По жиле белого кварца, которая тянулась наискось по склону, чернели друг возле друга глубокие ямы. Это и были китайские шахты. Они уходили вглубь круто и далеко, а отделялись друг от друга стенками кварца, т. е. участками жилы, оставленными для того, чтобы поддерживать висячий бок жилы от обрушения. Никакого крепления не было, как не было и чего-либо похожего на лестницу. Только в лежачем боку, т. е. в породе под кварцем жилы, были выбиты выемки или площадки; ставя на них ноги, рудокопы спускались в глубь шахты и так же поднимались наверх с грузом выломанного кварца в мешке или корзине на спине.
Ямы-шахты были так глубоки, что дно их скрывалось в темноте. Камень, брошенный туда, катился несколько секунд прежде, чем мы слышали плеск от его падения в воду. Судя по этому, шахты имели не менее 10 сажен глубины.
Я внимательно осмотрел кварц жилы в стенке, оставленный между двумя соседними ямами, но не нашел в нем видимого золота. Очевидно, рудокопы углубляли свои ямы по тем участкам жилы, где в кварце было видимое золото, оставляя участки, где его не было видно, хотя и в них, наверно, тоже было золото, только невидимое неопытному глазу.
Напившись чаю и отдохнувши, мы поехали дальше. Тропа поднялась по левому склону мимо шахт и перевалила в сухой лог, который открывался в долину Дарбуты ниже рудника. Мы проехали вверх по этому логу, еще два раза переваливали в другие лога, кое-где видели неглубокие старые ямы. Но фанз при них не было. Часа полтора спустя мы выехали в довольно широкую долину с лужайками, рощами, зарослями по берегам чистой речки Ангырты.
– Здесь надо напоить коней, - заявил Лобсын. - На руднике Чий-чу речки нет. Мы там до ночи, может, и не справимся и придется ночевать без воды.
Мы выехали в довольно широкую долину с лужайками и зарослями по берегам речки Ангырты.
Мы напоили коней, напились сами и наполнили еще большую бутылку, которую Лобсын захватил из своей юрты. За речкой пошли плоские, почти голые холмы. Слева от них поднимались крутые склоны гор Кату; видны были ущелья, скалистые вершины. Горы тянулись вдоль дороги на восток.
– Вот первый рудник Чий-чу! - сказал Лобсын, указывая на развалины фанз, белевшие на плоских холмах, когда мы проехали версты 4 от речки.
Местность здесь была мало привлекательная. На холмах росла только полынь и другой бурьян мелкими кустами, травы почти не было. Вдоль и поперек тянулись китайские шахты, т. е. те же ямы по жилам, а возле них то тут, то там стены фанз, опять без крыш и с пустыми оконными и дверными отверстиями.
Мы остановились у первой попавшейся фанзы и спешились. Коней нельзя было отпустить - в поисках корма они могли уйти далеко. Лобсын держал их, а я, вынув книжку, начал прикидывать план с рисунком фанзы и стрелками. На плане не было стрелки, указывающей полуденную линию. Я, конечно, держал его перед собой так, чтобы фанза стояла крышей вверх и при этом сам смотрел на север.
При таком положении плана в моих руках стрелки от фанзы шли на юго-запад и юго-восток. Но в этих направлениях никаких заметных горных вершин не было. Местность к югу от рудника Чий-чу представляла однообразные плоские холмы.
– Ничего не выходит! - сказал я Лобсыну, стоявшему рядом. - Видишь, никаких гор в той стороне, куда идут стрелки, нет. И в других фанзах будет то же самое. Видно, золото не на руднике Чий-чу.
– А горы Кату ты не видишь? - воскликнул Лобсын, указывая на цепь скалистых гор, которая закрывала весь северный горизонт и тянулась недалеко от рудника. - Поверни план и стрелки укажут тебе горы Кату.
Я повернул план, оставаясь в том же положении. Стрелки теперь, действительно шли к горам Кату на северо-запад и северо-восток. Но фанза была на плане передо мной крышей вниз, т. е. вверх ногами. Странно!
И тут я вспомнил, что китайцы всегда ориентируют свои планы и карту так, что север обращен к наблюдателю, а юг от него - в противоположность тому, что делаем мы, европейцы. Мы кладем карту перед собой так, что север находится вверху, а юг внизу. И если повернуть планы в книжке по-китайски, т. е. югом от себя и смотреть на юг, то фанза на нем будет стоять как следует, крышей вверх, а стрелки будут направлены на горы Кату.
По направлению одной стрелки теперь в Кату хорошо была видна двуглавая вершина, показанная и на плане, но по направлению второй стрелки в Кату виден был склон какой-то горы, а на плане - острая вершина и рядом ущелье.
– Это фанза не та, которую мы ищем, - сказал я, и Лобсын согласился, взглянув на план и на Кату.
Мы пошли дальше по руднику на восток, переходя от фанзы к фанзе, причем приходилось обходить зиявшие устья шахт. У каждой фанзы останавливались и прикидывали план. Двуглавая вершина все время видна была в Кату по направлению одной стрелки, но острая вершина и ущелье не появлялись. Так мы дошли до последней фанзы, у которой и двуглавая вершина почти спряталась за другой более близкой горой.
– Первый рудник Чий-чу обманул нас! Попытаемся на втором, он тут недалеко, - сказал Лобсын.
Мы сели на коней и поехали дальше на восток по таким же пустынным холмам с жалкой растительностью. Солнце уже опускалось к гребню гор Кату. Я подумал, что мы не успеем кончить осмотр и сказал это Лобсьшу. Но тот был охвачен азартом и заявил: - Второй Чий-чу близко! - и поскакал вперед.
Действительно, через несколько минут мы подъехали к этому руднику, совершенно похожему на первый. Такие же холмы, линии ям-шахт и остатки фанз вдоль них. У первой фанзы мы спешились и прикинули план. Одна стрелка тянулась на северо-запад опять к двуглавой вершине, но не той, которую мы видели с первого рудника, а какой-то другой. Вторая стрелка на северо-восток показала острую вершину, но без ущелья рядом.
– Опять что-то не так! - сказал я.
– Нет, по-моему, близко! - заявил Лобсын. - Скоро найдем.
Мы опять стали переходить от фанзы к фанзе. У шестой, стоявшей не у самой линии шахт, а немного в стороне и возле небольшого холмика, обе стрелки точно показали то, что было нарисовано на плане: одна - двуглавую вершину, другая - острую и рядом с ней, на южном склоне Кату, глубокое ущелье, которое раньше закрывалось от нас каким-либо отрогом гор.
– Ну, вот, видишь, Фома! План правильный. В этой фанзе закопано золото! - воскликнул Лобсын.
– Пожалуй, было закопано! - сказал я. - А лежит ли еще? Ведь уже минуло тридцать лет с тех пор. Многие могли за это время шарить тут по фанзам, искать, не осталось ли что от рудокопов. Смотри - двери, окна и крыши растащили дочиста.
– Крыши, двери, окна могли сгореть. А рыть землю в фанзах искателям золота было некогда и не к чему. Рудокопы прятали золото в своих шахтах, а не в фанзах. Да и много ли золота могло быть у каждого рудокопа?
– А в этой фанзе, - продолжал Лобсын, - жил не рудокоп, а чиновник китайский, мандарин, который принимал золото от рудокопов для сдачи в казну. Вот у него и могло быть золота побольше. Китаец, который жил у моего отца, был не простой рудокоп.
Фанза, действительно, отличалась от остальных, в которых жили рудокопы. Последние были меньше, все в одну комнату, половину которой занимал кан, с одним окном и дверью. А в этой были две комнаты и кан только в задней, которая имела два окна и дверь в первую. Мандарин, принимавший золото, спал в задней комнате, а в передней принимал рудокопов.
– Где же начнем рыть? - спросил я.
– В задней комнате, - сказал Лобсын. - Там чиновник спал, там и прятал золото.
Кан в этой комнате уже осел и превратился в кучи глины с щебнем. Но где было зарыто золото? В топке кана или в полу комнаты возле него? Я предложил прорыть канавку поперек всей задней комнаты вдоль кана. Нужно было торопиться, солнце уже скрылось за горами Кату.
Мы привязали лошадей в первой комнате и принялись за работу. Я дробил кайлой затвердевшую почву, а Лобсын выгребал ее маленькой саперной лопаточкой, которую я взял у консула. Эту канавку, глубиной и шириной в четверть, мы провели от двери из первой комнаты вдоль кана до окошка во второй. Вырытую почву выбрасывали через стену фанзы. Почва была очень твердая, глина со щебнем, и работа подвигалась медленно.
В канавке, кроме глины с мелким щебнем, ничего не вскрыли, пока не подошли к самому окошку в боковой
дней комнаты. Здесь я откопал несколько кусков белого кварца, хотел их выбросить, но вспомнил, что золото в жилах рудника сидит в кварце. Поднял один кусок, обтер его от глины и увидел, что весь кварц был пронизан жилочками и крапинами яркожелтого цвета. Это было золото. Я показал этот кусок Лобсыну.
– Вот тебе и клад мандарина! Он, видно, отбирал у рудокопов куски кварца с богатым золотом, - сказал я. Из этой части канавки мы выбрали восемь кусков такого же богатого кварца, но в общем по оценке на глаз в них могло быть фунта два золота, не больше.
– Неужели это весь зарытый клад? - подумал я.- Но где же искать дальше? Взрывать ли весь пол перед каном?
Между тем солнце уже село и стало ясно, что до ночи мы не успеем кончить эту работу. Я сказал это Лобсыну.
– Останемся здесь ночевать, - ответил он, очевидно увлеченный добычей. - Воды для чая мы привезли. Завтра чуть свет кончим и поедем на Ангырты отдыхать,
– А что же кони? Они всю ночь простоят голодные. Отпустим их, что ли?
– Никак нельзя. Корм плохой, они уйдут далеко. А волков здесь много, они в старых шахтах живут, норы готовые для них. Коней нельзя отпустить, волки загонят их. Постоят до утра в фанзе подле нас. И вот что. Пока еще видно - наберем побольше хворосту, чтобы всю ночь огонек держать, а то волки и до коней, и до нас доберутся.
Ночевка не обещала ничего приятного. Но и мне не хотелось уезжать. Между тем никто, конечно, не мог заехать сюда ночью и закончить раскопки. За целый день мы не встретили ни одного человека во всей этой местности и могли бы спокойно уехать ночевать на речку Ангырты и утром вернуться.
Мы поспешно начали собирать топливо, вырывая кусты караганы, полыни, эфедры; попадался кое-где и
аргал. Наворотили возле фанзы целую кучу, нашли в соседней фанзе несколько полусгоревших жердей от крыши.
Кони стояли у нас в первой комнате фанзы, а мы расположились в ее дверях, развели огонь, поставили котелок. Ночь уже наступила, на небе засверкали звезды между легкими облачками, надвигавшимися из-за гор Кату.
Чай поспел, достали чашки, баурсаки, сухари. Сидим у маленького огонька, пьем чай, закусываем. И вдруг недалеко от нас раздался протяжный и низкий вой, на который кони ответили храпом.
– Волк, - сказал Лобсын. - Подает сигнал другим, что нашел добычу, с которой в одиночку не может справиться.
– Созывает их на помощь, - подтвердил я. - Сколько их набежит? Нужно приготовить ружья, у меня десять патронов с картечью и пять с крупной дробью.
– А ливорвер не забыл? - спросил Лобсын, который никак не мог запомнить слово револьвер.
– С собой, шесть пуль и столько же в запасе.
– Хватит, пожалуй! Не сотня же соберется.
Двустволку и при ней патронташ я оставил в углу фанзы, а револьвер в седельной сумке. Принес и то, и другое, зарядил двустволку картечью и поставил под рукой, револьвер положил возле себя.
– Придется нам, видно, не спать всю ночь! - заявил Лобсын. - Коням дадим по две горсти сухарей и несколько баурсаков. Кормушки у меня с собой.
Вой повторился, но в отдалении и с перерывами, в трех-четырех местах.
– Отзываются на призыв. Но пока горит огонь - близко не подойдут.
При свете огонька мы насобирали еще вокруг фанзы все, что могло гореть, вплоть до самых мелких кустарников. При этих сборах Лобсын отошел немного дальше и возле ямы-шахты увидел волка, который быстро скрылся в шахту.
– Я бросил вслед ему большой камень и, должно быть, попал, он завизжал там в шахте, - сообщил калмык, сбрасывая охапку хвороста.
Мне очень хотелось спать и я сказал: - Нам обоим караулить не нужно. Будем по очереди, один у огонька, другой вздремнет.
– Ладно. Я еще не хочу спать. Покараулю.
Я прислонился к стенке фанзы и сразу заснул. Приснилось мне, что мы опять роем землю в фанзе при каком-то странном красном свете и нагребли уже целые кучи кварца. Повернуться некуда в фанзе, а все еще попадаются целые глыбы и я ворочаю их легко, словно куски хлеба. А Лобсын роет рядом и что-то приговаривает, - - и вдруг вместо него, вижу, роет волк, лапами землю разгребает, а зубами хватает кварц и рычит. Повернулся ко мне, широко раскрыл пасть, высунул язык - зубы у него все блестят, золотые. И внезапно бросился на меня сильно толкнул в грудь лапами, а золотыми зубами щёлкнул перед самым носом
Тут я проснулся, потому что Лобсын теребил меня за плечо.
– Погляди-ка, Фома! Караульщики клада собрались, хотят помешать нам взять золото.
Я протер глаза. Наш маленький огонек освещал только несколько сажен впереди фанзы, а дальше, шагах в двадцати, в темноте светилось несколько пар волчьих глаз. Когда пламя вспыхивало, охватывая новый кустик, положенный на огонек, я различал морды, настороженные уши и контуры тел. Я насчитал девять пар этих глаз в охватившем нас полукруге.
Вдруг наши кони захрапели, затопали, и Лобсын, вскочивший на ноги, едва успел схватить уздечку и остановить своего коня, который напирал на меня, стараясь выскочить из фанзы. Очевидно, какой-нибудь волк подобрался к задней стене фанзы, остававшейся в темноте, и напугал коней, может быть, старался перелезть через стену. Я схватил горящий куст и перебросил его через фанзу.
Расчет волков был ясен. Если бы им удалось выгнать коней из фанзы, животные в панике бросились бы скакать куда попало. В холмах, пересеченных в разных направлениях линиями глубоких ям-шахт, кони легко могли споткнуться, попасть при бешеной скачке передними ногами в яму и немедленно сделаться добычей хищников, преследующих их целой стаей.
Я зажег другой кустик, обошел с ним фанзу и заметил еще пару волков, которые скрылись в темноте.
Нужно было разогнать осаду, которая становилась угрожающей. Я велел Лобсыну подкинуть топлива и, когда можно было различить, кроме глаз, и контуры тел, приложился и выстрелил картечью в волка, стоявшего боком шагах в тридцати. Он подскочил и упал, светящиеся глаза исчезли, стая отбежала. Но немного позже волки вернулись и стали оттаскивать убитого подальше, чтобы его растерзать. Это дало мне возможность выстрелить еще раз в кучу тащивших свою жертву, и они разбежались. Некоторое время было тихо, но потом с той стороны, куда утащили труп, послышалось чавканье, ворчанье и хруст костей.
Затишье позволило нам беречь топливо. Но через полчаса в темноте опять в нескольких местах полукруга засветились глаза. Первая жертва только раздразнила аппетит. Я вынул часы: было четверть первого и до рассвета оставалось часа три. Куча топлива у нас сильно сократилась, хотя куски жердей еще остались.
– Подкинь кустик, Лобсын! - сказал я, приготовляя ружье.
Огонь вспыхнул и озарил волков. Я целился в двух, сидевших друг возле друга на задних лапах. Один, очевидно, раненый, отскочил с визгом, второй, убитый наповал, покатился по склону холмика и свалился в устье шахты у подножия.
Остальные сначала скрылись, но потом один за другим пробрались в шахту, чтобы разделаться с убитым. Это опять позволило нам сберечь топливо.
Но тут кони снова захрапели, и мы оба вынуждены были вскочить и загородить собою дверь фанзы, чтобы напуганные животные не выскочили из нее. Они, храпя, напирали на нас. За ними над задней стенкой фанзы я различил глаза волка, очевидно, стоявшего на задних лапах. Момент был критический. Хотя револьвер был у меня в кармане, но рвавшиеся кони не давали возможности высвободить руку и даже, если бы это удалось, я не мог бы прицелиться и выстрелить возле самой морды лошади. От этого она бы совершенно обезумела.
К счастью, конь Лобсына вскинул задом и обеими нотами ударил по задней стенке. Глаза волка исчезли. Мы с трудом успокоили коней, и, пока Лобсын держал их, я подкинул топлива, взял в левую руку горящий куст, в правую револьвер с взведенным курком, обогнул фанзу и выстрелил в убегавшего волка, когда он был еще шагах в семи от меня. Он упал, но тотчас же вскочил и на трех ногах ускакал. Я, видимо, перешиб ему заднюю ногу.
Во избежание новых попыток волков пробраться в фанзу с задней стороны мы развели там второй маленький огонек и поддерживали его все время. Но из-за этого уже не было возможности подбрасывать по временам больше топлива в костер спереди, чтобы видеть силуэты волков и вернее целиться в них. Пришлось изредка стрелять в темноту, целясь ниже светящихся глаз, крупной дробью, сберегая патроны с картечью.
Наконец, уже в половине третьего, когда рассвет был близок, мы разожгли костер остатками топлива, и я сделал два выстрела один за другим по волкам, собравшимся кучкой вокруг одного, вероятно, издыхавшего. Всем, очевидно, хорошо попало, так как они отбежали и больше не появлялись.
Но вот стало светать. Из темноты мало-помалу выступали холмики, ближайшие фанзы, отвал белого кварца у одной из шахт, а звезды меркли и исчезали. Кони успокоились. Мы насыпали им в кормушки по хорошей порции сухарей и повесили кормушки на морды. У нас осталось еще немного холодного чая, который поставили на догоравший огонь. После такой тревожной ночи подкрепиться чашкой горячего чая было очень приятно.
Как только совсем рассвело, мы возобновили раскопку. Канавку, доведенную накануне до боковой стенки фанзы под окошком, мы повернули вдоль нее, к передней стенке, и сразу же откопали еще десяток кусков кварца с золотом и, наконец, в самом углу у передней стенки нашли глиняный горшочек с узким горлышком. Он лежал на боку, а горлышко было закрыто кожаной пробкой, залитой воском. Горшочек был очень тяжелый.
– Вот это самый настоящий клад! - воскликнул я, когда Лобсын отгреб разрыхленную землю и вынул горшочек.
Я поднял его: на воске пробки видна была печать с китайским иероглифом. Горшочек весил около десяти фунтов.
– Не будем открывать его здесь, - предложил Лобсын. - В нем, конечно, чистое золото, которое чиновник получил от рудокопов и не мог увезти в город, опасаясь, что по дороге туда дунгане остановят его и золото отберут.
– Нужно еще покопать, - предложил я, - чтобы потом не каяться.
Мы продолжили канавку вдоль передней стенки, но ничего не обнаружили. Точно так же раскопка в другом углу комнаты и в двух местах среди нее не дала ничего, кроме мелкого щебня, такого же, как и вообще в почве холмов.
– Ну, каково, Фома? - спросил Лобсын, закончив последнюю ямку и бросив лопатку. - Видишь, я тебя не обманул. Старый китаец оставил здесь золото, а в книжке правильно записал, где оно закопано. Теперь у тебя будут деньги, чтобы купить хорошего товара и отправить меня с караваном.
– А у тебя будут деньги, чтобы купить хороших верблюдов и нанять себе в помощь погонщика, - сказал я.
– Мне не нужно это золото! - возразил Лобсын. - У меня хорошая юрта, немного скота, жена. Я буду водить твой караван, ты будешь платить мне больше за работу, и я буду жить еще лучше, чем до сих пор. Ведь ты меня из нищего и бродяги человеком сделал и всем, что у меня есть, я тебе обязан.
Очень удивил меня Лобсын своим бескорыстием и обрадовал своей преданностью. Но я не мог согласиться взять себе все золото и заявил ему решительно: