- Дорогая Сигрид, Господь сурово поступил с тобой, хотя ты так много сделала для нас здесь в Варнхеме, - медленно произнес отец Генрих. - Но нельзя забывать о том, что нарушение священного обета, данного Господу Богу, есть тяжкий грех, даже если этот обет был дан в трудную минуту. Ибо разве не в самое тяжелое время даем мы Господу обещания? Мы будем хорошо заботиться о твоем сыне, как Господь и как ты сама, хотя и иначе. Мальчика ведь зовут Арн? Мне нужно было бы помнить это, ведь я крестил его. Ну, а потом мы позаботимся о твоих ранах, и ты останешься здесь и будешь есть… хм, как ты говоришь, объедки с нашего стола. Но я не могу дать тебе отпущение грехов прямо сейчас, и я прошу тебя не пугаться этого. Честно говоря, я не знаю, что Господь хочет сказать нам. Может, Он просто хочет дать тебе маленькое напоминание? А теперь прочитай двадцать раз Патер Ностер и Аве Мария и поспи. Ты находишься в надежных, заботливых руках. Я пошлю к тебе брата Люсьена, чтобы он обработал твои раны со всем тщанием, и если обнаружится, что Господь хочет снова вернуть тебе здоровье, то скоро твой грех будет снят с тебя. А теперь отдохни, я возьму мальчика с собой в монастырь.
Отец Генрих осторожно поднялся и всмотрелся в изуродованное лицо Сигрид, на котором один глаз настолько заплыл гноем, что его было совсем не видно, а второй был открыт лишь наполовину. Он наклонился и осторожно понюхал язвы, потом задумчиво кивнул и вышел, на ходу засовывая четки в карман.
Снаружи, на камне сидел мальчик. Он уткнулся в землю и даже не обернулся, когда вышел священник.
Отец Генрих остановился в ожидании, пока Арн не начал на него коситься. Тогда он дружески улыбнулся, но в ответ раздалось лишь злобное фырканье, и мальчик снова отвернулся в сторону.
- Ну, mon fils, пойдем со мной, - сказал отец Генрих как можно мягче и, привыкший к тому, что ему всегда повинуются, потянул Арна за руку.
- Ты что, говорить не умеешь, старый хрыч! - зашипел Арн, брыкаясь и вырываясь, когда отец Генрих, который был довольно высоким и крепким, потащил его за собой в монастырь с той же легкостью, с какой он нес бы маленькую корзинку с травами из сада брата Люсьена.
Когда они вошли в крытую галерею у монастырского сада, отец Генрих обнаружил своего собрата из Альвастры на том же месте, где они сидели и размышляли раньше.
Увидев маленького Арна, упрямого и недружелюбного, отец Стефан тут же просиял.
- Ага! - воскликнул он. - Здесь есть… ох, наш jeune oblat. Enfin… теперь не преисполненный благодарности de Dieu, не так ли?
Отец Генрих с улыбкой кивнул и усадил Арна к нему на колени. Стефан без труда увернулся от удара маленького кулачка.
- Держи его как можно дольше, дорогой брат. Мне нужно поговорить с братом Люсьеном относительно лечения, - сказал отец Генрих и вышел в сад, чтобы найти своего монастырского лекаря.
- Ну-ну, не дрегайся, - прошептал отец Стефан Арну, забавляясь.
- Это называется дергаться! А не дрегаться! - зашипел Арн и попробовал освободиться, но, обнаружив, что сильные руки крепко держат его, оставил свои попытки.
- Ну, если ты считаешь, что мой северный язык слишком плох для тебя, то, может, нам лучше говорить на языке, который я знаю лучше, - пробормотал отец Стефан по-латыни, не ожидая ответа.
- Это будет лучше для нас обоих, потому что ты все равно не можешь говорить по-нашему, старый монах, - ответил Арн на том же языке, на котором к нему обратились.
Отец Стефан, приятно удивленный, просиял.
- Думаю, что мы сойдемся, ты, я и отец Генрих, ближе и гораздо скорее, чем ты думаешь, молодой человек, - прошептал отец Стефан на ухо Арну, будто сообщая какую-то важную тайну.
- Я не хочу сидеть целыми днями как раб над скучными старыми книгами, - проворчал Арн, однако уже с меньшей злобой, чем раньше.
- А что бы ты хотел делать? - спросил отец Стефан.
- Я хочу домой, я не хочу быть пленником и рабом, - сказал Арн и, не в силах больше дерзить, снова зарыдал, прислонившись к отцу Стефану, а тот осторожно гладил его по узенькой спине.
* * *
Первый диагноз брата Люсьена, как это часто бывало, оказался правильным. Язвы на лице Сигрид не имели ничего общего с проказой, и лечение быстро возымело положительное действие.
Прежде всего, он отправил нескольких послушников в маленький домик, чтобы они вычистили его, побелили и утеплили стены, несмотря на то что Сигрид была против этого, считая, что в своей низости не заслуживает опрятности и чистоты. Брат Люсьен попытался объяснить ей, что речь идет не об эстетике, а о медицине, но оказалось, что в этом споре они не совсем понимают друг друга.
Лицо Сигрид удалось вылечить, и именно теми средствами, на которые брат Люсьен указал с самого начала, - чистой святой водой, солнцем и свежим воздухом. Напротив, лечение язвы, которая распространялась по руке, не имело успеха, рука все больше распухала и синела. Брат Люсьен пробовал очень сильные, иногда даже опасные средства, но все было бесполезно. В конце концов он понял, что началось заражение крови, явным признаком которого был жар, охвативший бедную женщину.
Брат Люсьен не стал говорить с Сигрид, а объяснил отцу Генриху, что необходимо сделать. Нужно отрезать все больное, отнять руку, иначе зараза скоро доберется до сердца. Если бы речь шла о ком-то из братьев, то надо было бы лишь позвать брата Гильберта с большим топором, но ведь так нельзя поступить с благодетельницей братии госпожой Сигрид?
Отец Генрих согласился с этим. Он должен попытаться как можно более доходчиво объяснить суть дела госпоже Сигрид, но сделает это позже - именно сейчас у него были и другие дела. Тогда брат Люсьен упрекнул его, осторожно и, пожалуй, впервые, ведь времени было мало и речь шла о жизни и смерти.
И все равно отец Генрих медлил, ибо к монастырю направлялась госпожа Кристина с вооруженным отрядом.
Кристина подъехала к Варнхему верхом, во главе своих дружинников, словно она была хевдингом, мужчиной. На ней были богатые одежды, а на голове - королевская корона.
Отец Генрих и пять ближайших к нему братьев встретили ее перед воротами монастыря, которые они демонстративно приказали закрыть за собой.
Кристина не стала спешиваться, так как она предпочитала говорить с монахами сверху вниз. Речь ее звучала угрожающе, когда она сообщила, что по крайней мере одна из построек должна быть снесена, а именно скрипторий отца Генриха - этот дом каким-то образом оказался лишним на той земле, которая по праву принадлежала ей.
Кристина очень хорошо знала, куда направить удар. Ее целью было прежде всего заставить отца Генриха потерять терпение и контроль над собой, и теперь ей удалось по крайней мере первое. Большую часть своего времени отец Генрих проводил среди книг в скрипторий. Это были самые светлые минуты его жизни в северной темноте и варварстве, а сам скрипторий стал почти его собственным.
Он сухо объяснил, что не намерен сносить дом.
Кристина ответила на это, что если скрипторий не будет разрушен через неделю, то она вернется, но не только с дружинниками, а еще и с рабами, которые под кнутами дружинников быстро сделают эту работу и, возможно, будут при этом не так осторожны, как братья, если они захотят исполнить ее приказание сами. Монахам остается лишь выбирать.
Отец Генрих, рассердившись и едва сдерживаясь, ответил ей, что тогда он уедет из Варнхема и обратится к Святому Отцу в Риме с просьбой о том, чтобы тот отлучил от церкви женщину и ее мужа, если он с ней заодно, которые осмелились поднять руку на слуг Божьих на земле и Его Священную Римскую церковь. Разве она не понимает, что рискует навлечь вечное проклятие на себя и на Эрика сына Эдварда?
То, чем сейчас угрожал отец Генрих, было правдой. Но казалось, Кристина не понимает, что она ставит под угрозу честолюбивые планы собственного мужа; королю, отлученному от церкви, не на что надеяться в христианском мире.
Она лишь насмешливо вскинула голову, резко развернула лошадь, так что монахам пришлось отбежать в сторону, чтобы не попасть под копыта, и, уезжая, бросила через плечо, что через неделю придут ее рабы, кстати, рабы-язычники, чтобы исполнить приговор.
И тогда стало ясно, что монастырские работы в Варнхеме должны быть приостановлены до тех пор, пока церковь не проявит свою власть и не восстановит порядок. Святая Римская церковь не может снести подобного оскорбления, она не позволит себе проиграть предстоящую битву. Отца Генриха удивляло, что эта самоуверенная королева не разбирается в таких вещах.
С Арном обращались очень внимательно и не принуждали его к другим занятиям, кроме четырех часов грамматики в день. Сначала нужно было добиться того, чтобы он не делал ошибок в латыни, а потом уже переходить к другому. Сначала инструмент для знания, а потом само знание.
Но для улучшения настроения мальчика отец Генрих также позаботился и том, чтобы Арн проводил почти столько же времени с силачом - братом Гильбертом из Бона, который мог научить его совсем другим искусствам, нежели латынь и песнопения.
Основным занятием брата Гильберта в Варнхеме было кузнечное дело, и прежде всего ковка оружия, которая была поставлена лучше всего. Оружие ковалось только на продажу. Мечи, сделанные братом Гильбертом, само собой разумеется, превосходили все то, что могло быть сделано в этой варварской части мира. Слух о монашеских мечах быстро распространился, и производство оружия скоро стало приносить монастырю большой доход.
Арну понравилось смотреть, а иногда и помогать брату Гильберту, который обращался с мальчиком с такой серьезностью, словно из него нужно было сделать настоящего кузнеца, научить всему - с азов до самых сложных вещей.
Когда Арн через какое-то время перестал дуться и стал более открытым, он осмелился задавать вопросы и о том, что не касалось непосредственно работы. Например, он спросил, стрелял ли когда-нибудь брат Гильберт из лука, и если да, то решится ли он посостязаться с Арном.
К досаде мальчика, брат Гильберт нашел этот вопрос смешным и захохотал так, что ему пришлось прекратить работу, бросить раскаленный кусок железа в бочку с водой и сесть, чтобы отсмеяться и подождать, пока не перестанут течь слезы.
Придя наконец в себя и вытерев глаза, он сказал, что ему, в общем, как-то пришлось держать в руках лук и что они, пожалуй, могут найти время для подобных забав. Потом добавил, что ему, разумеется, страшно встретиться с таким отважным воином, как Арн Готский, и снова захохотал.
Пройдет довольно много времени, прежде чем Арн поймет, что во всем этом было смешного. В тот момент он чувствовал лишь злость. Он фыркнул, сказав, что брат Гильберт, скорее всего, струсил. Чем вызвал новый взрыв смеха у монаха из Бона.
* * *
Когда Сигрид пришлось выбирать между тем, лишиться ли ей руки и, возможно, остаться в живых, но калекой, и тем, чтобы умереть, Сигрид выбрала смерть. Она считала, что иначе ей так и не откроется воля Божья. Тогда отец Генрих со скорбью в сердце дал ей последний раз исповедаться, отпустил все грехи, причастил ее и соборовал.
В день святого Пера, когда лето было в разгаре и пришло время сенокоса, Сигрид тихо скончалась.
Одновременно настало время отъезда для отца Генриха и тех семи братьев, которые должны были сопровождать его в путешествии на юг. Сигрид похоронили в монастырской церкви под полом у алтаря, обозначив место лишь небольшими тайными знаками, потому что отец Генрих теперь очень плохо думал о госпоже Кристине и ее муже. Два брата были отправлены в Арнес с известием о смерти и предложением когда будет угодно посетить могилу Сигрид.
В течение четырех долгих часов поминальной службы Арн стоял прямо и неподвижно, единственный мальчик среди монахов. Лишь божественные песнопения иногда заставляли что-то внутри него переворачиваться, так что он не мог сдержать слезы. Но он не стыдился этого, потому что оказалось, что не только он оплакивал Сигрид.
На следующий день началось долгое путешествие на юг, которое сначала должно было привести их в Данию. Арн теперь точно знал, что его жизнь принадлежит Богу и что ни один человек, хороший или плохой, сильный или слабый, ничего не может с этим поделать.
Отправляясь в дорогу, он ни разу не обернулся.
Глава IV
Часто все получается не так, как предполагают люди. То, что неверующие называют просто случайностями, а верующие - волей Божьей, может иногда так изменить происходящее, как не мог бы себе представить ни один человек. Это касается и сильных мира сего, таких, как Эрик сын Эдварда, которые убеждены в том, что они сами кузнецы своего счастья. Но это касается и людей, которые ближе других стоят к Богу и потому лучше должны понимать Его намерения, - таких, как Генрих из Клерво. И для всех этих людей в ближайшие несколько лет пути Господни оказались неисповедимыми.
Когда отец Генрих, семь его спутников и мальчик, совершая путь на юг, пришли в Роскилле, он был полон решимости продолжить путь до самой резиденции цистерцианцев в Сито, чтобы поставить вопрос об отлучении от церкви Эрика сына Эдварда и его жены Кристины. Это было делом принципа, ибо цистерцианцев впервые принуждали оставить монастырь из-за прихоти какого-либо короля или королевы. Этот вопрос имел также решающее значение для всего христианского мира: кто повелевает церковью, сама церковь или королевская власть? Борьба по этому поводу продолжалась уже долго, но какая-нибудь варварская королева вроде Кристины могла об этом и не знать.
Варнхем должен быть возвращен любой ценой. Компромиссов здесь быть не могло.
Если бы отец Генрих и его сопровождающие пришли в Роскилле на несколько лет раньше или позже, то все шло бы так, как было задумано. Сомнений в этом нет.
Но они оказались здесь именно в тот момент, когда окончилась тяжелая, продолжавшаяся десять лет междоусобная война и к власти пришел новый могущественный род. Нынешнего короля звали Вальдемар; через какое-то время его станут называть Вольдемаром Великим.
Теперь ему наконец удалось убить обоих своих соперников, Кнута и Свенда, и перед решающей битвой он пообещал, что заложит цистерцианский монастырь, если Господь дарует ему победу. Его архиепископ, Эскиль из Лунда, хорошо знал об этом обете, потому что его вынудили благословить войну перед решающим сражением. А архиепископ Эскиль был давним другом не кого-нибудь, а самого святого Бернарда. И именно у святого Бернарда в Клерво он подружился с отцом Генрихом.
Когда они теперь встретились в Роскилле, датская церковь созвала синод, и они обрадовались не только нежданной встрече. Их также поразило то, как Бог может направлять человека, даже в малейших деталях.
Все части головоломки прекрасно складывались в одно целое. Цистерцианский приор приехал сюда именно в тот момент, когда новый конунг должен был либо выполнить, либо забыть данное Богу обещание об основании нового монастыря. Вместо того чтобы начинать многолетний обмен посланиями с Сито, они могли принять решение немедленно - на синоде присутствовали и архиепископ, и приор.
Сам конунг Вольдемар также почувствовал силу воли Божьей, когда его архиепископ сообщил, что священный обет может быть тут же исполнен, ибо Бог сам все устроил.
Вальдемар пожертвовал монастырю часть своего отцовского наследства - мыс, который вдавался в Лимфиорден на Юлланде и назывался Витскель. Синод, который практически уже собрался в Роскилле, благословил этот дар, и отец Генрих почти сразу же смог продолжить свое путешествие, словно он останавливался в Роскилле только для короткого отдыха. Теперь путешествие приобрело другую цель, нежели два родных монастыря Клерво и Сито.
Что касается вопроса о Варнхеме и отлучения от церкви Кристины и Эрика сына Эдварда, то случившееся не имело принципиального значения для его решения. Оставалось лишь предпринять практические шаги, так как теперь дело должно было решаться путем переписки и занять несколько больше времени. Следовательно, прежде чем продолжить путь до Витскеля, отцу Генриху нужно было написать несколько важных писем, и он быстро это сделал. Он написал в Варнхем, наказав двадцати двум из своих монахов взять достаточное количество скота и все книги и прибыть на строительство нового монастыря в Витскеле. Пять человек должны были остаться в Варнхеме, получив задание попытаться спасти постройки от разорения и одновременно рассказывать всем и каждому о предстоящем отлучении от церкви госпожи Кристины и Эрика сына Эдварда, чтобы это произвело на людей нужное впечатление.
Потом отец Генрих написал еще два письма, одно - в генеральный капитул цистерцианцев, а второе - Папе Адриану IV, в которых он описывал нечестивца и пьяницу Эрика сына Эдварда, хотевшего называться конунгом несмотря на то, что он позволил своей жене осквернить монастырь. После этого отец Генрих был готов к отъезду в Витскель, куда Господь, без сомнения, направлял теперь его шаги.
И куда Господь вел отца Генриха, туда же Он вел и Арна.