Иван Варфоломеевич, безоговорочно причислив Федора Федоровича к когорте "птенцов гнезда Петрова", решал для себя вопрос: какая из двух партий большей силой возобладает? Но глаза у генерал-губернатора были прозрачны и не выражали ничего.
На этом разговор закончился.
Гость пригубил из бокала и в сопровождении хозяина прошел в отведенные ему апартаменты. Разговором он остался недоволен.
В последующие дни Федор Федорович интересовался делами торговыми в Кяхте, ознакомился с положением Морской школы в Охотске, встречался с чиновниками канцелярии.
Через неделю он отбыл в Петербург.
Иван Варфоломеевич провожал гостя, стоя у подъезда дворца с той же в точности улыбкой, с которой и встречал его семь дней назад. Когда карета отъехала, генерал-губернатор прошел в свой кабинет и в глубокой задумчивости сел за стол.
Флотилия Шелихова шла с хорошим ветром. На синем небе не было ни облачка. Пена, брызги, ветер в лицо! Галиот "Три святителя" разваливал сверкающие волны.
Григорий Иванович был рад такому удачному началу похода. От самого Охотска, как с банок снялись, шли под полными парусами. Ночами, правда, Измайлов парусность велел уменьшать, так как опасался плавающих льдов. Море Ламское коварно, льды здесь и летом встречались.
Сейчас, на палубе, Измайлов говорил:
- Вода в море этом по кругу ходит. В проливы Курильские из океана вливается, как в бутыль, и на север прет. Оттуда сваливает вдоль восточных берегов, к югу тянет, с севера льды наносит. Иные льдины идут притопленные. Вот этих-то опаснее нет. Каверза истинная.
Григорий Иванович, слушая, щурился и подставлял лицо солнцу. Под напором ветра, надувшего паруса, мачты пели ровно и сильно, и звук этот был как гудение тяжелого шмеля.
- Я вот, - говорил Измайлов, - в Петропавловском аглицкий бриг видел, обшитый медью листовой по дереву. Тому все нипочем. Льды не льды, а он себе идет!
- Ничего, - сказал Григорий Иванович, - и мы пройдем.
Лицо Шелихова менялось: то тень на него ложилась, то солнечный луч, то опять тучи пробегали. И казалось, что глаза то надеждой загорались, то вдруг гасли.
У борта ватажники рыбу ловили, сидели компанией на палубе под хорошим ветерком. Ветер трепал бороды, ворошил волосы. За главного у рыбаков был Степан.
- Присаживайся, - сказал он Шелихову. - Рыбка - сладость.
Григорий Иванович попробовал: и впрямь рыбка сладость была, строганине из осетра или тайменя не уступит.
- Воля, - Степан показал рукой в море. - Прямо степи наши зауральские!
Глаза у него вспыхнули.
У мужиков лица темные, шеи морщинами перерезаны, как шрамами, руки узласты.
- Воля, - выдохнул кто-то.
Небо на западе высветилось красным, закат залил волны, как кровью. Даже паруса на галиотах закраснелись.
- К ветру, - сказала Наталья Алексеевна. Всю жизнь на море прожила, знала приметы.
Но не только ветер обещал закат. Измайлов разглядел тучки у горизонта, а это говорило: ветер не только посвежеет, но и направление его изменится.
Приметы не обманули. Ветер переменился на восточный. Суда пошли переменными галсами. Команды измотались, не сходя с мачт. Степан, на что сильный мужик, и то плечи опустил. Руки горели, натертые канатами.
На горизонте из моря выросли темные громады скал. Что-то затемнело на волне, потом все явственнее показались гранитные лбы. Курильские острова. Волны у скал ярились, одетые пеной.
К проливу подошли в полдень, солнце как раз над головой поднялось. Справа низким берегом показалась камчатская земля, пихтарник чахлый, белые камни.
Мужики с опаской оглядывались:
- Камень один…
- Здесь, братцы, чесаться забудешь!
Григорий Иванович увидел, как прет в пролив вода, черная, дыбящаяся буграми.
Воды немало повидал Шелихов, а такой еще не приходилось. Галиот затрясло, будто его подбрасывали снизу.
Надрывая глотку, заорал Измайлов на команду. Ватажников подстегнуло как бичом. Мужики разбежались по местам, шлепая лаптями.
До низкого, полого спускающегося к морю берега оставалось рукой подать. Видно было уже, как вскипают в камнях у берега крутящиеся воронки, как расшвыривает волна гальку. Волна через борт плеснула, окатила палубу, Тут бухнула, как выстрел, команда Измайлова - переложить паруса. Судно крутнулось на волне и, взяв ветер, понеслось в море. Камчатский берег за бортом мелькнул и стал уходить.
Измайлов, сорвав шляпу, перекрестился.
Через полчаса галиот вышел из пролива на спокойную воду, и капитан положил судно в дрейф. Стали ждать отставшие галиоты. Команда спустилась вниз, на палубе оставались несшие вахту да Измайлов с Шелиховым. Солнце быстро клонилось к горизонту.
Григорий Иванович вглядывался, стараясь разглядеть белые паруса. Но ни "Святого Михаила", ни "Симеона и Анны" не было видно. "Что там у них? Не беда ли?"
Заложив руки за спину и стуча каблуками ботфорт по палубе, Измайлов похаживал, недовольно бормоча под нос.
Вдруг с мачты матрос крикнул:
- Парус у острова!
Измайлов бросился к борту. Но тут уже и Шелихов на темном фоне скал увидел долгожданные паруса.
Галиот "Симеон и Анна" вышел из тени острова, и его паруса вспыхнули в лучах стоящего над горизонтом солнца нестерпимо ярко, как факелы. Галиот подходил, будто вырастая из волн.
Еще через час подошел "Святой Михаил" и присоединился к флотилии.
Каюта была тесна, но все же уселись за стол и Шелихов, и Голиков, и три капитана галиотов. Наталья Алексеевна разливала чай. Лица у собравшихся скучные: сидели давно, а договориться не могли.
Скудный свет освещал стол и покрытые оленьими шкурами рундуки вдоль бортов. На одном из рундуков лежал крупный человек с седой бородой и с густыми бровями над горящими глазами - Константин Алексеевич Самойлов. Третий день его ломала болезнь.
Чай пили не спеша, по-сибирски.
- Думай не думай, - напористо говорил Михаил Голиков, - но раз Курильский пролив миновали, торопиться надо к островам Алеутским.
Самойлов промолчал, хотя разговор ему не нравился.
Измайлов, отхлебывая глоточками чай, сказал мягко:
- Мастерица ты, Наталья Алексеевна, заваривать! Уважила.
Помолчали. Измайлов продолжил:
- Ветер, ежели на Алеуты идти, - противный нам. Трудненько будет. Людей изведем. Измотаем вконец.
- А как идти? - наступал Голиков.
Измайлов ему:
- Ты чай, чай пей. Остынет. Пущай вон Константин Алексеевич скажет. Он нам с тобой не чета, по океяну многажды ходил.
Но Самойлов и сейчас промолчал.
- Да, ветер непопутный на Алеуты, - сказал капитан "Симеона и Анны" Дмитрий Иванович Бочаров.
И Олесов, капитан "Святого Михаила", согласился с ним. Сидели они рядом. Бочаров высокий, с решительным и открытым лицом, которое говорило: прикажут - пройду и через огонь. Олесов не выглядывал столь решительным человеком, но видно было - если доведется рисковать, он проявит мужество и смелость.
Голиков усмехнулся.
- Мы, - сказал он, - бобров бить вышли, зверя морского. Компаньоны-то по головке не погладят за проволочку!
Хозяйский племянник чувствовал свою силу. Он помнил наказ Ивана Ларионовича: "Ты поглядывай там, наш интерес блюди".
- Миша, - сказал вдруг Самойлов с рундука, - не гони. Компаньоны компаньонами, а зверя с умом бить надо. Бобер дорог, но и жизни людские не пустяки.
Олесов достал карту и расстелил на столе. Фонарь с крюка сняли, поставили на стол. Головы склонились.
На полях старой карты приписки разными почерками и чернилами. Были и такие, что едва видны. Здесь все беды капитанские: где и какие течения, какие рифы, приметы, привязанные к местам. Корявым пальцем Измайлов водил по карте:
- Вот Алеуты. А ветер сейчас вот какой. В бейдевинде идти надо. А лавировкой сколько миль намотаем лишних? А не дай бог шторм?
- Пуглив ты что-то стал очень, - заметил Михаил.
- Не пуглив я, но башка у меня на плечах пока есть!
И быть бы большому лаю, но Шелихов властно сказал:
- Хватит, уймитесь.
Невесело получилось, не того от совета хотел Шелихов. Вот так всегда: хочешь одного, а выходит другое!
- Думаю, так, - начал Самойлов и спустил ноги с рундука. - К острову Беринга идти надо. Там осмотримся и определимся по погоде и ветру.
Все слушали с вниманием. Но Константин Алексеевич вновь замолчал. Вперед сунулся Олесов:
- Ну, ну, - подбодрил его Шелихов, - говори.
- Да, вот, - начал несмело Олесов. Скромный был мужик. - Ватага у нас хорошая, ничего не скажешь. Но мужики в лямку морскую еще не втянулись. Руки многие побили. На ванты лезет и кровью же их пятнит… Вот как… - И уже уверенно закончил: - С противным ветром сейчас нам не уйти далеко.
- Все, - сказал тогда Шелихов, - к острову Беринга идем всей флотилией. Там оглядимся. А перед компаньонами, - он взглянул на Михаила Голикова, - я отвечу.
Стуча каблуками по трапу, капитаны вышли на палубу. Тихая ночь стояла над морем, небо высвечено звездами. Полная луна висела над горизонтом. Чуть в стороне от нее две звезды, как два сияющих глаза. От луны море играло бликами. У борта галиота на волнах качались байдары. Из байдар были слышны голоса.
- Ну, - сказал Шелихов, - с богом.
И пожал руки Бочарову и Олесову.
С борта спустили веревочный трап. Первым через борт, царапнув ботфортом, полез Бочаров, за ним Олесов. По воде зашлепали весла. Байдары ушли в море, к темневшим галиотам.
Шелихов, взявшись за влажные ванты, смотрел вслед байдарам. Вода, срываясь с весел, вспыхивала в лунном свете текучим жемчугом.
- Не нравится мне ночь, - сказал Самойлов, - не нравится.
- Тихо вроде бы, - глухо ответил Измайлов.
- Да вот то-то и не нравится, что очень уж тихо.
- Дзынь! - ударил колокол на "Симеоне и Анне".
- Дзынь! - звонко откликнулся "Святой Михаил".
И густо, басовито ударил колокол "Трех святителей":
- Дзынь! Дзынь!
С моря потянуло сырым и знобким ветром.
Шелихов проснулся от великого шума и топота ног над головой. Сунулся за сапогами, но корабль вдруг так качнуло, что он головой вперед слетел с рундука.
- Гриша, что это? - тревожно вскрикнула в темноте Наталья Алексеевна.
Шелихов, шаря руками, отыскал сапоги. Бормоча крепкие слова, кое-как обулся и кинулся из каюты. Услышал: скрипит корабль, шпангоутами опасно потрескивает.
Галиот вновь качнуло. Шелихов вылетел на палубу пулей. По лицу хлестнуло ветром. Григорий Иванович увидел необычно зеленое море, стремительно летящие барашки волн и вдали галиот "Святой Михаил". На вантах галиота висели люди, убирая паруса.
На мокром лице Измайлова усы поникли сосульками, но глаза были бойкие, страху в них не чувствовалось.
- Шквал, - крикнул он Шелихову, - сейчас еще ударит!
Паруса на гроте и фоке "Трех святителей" были зарифлены, только прямые паруса на бушприте, вынесенные вперед, держали судно носом к волне. В вантах свистел ветер.
- Шторм идет! - прокричал Измайлов и, оборотившись к мужикам, заорал: - Крепить все на палубе! Люки задраивать! Леера тянуть!
Шелихов огляделся. Галиоты "Святой Михаил" и "Симеон и Анна" под сильным ветром уходили на север. "Святой Михаил" шел с большим креном на левый борт. На галиоте "Симеон и Анна" с фок-мачты сорвало брамсели, паруса бились на реях изорванными лоскутами.
Море было изумрудно-зеленым и словно горело. По волнам метались пенные полосы.
Новый шквал с грохотом и воем обрушился на "Три святителя". Сбитый волной, через палубу пролетел ватажник, сильно ударился плечом о колонку рулевого колеса и скорчился у ног Шелихова. Григорий Иванович живо к нему наклонился. Это был Степан. Черную повязку сорвало, и Шелихов увидел багровый шрам клейма. Все лицо у Степана было залито кровью. Шелихов выхватил из кармана тряпицу, но новая волна, хлестнув через борт, потащила обоих по палубе. И быть бы Степану в море, не удержи его Григорий Иванович у фальшборта.
Галиот подняло, но он все же перевалил через вал и, ухнув обнаженным днищем, покатился вниз.
Шелихов с трудом поднял тяжеленного Степана, безвольно повиснувшего на руках, и понес к трапу в трюм. Навстречу кинулась Наталья Алексеевна, помогла удержать Степана, снести в каюту.
Шторм разбушевался, волны захлестывали палубу. Галиотов "Святой Михаил" и "Симеон и Анна" не было видно. Валы ходили выше мачт. Несмолкающий гул, грохот и вой стояли над морем. Галиот мотался из стороны в сторону.
Измайлов приказал привязать себя накрепко к мачте. Он сильно расшибся о борт.
Пошел дождь, потом по палубе застучали, запрыгали изрядные, с голубиное яйцо, градины. По палубе, как по льду, катались ватажники. Редко по здешним местам бывало, чтобы в начале сентября да град.
Особо ярый вал сорвал с палубы байдару. Одному ватажнику голову повредило, другому вышибло плечо. Байдару закрутило на волнах, как щепу, и унесло.
Зашибленных поволокли вниз. Григорий Иванович увидел, как из люка лезет Степан на палубу. Приседая, он побежал к своему месту у фок-мачты. Глаза у него от злости были белыми.
Новый вал налетел, и Шелихову уже стало не до Степана.
Измайлов сорванным голосом засипел:
- Право руля!
Шелихов оборотился к рулевому. Тот лежал грудью на рукоятях колеса и хрипел от натуги. Шелихов метнулся к нему и навалился на рукояти. В спине что-то хрустнуло. Колесо подалось, и галиот развернулся к волне носом.
Шторм пролетел. На носу галиота зазвонил колокол.
- Туман, - сказал Измайлов. - Видишь, Григорий Иванович?
Капитан стоял рядом. Шелихов увидел - с востока ползла белая клубящаяся стена, закрывая и море, и темнеющее небо.
Колокол внезапно смолк. Лицо Измайлова застыло.
- Нет ответа, - обернувшись к Шелихову, сказал капитан.
Григорий Иванович понял, что они потеряли из виду "Симеона и Анну" и "Святого Михаила". На колокольный бой галиоты не ответили.
- Смолу надо зажечь, из пушки ударить, - приказал Григорий Иванович.
Он не хотел верить, что суда погибли.
А туман уже лег на судно. Сначала верхушки мачт закрыло белой, кипящей пеленой, затем утонули в тумане борта и, наконец, руку протянув, Шелихов не различил своих пальцев.
Туман такой необычной плотности моряки называли "белой шубой". Шел он за штормом, рождаясь на перепаде температур. Ежели судно попадало в туман, капитаны останавливали ход, отстаиваясь на волне.
Измайлов распорядился паруса убрать. Судно сбросило ход.
В бочонке принесли смолу и запалили. Смола горела плохо: шипела, брызгалась, дымила. Огонь едва был виден.
Брызги горящей смолы падали на мокрую палубу, мужики давили ее лаптями.
Из пушки ударили раз и другой, но звук гас. Галиоты знать о себе не давали.
Шелихов приказал держать пламя. Море за бортом колыхалось безмолвное. Туман, туман клубился над волнами.
Степан ковырял дырявые лапти. Лапти никуда не годились: рвань, выбросить только. Рядом мужик голый плясал у костра, тело синее - замерз гораздо.
В злопамятную ночь, когда в туман попали, корабль все же отстоялся. Утром туман сошел, потянуло ветром, и галиот понемногу подался к северу. Остальные корабли так и не объявились.
- Все одно, - сказал Шелихов, - идем к острову Беринга. Даст бог и они придут.
До острова дошли благополучно. Но здесь приключилась беда: напоролись на камень. Ниже ватерлинии, у носа, попортили две плахи. С такой порчей в море не пойдешь.
Галиот завели в бухту и облегчили, часть груза сняв на берег.
Шелихов послал людей сыскать подходящий лес.
Мужики нашли лес на дальнем конце острова. Связав стволы, три дня перли на лямках. Наломались, но были довольны.
Устюжане поставили козлы, стволы на плахи развалили и начали латать галиот. Мужик, плясавший голым у костра, Тимофей, только что вылез из воды и сейчас стучал зубами.
- Прикройся, - шикнул на него Степан, - хозяйка идет.
Тимофей торопливо набросил армяк. Подошла Наталья Алексеевна, в руках скляночка.
- На, выпей здоровья для.
Мужик перекрестился, скляночку опорожнил, и в лице появилась краска: ожил.
Григорий Иванович, как только стали у острова, послал троих собирать колбу. Первое средство от цинги. Страшная болезнь цинга, подбирается незаметно, человек слабнет, на ходу спит, глаза стоялые. Потом на ногах черные отметины появляются. Это уж совсем худо. Здесь, на острове, была могила капитана Беринга. От цинги проклятой капитан сей славный погиб вместе со своей ватагой.
Но не только цинга заботила Шелихова. Шла вторая половина сентября. Лучшее время уходило. Где же отставшие галиоты? Целы или погибли в шторм? Ждать надо, а сколько? Дни золотые проходят. Лист ольхи и рябинника уже лежал на земле, трава жухла, паутина над островом летела.
По ночам Григорий Иванович велел на берегу жечь костры, благо плывуна море на гальку прибрежную нанесло достаточно. Костры пылали, вздымая пламя, но на море, сколько ни всматривались ватажники, не было парусов. Только белые барашки волн да крикливые чайки.
- Однако, - говорили мужики, - знать, далеконько их штормом угнало.
- А может, братцы, и в живых-то их нет?
- Молчи…
Григорий Иванович, убеждая себя и других, говорил:
- Придут галиоты, обязательно придут!
А на море все то же: волны под солнцем, чайки.
Устюжане между тем дело свое сделали: плахи треснувшие заменили и место порченное засмолили. Галиот был снова готов к походу.
В один из дней к Шелихову пришел старший из устюжан. Потоптался в дверях каюты, теребя шапку в руках. На приглашение прошел вперед и сел на рундук.
- Григорий Иванович, вот как я разумею. Сели-то мы здесь, на острову, видать, надолго. Ватажники, конечно, недовольны будут. Зиму здесь непросто просидеть.
- Ты подожди гадать, - сказал Шелихов. - Говори, что у тебя?
- Да что у меня? - Устин задумался. - Раз на зиму садимся, кораблик надо из воды вытянуть, на берег поставить. Зима придет - льдом его, как орех, раздавит. Мухи снежные полетели вчера. Значит, и до холодов недолго. Сорок дней, старые люди говорили, от первых мух до крепкого снега. А сорок дней быстро пройдут.
- Так, - протянул Шелихов, - и что же?
- А то, что людишек надобно на остров гнать, лес добыть. Салазки приготовить для судна. Ворот смастерить добрый. Все это время требует. Место надо подыскать надежное, куда галиот вытягивать.
- А может, погодим? - помедлив, спросил Григорий Иванович. - Народ всполошим, а тут галиоты придут.
- Нет, - возразил Устин. - Надо дело делать, а то поздно будет. Самое время людей посылать.
В тот же день Шелихов зазвал в каюту Измайлова, Самойлова, Устина, Голикова, Степана. Понимал - большой груз должны они взять на себя, согласившись на зимовку на острове. Но понимал Шелихов и то, что уходить нельзя, не дождавшись отставших галиотов.
Самойлов с Измайловым согласились.
- Ватаге надо объявлять: зимуем здесь.
Михаил Голиков возразил:
- А Иван Ларионович что скажет? Он нас в будущем году назад ждет.
- А ты не гадай, когда вернемся, - сказал Самойлов. - Проси бога, чтобы вернулись только. Загад не бывает богат.
- Нет, - настаивал Голиков, - я не согласен на зимовку.