- Ты цистерцианец, мой юный друг, - сказал архиепископ Стефан. - Помни об этом, ты всегда останешься одним из нас, ибо то, что сделано, уже нельзя изменить. Может быть, ты вернешься в монастырь, обнаружив, что жизнь в миру тебе не под- ходит, и станешь монахом, одним из нас, мы ведь ничего об этом не знаем. Но ты должен узнать, как живут люди за пределами монастыря, - и для этого ты должен оставить нас. Никакие книги, сколько бы ты их ни прочел, не дадут тебе это знание. Мы желаем тебе добра, Арн, и помни, что и Генрих, и я действительно любим тебя и будем за тебя молиться. Но ты должен узнать хоть что-то о другом мире, в этом все дело.
- Когда мне можно будет вернуться? Сколько времени я должен провести там? - спросил Арн, в котором снова затеплилась надежда, что он не отлучен от братьев навсегда, что все это - лишь временное испытание.
- Ты вернешься к нам, когда этого захочет Бог. Если Господь этого не захочет, Он поставит перед тобой другую задачу. Ты должен спрашивать Его в своих молитвах, мы здесь не властны, поскольку это касается только тебя и Бога, - сказал архиепископ и сделал движение, будто собираясь встать, показывая таким образом, что разговор окончен. Но тут он вспомнил, что должен сказать еще кое-что, и лицо его просветлело. - Да, еще одно, Арн. Находясь в миру, ты должен знать, среди твоих друзей есть и архиепископ, ты всегда можешь обратиться ко мне в трудную минуту, помни об этом!
С этими словами архиепископ Стефан поднялся и протянул руку Арну, который упал на колени и поцеловал ее, склонив голову в знак повиновения.
* * *
Когда Арн выехал из Варнхема, разум его словно помутился. Несмотря на множество наставлений и пожеланий от отца Генриха, он не мог преодолеть в себе чувство, что его подвергли наказанию, будто он оказался не достоин общества братьев.
Чтобы утешиться, он начал петь, и это вскоре помогло. Настроение Арна улучшилось, и он пел уже больше от радости, чем в утешение. Теперь он умел петь, как все остальные братья, немного лучше, чем одни, и похуже, чем другие. И сейчас пение радовало его впервые за многие годы, с тех пор как в церковном хоре однажды зазвучало его сопрано.
Когда его грусть сменилась радостью, столь же быстро и непредсказуемо, как меняется погода весной, его душу наполнило напряженное ожидание. Он ведь действительно ничего не знал о мире и едва помнил, как выглядит Арнес, который когда-то был его домом. В памяти Арна остались высокая каменная башня, усадьба, обнесенная стенами, возле которых он и другие дети играли в обруч и где отец показал ему, как обращаться с луком и стрелами, но восстановить ясную картину того, как они тогда жили, ему было трудно. Арну казалось, что жили все вместе, что было темно и горел огонь в большом очаге. И вот завтра он все увидит своими глазами. На хорошем коне он поспел бы домой уже к вечеру, но ему дали старую медлительную северную клячу, одну из тех, которые, по мнению брата Гильберта, не годились ни на племя, ни на что-либо другое. В Арнесе находился послушник Эрленд, учивший детей грамоте, и ему вполне можно будет отдать эту лошадь, когда он соберется ехать в Варнхем. Отец Генрих предполагал, что после возвращения Арна присутствие в Арнесе послушника Эрленда вряд ли будет необходимо.
Человек должен уметь примиряться со своей судьбой, ведь ее определяет Бог. Не помогут стенания о том, что ты хотел бы быть кем-то другим или оказаться в другом месте. Нужно пытаться извлечь полезный урок из любого дела - только так можно выполнить то, что предначертано Богом. Последним из братьев повторил это Арну перед отъездом брат Ругьеро, который также был призван из Школы Жизни в Варнхем, поскольку отец Генрих счел местную пищу весьма скверной.
Брат Ругьеро, украдкой уронив слезу при прощании, навьючил на Арна большую котомку с провизией, которой хватило бы на неделю или больше. Когда Арн стал возражать, брат Ругьеро быстро завязал его котомку, а потом буркнул, что не повредит иметь с собой немного гостинцев, когда едешь домой. Как и многие другие братья из Школы Жизни, Ругьеро думал, что Арн оказался среди них потому, что его родители были бедны и не могли прокормить лишний рот. Ведь дети чаще всего оказывались в монастыре именно по этой причине.
Через пару часов Арн увидел вдали Скару. Двуглавая башня высилась над скоплением деревянных домишек. Вскоре он почувствовал запах города, поскольку ехал против ветра. Пахло дымом, гнильем, отбросами и испражнениями животных, и все это вместе создавало такое зловоние, что путь в город можно было найти безошибочно, даже в кромешной тьме.
По мере приближения к Скаре в Арне все больше просыпался интерес к строительству, которое там велось, и он сделал небольшой крюк для того, чтобы посмотреть поближе. В городе строилась крепость.
Он придержал лошадь, все более поражаясь тому, что открылось его взору. Перед ним двигалось множество людей, большинство из них с усилием передвигали каменные блоки по катящимся бревнам. Работа шла очень медленно. Он нигде не видел подъемных механизмов, все делалось за счет ручного труда каких-то оборванцев, и трудились они под присмотром людей с оружием, настроенных отнюдь не дружелюбно. Создавалось впечатление, что никто из тех, кто надрывался на строительстве, не радуется своему труду.
Стены были не очень высокими и состояли в основном из земляных насыпей, до гребня которых можно было доехать верхом. Хорошая лошадь могла прыгнуть наверх одним скачком; по крайней мере, Шамсин справился бы с этим.
Арн мало знал о войне и оборонительных сооружениях, кроме того, что он прочитал, а читал он в основном о римской стратегии и тактике. Но ему показалось, что строящуюся здесь крепость будет трудно защищать, если осаждающие соорудят собственные деревянные башни и подкатят их к стенам. Хотя не исключено, что римские методы полностью устарели.
Кто-то из охранников обнаружил глазеющего Арна, подошел к нему и произнес грубые слова, которые Арн не до конца понял, но смысл которых, как ему показалось, заключался в том, что ему нельзя здесь оставаться. Он тут же попросил прощения и развернул свою медлительную лошадь по направлению к городу.
Скара также была окружена своего рода стенами, состоявшими из бревен, вязанок хвороста и набросанной земли. Рядом с местом, где можно было въехать в город, стояло несколько палаток, а возле них - люди, певшие чужие песни и игравшие на каком-то незнакомом инструменте. Подъехав поближе, Арн увидел, что в одной из палаток сидело много, мужчин. Оци пили пиво, и, видимо, занимались этим уже давно, поскольку некоторые из них, упав, спали беспробудным сном. К своему удивлению, он заметил также женщину: одежда ее была в беспорядке, и она, шатаясь, брела к палатке поменьше. Тут же совершенно спокойно стоял мужчина и справлял нужду.
Арн ничего не понимал в поведении своих ближних, и это ясно выразилось у него на лице, ибо трое маленьких мальчиков, заметивших его, стали показывать на него пальцами и смеяться, хотя Арн не понимал и причины их смеха. Однако ему нужно было миновать их, чтобы проехать через проем в стене, а они, немного пошептавшись между собой, загородили ему дорогу.
- Здесь нужно заплатить пошлину беднякам, чтобы проехать, монашек! - закричал самый старший и наиболее отчаянный из них.
- Я мало, что имею, - ответил опечаленный Арн. - У меня с собой только немного хлеба и…
- Хлеб - это хорошо, потому что у нас вообще ничего нет! А сколько у тебя его, монашек?
- Четыре хлеба, испеченных сегодня утром, - честно ответил Арн.
- Прекрасно, давай их сюда! Давай сюда хлеб! - закричали все трое, и Арну показалось, что они вдруг повеселели.
Обрадованный тем, что ему так легко удалось сделать добро ближнему своему, Арн развязал котомку и вынул хлебы, которые трое мальчишек тут же схватили и с диким хохотом потащили прочь, не сказав ни слова благодарности. Арн смущенно смотрел им вслед. Он подозревал, что его каким-то образом обманули, но не мог понять, почему кому-то могло прийти в голову это сделать, и тут же устыдился того, что плохо подумал о мальчишках.
Когда он собрался проехать через ворота, двое сонных стражников с оружием в руках преградили ему дорогу. Они сперва хотели узнать, как его имя и какое у него дело. Тот ответил, что его зовут послушник Арн из Варнхема, а приехал он для того, чтобы посетить собор, но скоро отправится дальше. Смеясь, они впустили его в город, сказав что-то непонятное о том, что он должен остерегаться совершать какие-то поступки, но какие именно, Арн тоже не понял. И когда это ясно отразилось на его лице, стражники захохотали еще громче.
Въехав в ворота, он засомневался, куда ему двигаться дальше. Направление к собору указывали две высокие башни, которые были видны отовсюду. Но казалось, что везде между низенькими, тесно прижатыми друг к другу деревянными домишками лежит компост, и Арн сперва подумал, не поискать ли ему другую дорогу среди всех этих отбросов. Тут он увидел всадника, ехавшего навстречу ему по улочке, которая вроде бы вела прямо к собору. На каждом шагу копыта лошади погружались в отбросы, навоз и нечистоты. По-прежнему сомневаясь и морщась от запаха, щекотавшего ему ноздри, Арн отправился по той же дороге. Еще было утро, или время, которое считалось в городе утром, везде слышался петушиный крик, а пока Арн ехал по улочке, его несколько раз чуть не облили нечистотами из ночных горшков и объедками из кухонных котлов. Из того, что он слышал и видел, Арн скоро понял, что люди жили под одной крышей со скотиной и птицей. Его переполняло скорее удивление, чем отвращение.
Наконец Арн выбрался из узкой улочки и оказался перед самим собором, на большой площади, где выстроились длинные ряды палаток и происходила торговля. Здесь было немного почище.
Выбирая, куда поставить ногу, Арн осторожно слез с лошади и привязал ее к столбу перед собором, рядом с которым уже стояли два других коня. Он на секунду заколебался, нужно ли сперва утолить свое любопытство и пойти посмотреть, что продается в палатках, или идти прямо в храм Божий. Задав себе этот вопрос, он тут же устыдился своих сомнений, подошел к воротам собора, упал на колени и перекрестился.
Внутри было почти пусто и так темно, что ему пришлось ненадолго задержаться, дав глазам привыкнуть к полумраку. Перед алтарем горело около двадцати маленьких свечек; он увидел женщину, которая только что зажгла новую свечу, опустилась на колени и стала молиться.
Где-то впереди, в темноте, хор запел псалмы. Но мелодия звучала нескладно, он тут же услышал два голоса, которые откровенно фальшивили, и удивился: ведь петь так - значит насмехаться над Богом в Его же доме.
Арн вошел в один из боковых нефов и сел на маленькую каменную скамью. Прежде чем начать молиться, он попытался осмыслить то, что он услышал и увидел. Арн чувствовал себя неуютно в этом храме Божьем. Рядом с алтарем висели два тканых полотнища ярких цветов, а также изображения двух святых и Девы Марии, расписанные синей, желтой, красной и зеленой красками. Сверху, из застекленного окошка, прямо на него струился поток света, переливаясь всеми цветами радуги. Это производило на Арна впечатление искусственности, все украшения словно были фальшивыми. Изображение Иисуса Христа на одной из стен башни сияло золотом и серебром, как будто Господь был земным правителем. Арн упал на колени и сперва попросил о прощении своих грехов, а потом обратился к Богу с просьбой простить людей, которые превратили Его храм в нагромождение светских украшений и образчик дурного вкуса.
Но, снова сев на маленькую скамью, он почувствовал, что от нее будто идет тепло, словно камень с ним разговаривает. Ему подумалось, что он уже сидел здесь раньше, но это было невозможно. Потом вдруг Арн увидел свою мать - улыбаясь, она шла к нему. Но видение быстро исчезло, едва хор начал новый псалом, вновь звучавший фальшиво.
Хор пел только на два голоса, но пение попрежнему было нескладным, поскольку запевала во втором голосе неправильно вел за собой остальных. Думая, что он может сделать благое дело, Арн встал перед хором, взял второй голос и начал петь правильно; текст псалма он знал еще с детства.
Капеллан собора Инге, руководивший хором, подумал сперва, что Бог в шутку, устав от этой какофонии, решил их поправить. Но тут он обнаружил Арна, который, совершенно не стесняясь, вел за собой вторые голоса. Когда псалом закончился, соборный капеллан взял Арна за руку и поставил в середину хора. Так Арн и пел до конца службы. По окончании богослужения несколько певчих забросали юношу вопросами, но соборный капеллан, не дав Арну сказать ни слова, быстро провел его в ризницу, которая освещалась из крохотных окошек, так что при разговоре собеседники могли видеть друг друга. Он усадил Арна и дал ему кружку воды, пошутив, что это лишь мизерная плата за его чудесное пение.
Арн, который не понял шутки, тут же возразил, что не требует никакой платы за то, что пел в храме Божьем. На вопрос о том, как его зовут, он ответил лишь, что его зовут Арн из Варнхема.
Соборный капеллан очень заинтересовался Арном, так как ему показалось, что он приобрел себе ценного певчего. Перед ним сидел юноша, который по той или иной причине не смог стать полноправным членом ордена цистерцианцев, которого изгнали из монастыря, и теперь с его помощью можно будет усилить хор. Ибо что бы ни говорили об этих чужеземных монахах, а петь они умели так, что привели бы в восторг и ангелов, грех это отрицать.
Поскольку никто еще не говорил с Арном, скрывая при этом свои намерения, он ничего не понял из содержания тех вопросов, которые задавал ему капеллан.
Значит, он оставил Варнхем для того, чтобы вернуться домой? Вот как, и где же его дом? А чем занимаются его отец и мать? Значит, мать умерла, вечная ей память, упокой Господи ее душу, а отец, что делает он? Трудится, как и все остальные, в поте лица своего? То есть занимается земледелием, значит, он арендатор или наемный работник?
Арн честно отвечал на все вопросы, кроме вопроса о том, богат ли его отец. Тут он сказал "нет", потому что слово "богатый" показалось ему постыдным, а он не хотел думать о своем отце со стыдом. Что означают слова "арендатор" и "наемный работник", он не знал вовсе и сомневался, что они могут относиться к его отцу.
Скоро капеллану все стало ясно. Перед ним сидел сын бедняка, в поте лица своего возделывавшего землю, может быть, вольноотпущенного раба, который, вынужденный кормить свое огромное семейство, смог избавиться от одного из ртов, отправив отпрыска в монастырь. И теперь юноша, достигший, кстати, возраста, когда парни становятся наиболее прожорливыми, возвращался домой, не годясь при этом ни для какой работы, кроме молитвы за столом. Здесь можно облагодетельствовать все стороны, только бы схватить удачу за хвост.
Возможно, думал капеллан, и сам молодой человек втайне надеялся на счастливый случай, хотя он казался слишком застенчивым для того, чтобы прямо об этом сказать.
- Думаю, мой юный послушник, что мы можем помочь друг другу к нашему обоюдному удовольствию, - заявил капеллан, довольный своими выводами.
- Если я могу помочь тебе, святой отец, то я, без сомнения, выполню твою просьбу, но в чем я могу тебе пригодиться? Я всего лишь бедный послушник, - сказал Арн не лукавя, потому что он верил в то, что говорил.
- Да, многое из живущих на земле бедны, но и бедным Господь иногда посылает свои дары, как и тебе, Арн, ведь тебя так зовут? Ты действительно получил дар от Бога.
- Да, это правда, - сказал Арн и смущенно потупился, вспомнив о том, как Бог однажды вернул ему жизнь, хотя он не мог взять в толк, откуда об этом известно капеллану.
- Тогда я рад сообщить тебе, Арн, что ты сможешь избавиться от заботы, гнетущей тебя и твоего отца, и вместе с тем совершить богоугодное дело. Ты готов выслушать мое предложение? - спросил капеллан, победно наклонившись к юноше и широко улыбаясь, так, что Арн почувствовал дурной запах из его рта и увидел черные гнилые зубы.
- Да, святой отец, - послушно сказал Арн, испуганно откинувшись назад. - Хотя я не понимаю, что ты имеешь в виду.
- Я могу предложить тебе жилье и еду, а также новую одежду за то, что ты останешься здесь и будешь петь в хоре собора. Ты должен знать, что это большая честь для бедного юноши. Но у тебя есть редкий дар Божий, и ты сам об этом знаешь.
Арн был так изумлен, что сперва онемел. До него только сейчас дошло, что, по мнению священника, Божьим даром был его голос, а вовсе не то, что Господь вернул его к жизни из царства мертвых. Он не знал, что ответить.
- Да, я понимаю, ты поражен, - довольно продолжал соборный капеллан. - Не каждый день можно решить столько вопросов сразу. Твоему отцу не придется кормить еще один рот, а мы сможем порадовать души живых и мертвых красивыми песнопениями; ты получишь одежду, еду и жилье, это ведь большая удача?
- Нет… то есть да, можно сказать и так, - растерянно ответил Арн. Ему ни за что на свете не хотелось остаться у этого плохо пахнувшего священника, но Арн не представлял, как ему выпутаться. Он не знал, как отказать человеку, которого следует слушаться.
Соборный капеллан, снова неверно истолковавший то, что он слышал и видел, подумал, что вопрос решен, хлопнул себя по коленям и поднялся, чтобы немедленно взяться за дело.
- Пойдем со мной! - оживленно начал он. - Ты познакомишься с остальными, и у тебя будет почти свое собственное спальное место.
- Так, пожалуй, не… так не пойдет! - отчаянно перебил его Арн. - То есть… я, конечно, очень благодарен за твою доброту… но так не пойдет.
Соборный капеллан удивленно взглянул на молодого человека с недавно заросшей тонзурой и мозолистыми руками раба, которые свидетельствовали о тяжелом труде. Что во имя всего святого могло заставить этого нищего юнца отказаться от столь щедрого предложения? Казалось, он сам терзается потому, что отказывается.
- Там снаружи привязана моя лошадь, я отвечаю за нее и должен привести ее домой, чтобы отдать другому послушнику, - попытался объяснить Арн.
- Ты утверждаешь, что у тебя есть лошадь? - озабоченно пробормотал соборный капеллан. - Этого не может быть, я хочу своими глазами взглянуть на нее!
Арн послушно позволил провести себя вдоль всего собора, а капеллан шел рядом и подсчитывал стоимость лошади, в конце концов обнаружив, что она в любом случае намного превосходит все, предложенное им Арну в виде еды и жилья.
Там, в свете дня действительно стояла лошадь с тяжело опущенной головой; она как будто очень устала. Однако соборному капеллану показалось, что это прекрасная лошадь. Арн же, к своему отчаянию, обнаружил, что исчезла его котомка с приготовленными братом Ругьеро бараньими колбасками и копчеными окороками, и думал, кому они могли понадобиться. Соборный капеллан стал громко расхваливать красивого скакуна, на что Арн возразил, что лошадь эта ничем не примечательна, и добавил, что не может понять, куда исчезли его окорока и колбасы. Тогда капеллан, разозлившись, объяснил: нельзя быть настолько глупым, чтобы оставить котомку ворам.
Арн ужаснулся мысли, что его обокрали, что он соприкоснулся с тяжким грехом, и невинно спросил, нельзя ли найти воров и взять свое добро назад, если пообещать им прощение. Этот вопрос привел капеллана в ярость, и он обозвал юношу болваном. Арн предположил, что это слово означает что-то унизительное.