Глава 3. Старшой брат
Струг подошел к городку, когда солнце уже стало клониться к вечеру, и на землю ступили долгие весенние тени. Ветерок, легкий, попутный, уснул на разлапых прибрежных елях, оставив гряду розовеющих облаков недвижно висеть над деревянными кровлями городка, сонно следя, как тают их отражения в темнеющих водах Чусовой.
Неспешно подойдя и поворотясь боком, судно тихонько приткнулось к добротной пристани, и встало, словно у привязи конь.
- Гляди, как у старшого Аникиевича все прилажено! - восхитился казак заведенным порядком. - Людишки не бестолково снуют, службу знают исправно. Кораблик, и тот встал, как в скобу засов! Стоит да не шелохнется!
- Погодь, узнаешь ишо порядки, - недовольно буркнул идущий с большим кулем на спине Верещага. - Самого приладят, что продохнешь, да не шелохнешься.
Караульный, еще издали заметив подплывающий струг, в знак особой важности дал холостой выстрел из пушки, а посему прибывших в Чусовую гостей "Соколика" у причала встречал сам Строганов.
- Сын точно отец! Вылитый Аника, только ежели годков десятка три поубавить, - шепнул казак. - Вот уж воистину яблочко от яблоньки падает недалече.
Яков Аникиевич, в заношенном зипуне, строго осмотрел прибывших и, кивнув на Данилу, спросил:
- Ты будешь Карий?
- Другие кличут так, - ответил Данила, остановившись против Строганова.
- Эти с тобою? - Яков Аникиевич кивнул на казака с послушником.
- Со мною.
Строганов с высоты деревянного помоста изучающим взглядом осмотрел прибывших:
- За мною ступайте. Истома! - крикнул приказчику. - Проследи, чтобы припасы зелейные, присланные от брата нашего, были бы посчитаны да записаны в книгу под цифирь.
Яков Аникиевич повернулся и пошел в терем, укрепленный толстыми в два бревна стенами с высокой, приспособленной под огневую стрельбу, крытой башней.
- И впрямь суров! - подмигнул казак Савве. - Держи крепче подрясничек, а то задерет полы, и за так от души всыплет!
От свежеструганных досок пахло хвоей, душистой смолой и лесом. В красном углу, перед дорогими, выписанными из Москвы и Царьграда иконами, мерцает неугасимая лампада. Пол чисто выскоблен, без ковров, даже не прикрытый рогожею, лавки так же стоят голыми, без полавочников, и лишь на столе - скромный льняной подскатертник. Не купеческая горница - монастырская трапезная!
- Отужинаем, чем Бог послал, - Строганов не спеша подошел к столу, подавая знак нести ужин.
Проворный хлопец расставил по столу деревянные миски, подал ложки, из печи горшок с пшеничной кашей, сдобренной конопляным маслом, да кувшин овсяного кваса, и только затем выставил свежий каравай.
Ели молча. Проголодавшийся казак уплетал-таки безвкусную, сваренную на воде пресную кашу, с тоской вспоминая обильный и разносольный харч у Григория Аникиевича в Орле.
"Вот кто на Чусовской землице настоящий упырь! - мелькнула у Васильки крамольная мысль. - Такой, знать, работает, деньги считает да постится. Оттого егонные мужики умом-то и повреждаются…" Казак посмотрел на Строганова исподлобья: "Ничего себе, вольная да хлебосольная православная землица. Хорошо здесь всякому, да не как Якову…"
Окончив есть, Строганов встал, прочитал молитву и приказал служившему за ужином холопу уложить казака и послушника почивать, а сам остался с Данилой наедине.
- Читал о тебе в письме у Григория, - неспешно, расставляя слова, произнес Яков. - Хорошо пишет, складно.
Купец испытующе посмотрел на Карего:
- Но мне ты и без того глянулся. На людей у меня нюх чуткий!
Данила усмехнулся.
- Что ж такого, себе на загляденье, учуял?
- Да хотя бы то, что сюда пришел, зная характер строгановский. Мог ведь я, дабы твою гордыню смирить, тебя и высечь, да поморить в яме. Или за то, что жену братову бесчестил, предать смерти. И не убоялся.
- Так и я мог тебя убить. Прямо на пристани. А потом в реку - и поминай, как звали. А ты впустил меня в свой дом и тоже не убоялся.
***
Карего поселили в просторной избе, специально поставленной Строгановым для особых гостей. Большие, закрытые слюдой окна, высокие, в два человеческих роста, стены, покрытая изразцами печь, пол, заботливо обитый для тепла войлоком. Данила скинул сапоги, и не спеша прошелся по избе. Резной стол, с парой литых подсвечников, над которым помещалась полка под книги или списки, массивное кресло для отдыха, вдоль стен - широкие, удобные лавки с приголовниками, чтобы гостю было удобней вздремнуть, когда вздумается.
Тихонько скрипнула незапертая дверь - на пороге показалась молодая розовощекая баба, одетая в красную расшитую узорами рубаху, и в накинутой поверх нее опашне.
Баба деловито перекрестилась на образа, скинула верхнюю одежду и неспешной походкой пошла к сундуку - стелить Карему постель. Она ловко придвинула к стенной лавке широкою скамью, сверху положила перинку, заправив ее льняной простынею, а сверху накинула легкое беличье одеялко, положив к изголовью пару маленьких атласных подушечек.
Закончив с постелью, баба встала подле нее, как вкопанная, и стыдливо опустила глаза.
- Тебя как зовут? - спросил Данила.
- Марфуша.
- Чего же ты, Марфуша, еще ждешь?
Лицо бабы пунцово вспыхнуло, она улыбнулась и, скидывая на пол рубаху, открыла Карему свою жаркую, манящую наготу.
- Тебя никак Яков Аникиевич прислал? - усмехнулся Карий.
Марфуша лукаво посмотрела на Данилу и нарочито смиренно поклонилась:
- Сама пришла… дабы плотью не томился… Небось по бабе-то соскучился?
- Соскучился, Марфуша, еще как соскучился, - Данила подал бабе лежавший у дверей охабень. - Смертельно устал я, Марфушенька. Завтра о сем потолкуем, утро вечера мудренее, а день ночки честнее.
Баба недовольно напялила рубаху и, не застегиваясь, накинула на плечи охабень:
- Как знаешь… Я бы хорошо приласкала.
- Ступай, Марфуша, - сухо ответил Карий, протягивая бабе деньги, - прими копеечку. Знатно мне постель постелила, надобно на ней и выспаться подоброму.
Марфуша зажала серебряную чешуйку в кулачок, хмыкнула и поспешно вышла из избы.
"Ну, купец! Ай да Строганов - решил меня хоромами заманить, да через бабью ласку приручить!" -
Данила заложил дверной засов и подумал, что судьба уже свела его с тремя купеческими братьями, только в отличие от сказки, проведя его путь от младшего-к старшему.
Сон не шел, но мучительная дремота одолела быстро, заставляя то забываться, проваливаясь в скользящую темноту, то, вздрагивая, возвращаться назад на бессонное ложе.
***
- Погляди, Яков Аникиевич, как кровь в человеке лютует! - Истома указал перстом на Данилу, на следующее утро плывущего посреди Чусовой. - Истинный крест, лютый зверь, а не человек!
- Принеси-ка овчинный покров, - Строганов снисходительно посмотрел на приказчика. - Пойду на лодочке покатаюсь…
Яков помог забраться пловцу в легкий, остроносый стружек, и протянул сшитое из овечьих шкур покрывало:
- Хороша водица?
- Да как родился на свет заново.
- А Марфушка, стало быть, не по вкусу пришлась. Что так?
- Больно смелая, - засмеялся Карий. - Чуть не снасильничала, насилу отбился!
- Добро, Данила! - Строганов серьезно качнул головой. - Дам тебе девку непорочную, да без изъяна!
- А что, ежели с ней потешусь, да и брошу? Тогда как?
Строганов с удивлением посмотрел на Карего:
- Тебя никто и не неволит. С моими деньгами да под мое слово женихи вмиг сыщутся. И попрекнуть никто не посмеет!
- Не пойму, за что же такая строгановская милость? - удивился Данила. - Али и вправду денег не жалко?
- Ты моих денег не считай, - обрезал Яков Аникиевич. - Хочешь узнать, так напрямую и спрашивай! Тако мыслю: и ты службу вернее справлять станешь, да и девка от тебя добрый приплод принесет. Своей-то мякины у меня и без того достаточно.
Строганов задумчиво посмотрел на Данилу:
- Мне бы сотню таких молодцов как ты, за полгода Сибирь бы под себя подмял!
- Кликнул бы казаков на Волге. Там нынче вся гулящая Русь собралась, вот где настоящая сила!
- Кликнуть-то можно, только вот каким эхом сей клич в Москве отзовется…
Плыли молча, наблюдая, как поднимающееся солнце гонит прочь марева, как бывшие неясными и изменчивыми береговые очертания обретают свой истинный, неискаженный вид.
- Паренька тебе дам. Толкового проводника, пастушонка. Смышленый малый, места здешние хорошо знает, - Яков Аникиевич поворотил лодку к берегу. - Настороже быть надобно, Данила! Перебежчики говорят, зашевелился по весне Пелым, нынче собирает князь Бегбелий лучших воинов - отыров. Значит, не к войне готовятся, к набегу. Скоро, очень скоро грядет на эту землю большая кровь…
Глава 4. Пути-дороженьки
- В шкуру овечью облачился, волча ненасытное… - пробормотал Истома, наблюдая за плывущей к пристани лодкой.
- Не ступал бы ты на волчьи пути-дороженьки, авось, и милует Бог, - шепнул подошедший к приказчику Василько.
Истома вздрогнул и, поворотясь, пугливо перекрестился:
- Чур, меня! Упаси, Господи, от казацкого отродья, да от лихого негодья!
- Чем тебе, добрый человек, казачки досадили? Али холопского пса чужая вольность пужает? Так Божья она, даровая, бери, сколь шкурой вытерпеть сможешь!
- Земля-то слухами полнится да баснями стоит, - Истома брезгливо скривил рот. - Ты, говорят, в Орле-городе повитуху до смерти умучал, а ваш тать, Карий, женку Григория Аникиевича за срамные места щупал.
- Не, брехня!-усмехнулся Василько. - Это он приказчика Игнашку за нерадение, за мудки в сенях подвешивал!
Истома побагровел и, потрясая кулаком возле лица Васильки, злобно раскричался:
- Воистину, вы, казаки, не русские люди, а отродие чертово, из бесовских подменышей на христьянской крови понаросшее!
- Шел бы отсель, - Василько прикусил ус. - Не ровен час, в охапку-то сгребу, да в Чусовой выполощу! Водица в ней холоднешенька, вмиг занедужишь грудью. Почахнешь малехо, да и помрешь. А с меня, казака, какой спрос? Строганов, конечно, пожурит, может, для порядку, плетей всыплет. Так опосля сам же чарку и поднесет!
Истома опасливо попятился назад, плюнул наземь и скрылся за воротами купеческих хором.
- Любо с приказчиками балакать, понятливые хлопцы! - Василько довольно потянулся и зевнул.
Спросонья к пристани подбежал Снегов: заспанный, почти раздетый, со всклокоченными волосами. Заметив со двора стычку Васильки со строгановским приказчиком, очертя голову бросился на помощь.
- Чего случилось? - перевел дыхание Савва.
- Чего-чего, - передразнил казак, - дрыхаешь, как девка на выданье!
- Данила куда подевался?
- Глазенки-то разуй! - казак ткнул пальцем по направлению реки. - Вон, со Строгановым к пристаньке подгребают.
Савва недоумевая посмотрел на Васильку:
- Почто в овечью шкуру завернут? Да и никак мокрый…
- Так в реке купался! - видя замешательство послушника, расхохотался казак.
- Вон оно что… - послушник посмотрел на разутые ноги и, смутившись, пошел прочь.
- Эй, Савка! - окликнул казак. - Смотри, куда прешься! Это ж строгановский двор! Ворочайся в избу, а то, неровен час, Истомка с тебя штаны спустит, да и прикажет холопьям вицами под шумок отодрать!
Подошедшему Строганову Василько лениво отдал поклон и, пытливо заглядывая в глаза, спросил:
- Верно ли, Яков Аникиевич, что у тебя в городке казачки рехнувшиеся томятся?
Строганов сурово глянул на казака:
- У кого выведал? Правду сказывай, не юля!
От неожиданного дерзкого медвежьего напора казак подался назад, стягивая с головы шапку.
- Так в Сольвычегодске сам Аника Федорович про то сказывать изволил. Истинный крест!
Ища подтверждения, Яков Аникиевич посмотрел Карему в глаза:
- Ладно, были казачки, да все вышли…
- То есть как это "вышли"? - Василько нахлобучил шапку по глаза. - На Волгу что ль воротились?
- В мать-сыру землю сошли, куда все после смерти идут! - Строганов сжал кулак и, отогнув большой палец, ткнул им вниз. - Истома!
Притаившийся возле ворот приказчик в тот же миг выбежал на зов хозяина, услужливо протягивая рушник, дабы Строганов мог отереть с лица пот.
- Вот что, Истома. Пошли кого за Петрушей, да освободи его от всяких дел и повинностей. Гостю нашему вожак надобен.
Приказчик молча поклонился.
- Остался в живых Давыд Калачник, - перекрестился Строганов на видневшиеся вдалеке купола храма. - Блаженным при церкви живет. Сами на него поглядите, да расспросите, о чем хотите, коли дичиться не станет.
- Был казачком, да стал дурачком, - Василько пристально поглядел на Якова Аникиевича, желая угадать скрывавшуюся за его словами правду.
***
Шумят, шумят, наливаясь весенним соком окрестные леса! Мягкою да нежной хвоей шепчутся ели с соснами, гудят, набухая ветвями, осины, томясь в безмятежной истоме, глухо рвется белая кора - плачут березы.
- Красота-то какая дана православному люду, Господи, аж плясать хочется! - Василько посмотрел на высокое играющее в небе солнце, на выглядывающую из-за городских стен каменную гряду, на мужиков, вдалеке ставящих варницу, на проходящих мимо розовощеких баб, и запел:
По саду, по садику Казаки ходят,
Они ходят-гуляют -
Красных девок выбирают…
- Да ты, Василько, никак снова жениться удумал?! - рассмеялся Карий. - Давай, поспешай, пока Строганов работой не наградил!
- Ну, их к лешему на пень! От баб казаку одна погибель! - Василько зачертыхался и сплюнул через левое плечо. - Я топереча падок лишь до чужих женок!
- Распутство - как смола: коготок увяз, и всей птичке конец.
- Послушничек-то наш послушал, да и попом с амвона заголосил! - Василько схватил Савву за руку. - Давай, черноризец, об заклад биться, что до снежного пути с бабою согрешишь! Чует мое сердце, выйдет из тебя знатный сластолюбец!
- Дурень ты, - Савва повернулся к Карему. - Позволь мне, Данила, первому поговорить с Давыдом. Человек он теперь иной, Божий, не спугнуть бы его души.
- Это когда чернобрюхий первым с казаком заговаривал? Не велика ли честь? - Василько возмущенно сорвал с головы шапку, стискивая ее в кулаке. - Казак казаку и поп, и брат! Про вашу ласку в Пыскоре сполна сведал, как бы не заступничество Данилы, то и самого уморили бы до смерти!
- Перед Давыдом оба молчать станете, - Карий жестко пресек спор. - И я первым не произнесу ни слова!
- Как же так? - всплеснул руками Василько. - Постоим, болванчиками поглазеем, да и уберемся восвояси?
- Не захочет говорить - расспрашивать и неволить не станем.
** *
Возле небольшой бревенчатой церкви Бориса и Глеба, прямо на вытоптанной ведущей к храму тропинке, широко раскинув руки, лежал седовласый дедок в рваном сермяжном кафтане, да в заляпанных весенней грязью холщовых портах. Приметив идущих к нему людей, дедок приподнялся, размотал онучи и, бережно сняв лапти, встал на тропинку изувеченными беспалыми ногами.
- К Давыдке ходи без обидки! - радостно закричал старик, кланяясь подходящим до земли. Затем, изобразив испуг, закричал, прыгая с ноги на ногу. - Глядите, под ногами мох!
Василько испуганно поглядел на ноги, стряхивая ладонью с сапога пыль.
- А вот не кланяйся, я не Бог! - довольный удавшейся поддевкой Давыдка горделиво обошел вокруг незваных гостей и, раскидывая руки, снова повалился наземь.
- Вот так причуда! - Василько заломил шапку набекрень. - Узнаю зубоскалие казацкое!
Дедок приподнял голову и настороженноприслушался к ветерку:
- Так ты казак?
- Он самый, батюшка! - красуясь перед своими спутниками, разгладил усы Василько.
- А я подумал, что дурак! - старик вытянул из-за пазухи резную свистульку. - Держи райскую птаху, будешь свиристеть Богу в уши!
Василька принял деревянную птичку, покрутил в ладони, да и дунул в тоненький свисточный срез:
- Знатно поет! Правда, братцы! - казак протянул свистульку Карему. - Погуди-ка. Ишь, иволгой заливается!
Старик вскочил на ноги и, бросив на землю изъеденную мышами шапку-колпак, живо пустился в пляс:
Скачет галка
По ельничку,
Бьет хвостом
По березничку.
Наехали на галку
Разбойнички,
Сняли они с галки
Синь-кафтан.
Не в чем галочке
По городу гулять.
Плачет галка,
Да негде взять!
Давыдка зашелся сухим, каркающим смехом, затем встал на четвереньки, подполз к Савве и стал выпрашивать у него благословения:
Стояла монашенка
В синей рубашонке,
Велела оброниться -
Камушком подавиться…
Снегов попытался поднять старика на ноги, но тот по-кошачьи зашипел, зарычал и, люто набросившись на послушника, вцепился беззубым ртом в его руку.
- Совсем человек умом повредился, - сокрушенно покачал головой Савва. - Дело говорил Строганов, уходить надобно.
Давыдка согласно покачал головой, но, встретившись глазами с Данилой, испуганно вздрогнул, обмякая телом:
- И ты прости меня, Божий человек.
- За что прощения просишь? - удивился Карий. - Не спорили, да не толковали с тобой, разве что взглядом перекинулись.
- Смотри, чегось покажу…
Старик нагнулся к земле и, карябая пальцем, отчертил на ней большой круг.
- Вишь, распутный камень залег на пути. И на нем слова начертаны, одне по-русски, другия по-православному, а третия - на бусурманский лад. Читать, али как?
- Воля твоя.
- Э-эх! - вздохнул Давыд. - На все воля Божья, желаньице человеческое, все одно, что трава придорожная!
- Тогда почто моей воли спрашиваешь, коли ведаешь, как сему быть суждено?
Дедок пропустил замечание Карего мимо ушей и принялся медленно разбирать вслух только что начертанные на земле закорючки.
Направо пойдешь - убит будешь;
Налево пойдешь - смерть найдешь;
Прямо пойдешь - себя потеряешь,
А назад не вернешься.
- Беспросветно да безрадостно все у тебя выходит, - покачал головой Данила. - Живой еще, а ты хоронить спешишь.