана, победитель был на грани обморока и одновременно блаженства.
– Вот видите, дон Диего,– сказал ехидно его преосвященство своему личному эскулапу,– есть на свете методы намного надежнее ваших. И родом они не из Индии, они почти местные. Что вы на это скажете?
Лекарь развел руками:
– Ваше преосвященство, но подумайте сами, что бы вы сделали со мной, если бы я предложил вам сесть в тюрьму!
Кардинал неожиданно расхохотался:
– Знаете, дон Игнасио, этими своими упражнениями вы порадовали меня значительно сильнее, чем этим письмом.
Отец Хавьер поднял руку:
– Погодите. Вы хотите сказать, что краснобородый Харудж явился к вам на галеру без бороды?
– Не просто хочу это сказать, я это утверждаю. Я был поражен не меньше вашего. Слухи о подвигах человека с рыжей бородой дошли до самого папского престола. Отсутствие же бороды у того, кто ношением ее прославился…
– Но, может быть, это был не он? С чего это вы решили, что этого человека нужно называть именно так? В вашем положении любой разбойник мог показаться именно Харуджем.