...Рукопись "О воздушном летании..." выглядела весьма солидно. Выписки Александр Иванович сопровождал ссылками на источники. Правда, исследователей смущало одно обстоятельство: никак не удавалось найти "Дела воеводы Воейкова 1730 года" и "Записок Боголепова". А из них-то и почерпнул Сулакадзев описание полетов кузнеца Черпак-Грозы и подьячего Крякутного. Утешало следующее предположение: со временем недостающие источники непременно будут обнаружены в архивах.
Так это вскоре и оказалось. Уже в 1911 году подтверждение полета Крякутного пришло из... Германии! Родных немедленно поделился этой радостью с читателями журнала "Вестник воздухоплавания". "...Из тех данных, которые закреплены рукописью Сулакадзева, - писал он в статье "Заслуга по истории воздухоплавания библиофила Сулакадзева", - недавно, по сообщению "Нового времени" от 30 сентября прошлого года, в Мюнхене была найдена в музее открытий и изобретений (курсив наш. - Авт.) Ракеевым в старом списке запись на русском языке и переводом ее на немецкий, в которой сообщается о подъеме в г. Рязани в 1731 году подьячего Крякутного на изобретенном им воздушном шаре..." Комментарии здесь, как говорится, излишни. Остается только поверить, что в этой истории А. Родных заблуждался вполне искренне и над ним в этот момент не витал дух-искуситель в образе... Александра Ивановича.
Так уж получилось, что в течение почти пятидесяти лет рукопись Сулакадзева всесторонне и критически не анализировалась. Не говоря уже о том, что никто почему-то не обращал внимания на грубые исправления в ее тексте. Правда, в рецензии на книгу А. Родных "История воздухоплавания и летания в России" журнал "Современник" в 1912 году упрекнул автора за "...неизвестно для чего приведенные им и совершенно не нужные в научном труде сведения о различных, знакомых каждому, верованиях в летающие существа, Змея Горыныча и т. п. ...".
В 1958 году сотрудница отдела древнерусской литературы Пушкинского дома В. Ф. Покровская решила восстановить в рукописи Сулакадзева первоначальный текст, скрытый под позднейшими правками. По ее просьбе сотрудник лаборатории консервации и реставрации документов АН СССР Д. П. Эрастов сфотографировал эти места в инфракрасных лучах. Результаты оказались поразительными и вместе с тем закономерными. Так, в эпизоде, помеченном 1745 годом, на воздушных змеях поднимался не "карачевец" (то есть житель Карачевского уезда. - Примеч. авт.), а, как оказалось, какой-то "кавказец". А под словами "Нерехтец Крякутной фурвин" скрывался... "немец крщеной Фурцель"!
Внимательно пройдемся еще раз по рукописи "О воздушном летании...". Открывается она цитатой летописного характера о применении бумажных змеев князем Олегом. Историк Н. М. Карамзин, приведя этот текст в первом томе своей фундаментальной "Истории государства Российского", сопроводил его ироническим примечанием - "...в некоторых русских летописях прибавлено следующее забавное обстоятельство", справедливо полагая, что "бумажные змеи" были вставлены безвестными, но любознательными грамотеями-переписчиками XVII - XVIII веков. Сулакадзев по понятным причинам не привел в рукописи примечание Карамзина, а источник, на который он ссылался, относится к началу XVIII века и, естественно, не может считаться древним историческим документом. Добавим, что сомнения маститого русского историка были вполне обоснованны: бумага появилась на Руси только в XIV веке-спустя пять веков после смерти князя Олега - и даже тогда являлась большой редкостью.
Воздушный шар - первый летательный аппарат, изобретенный человечеством. Братья Монгольфье, как известно, затратили огромные средства и преодолели немало технических трудностей, прежде чем их тепловой аэростат - "монгольфьер", как принято теперь его называть, смог подняться в воздух с людьми на борту. Государство, между прочим, не выделило братьям на их опыты ни франка, но, к счастью для истории воздухоплавания, они были людьми богатыми - владельцами бумажной фабрики и смогли довести свое детище до практического применения. И еще одна любопытная подробность: на первых порах Монгольфье совершенно не понимали физической сути своего открытия. Они считали, что подъемная сила их шаров возникает не из-за уменьшения плотности воздуха при нагревании, а благодаря свойству заряженного электричеством воздуха отталкиваться от земли. Именно поэтому они жгли под отверстием шара сырую солому и шерсть, полагая, что дым от сгорания этих веществ наделен отталкивающим свойством в наибольшей степени.
В первой половине XVIII века Российскому государству было не до воздухоплавательных опытов, перед ним стояли куда более насущные проблемы. Но даже если на секунду предположить, что "подьячий Крякутный" или "немец крщеной Фурцель" и совершили на средства неизвестного мецената полет, то это событие обязательно нашло бы отражение в документах тех лет. Официальных. Не только в частных "Записках Боголепова". Увы! Полет не оставил ни малейшего следа в делах канцелярии рязанского воеводы за 1731 год. Не упоминается он и в работах Рязанской ученой архивной комиссии, созданной во второй половине XIX века для разбора исторических бумаг. Хранят молчание и бумаги синода, который якобы должен был рассматривать дело о предании великому отлучению от церкви "еретика" Крякутного.
А не летал ли Крякутный на воздушном шаре, наполненном не дымом горящих сырой соломы и шерсти, а... водородом? Одно время высказывалось и такое "предположение". С точки зрения его авторов, сделать это было проще простого. Достаточно было взять газонепроницаемую материю, немного железа и серной кислоты. И смело лететь...
А теперь еще раз перенесемся в прошлое. В 1610 году алхимик Ян Гельмонт установил существование газов, а в 1766 году английский химик Генри Кавендиш открыл и исследовал водород. Но практические опыты с водородом уже для целей воздухоплавания впервые провел в 1781 году физик Тиберио Кавалло; ему, однако, не удалось найти материи, через которую не просачивался бы этот легкий газ. "Пузыри, - читаем мы в его записке, поданной в Лондонское Королевское общество, - даже такие тонкие, как рыбьи, оказались тяжелее воздуха и поэтому непригодны. Мне так и не удалось сделать легкий и прочный пузырь, хотя я пробовал вдувать горючий газ и в густой раствор резины, и в густой лак, и в масляную краску. Переходя от одной попытки к другой, чтобы добиться успеха в своем опыте, я употребил, наконец, лучшую китайскую бумагу. Но и тут меня ждало разочарование: оболочка не наполнялась, газ проходил через поры бумаги, подобно тому, как вода проходит через решето..." Трудности, с которыми столкнулся Кавалло, испытали на себе и братья Монгольфье. Это и навело их на мысль использовать вместо водорода горячий воздух.
Аэростат французского профессора Шарля, наполненный водородом, поднялся в воздух девять дней спустя после полета Розье и Арланда на монгольфьере. Но перед этим профессору физики пришлось изрядно помучиться над решением все той же труднейшей проблемы: как удержать легкий газ в оболочке? Первые опыты были просто плачевны. Для заполнения шара, который с трудом поднимал всего 8 килограммов, Шарлю пришлось израсходовать 500 килограммов железа и 250 килограммов серной кислоты! В конце концов не обошлось без помощи братьев Робер: после длительных экспериментов они все же разработали газонепроницаемую материю. И только после этого водородные аэростаты-"шарльеры" завоевали себе "место под солнцем" и вскоре уверенно потеснили "монгольфьеры".
Какой же вывод можно сделать из истории братьев Монгольфье и профессора Шарля? Во-первых, создание воздушных шаров оказалось чрезвычайно дорогостоящим предприятием. Явилось результатом творческих усилий многих людей. А во-вторых, скрыть от внимательных взоров современников подготовительные работы, многочисленные опыты практически невозможно. А тем более невозможно сделать аэростат в одиночку.
Но как же все-таки быть с таинственными "Записками Боголепова"? Может быть, продолжать искать в архивах? Ведь из них-то Сулакадзев почерпнул и еще один случай "воздухолетания": в 1745 году "...из Москвы шел какой-то карачевец и делал змеи бумажные на шестиках, и прикрепил к петле. Под нею зделал седалку и поднялся, но его стало кружить, и он упал, ушиб ногу и более не подымался...". А что известно о самом С. Боголепове?
Боголепов, по словам Сулакадзева, якобы приходился ему дедом со стороны матери. В молодости он служил в канцелярии рязанского воеводы, а в 1756-1761 годах был полицмейстером в Рязани. В конце жизни сочинил "...записки, кое весьма драгоценны о царствованиях и происшествиях". В имении Боголепова Пехлеце и родился в 1771 году Сулакадзев.
Все эти родословные сведения приведены в "Летописце Рязанском", составленном... самим же Сулакадзевым по выпискам из известных книг и рукописей. "Летописец" не представляет никакой научной ценности, но прекрасно характеризует вкусы и интересы самого Александра Ивановича.
Так, больше всего Сулакадзева интересовали разные пикантные подробности из жизни "сильных мира сего" и "еретические", запрещенные церковью книги. Но среди этих "тайн" почему-то не нашлось места в "Летописце Рязанском" для удивительных полетов "прикащика Островкова", "кузнеца Черпак-Грозы" и "подьячего Крякутного".
А что сообщают нам о Боголепове официальные документы? Как-никак полицмейстер был в городе фигурой заметной. Авторы запросили Государственный архив Рязанской области. И что же выяснилось? В бумагах Рязанской воеводской канцелярии за 1705-1781 годы нет ни единого упоминания о "полицмейстере" Боголепове. Вот почему многолетние поиски его "Записок" оказались, как и следовало ожидать, совершенно бесплодными. Потому что придуманы были все тем же Сулакадзевым...
Над разгадкой подделок Сулакадзева трудился не только А. Н. Пыпин, но и такие крупные советские ученые, как М. Н. Сперанский и И. П. Смирнов. Еще не все его рукописи обнаружены и исследованы. Но сегодня уже ясен творческий "почерк" Александра Ивановича, что дает возможности приподнять завесу над тайной его произведений.
Для описания заведомо отсутствовавших исторических событий Сулакадзев старался посмотреть на них глазами современников, как бы со стороны. Придумав, например, "Записки Боголепова", он тем самым пытался утаить свою причастность к выдуманным воздушным полетам. Рукописи свои он по возможности датировал. Это действовало подкупающе на доверчивых коллекционеров, однако показывало его одностороннее и примитивное представление о хронологии.
Для своих "древних" рукописей и "памятников" славянского прошлого Сулакадзев создал алфавит, с трудом поддающийся расшифровке. По сути дела он представлял собой переиначенное славянское письмо. Но в этом случае его покупатели просто переставали что-либо понимать. Однако сам же Александр Иванович и приходил к ним на помощь, собственноручно переводя свои же произведения. А для того чтобы самому не запутаться в различных алфавитах, составил к ним переводную табличку - ключ к "шифровкам". Эту табличку потом и нашли в его бумагах.
Изобретя особый алфавит, Сулакадзев создал и свою лексику в виде набора испорченных церковнославянских и русских слов, ставивших в тупик исследователей. Так, фамилию Фурцель переделал он в таинственное слово "фурвин", и над его расшифровкой поломало голову немало популяризаторов воздухоплавания.
Одни, например, считали, что "фурвин" - это большой мешок, другие видели в нем отзвук голландских морских терминов.
Чутко реагировал Александр Иванович и на все изменения общественных веяний. Вначале решил он запустить на воздушном шаре крещеного немца Фурцеля. Недалекому Александру Ивановичу казалось, что так будет правдоподобнее. После войны 1812 года, когда в русском обществе усилились патриотические настроения, заменил Фурцеля на "Нерехтеца Крякутного". И даже не потрудился аккуратно внести исправления в текст рукописи.
Сулакадзева, как и многих других фальсификаторов, всегда влекло к любому тайному знанию. Недоступному для простых смертных. На своей квартире в Семеновском полку он устраивал собрания типа масонских лож. Охотился за разными сведениями из специальных журналов, пользовался городскими слухами, которые, по его мнению, не были известны другим. И все тщательно записывал в отдельные тетрадочки, некоторые из которых сохранились. Одержимый этой страстью, Александр Иванович не мог удержаться и нередко переходил к вымыслам.
Сулакадзев не уничтожал, как Герострат, рукописи. Он их создавал. Но ложь "во благо" тоже становится подчас мощной разрушительной силой. Однако в этом повинен уже не один только Александр Иванович. Семена, которые он щедро разбрасывал, находили благодатную почву среди многих его доверчивых знакомых и вовсе не знакомых исследователей. Все они не избежали обаяния его творческой и кипучей личности, хотя и принадлежали к разным историческим эпохам. Эта доверчивость и создала ту поразительную живучесть произведений Сулакадзева.
Время, как мы убедились, расставило в конце концов все точки над "i" в загадочных историях Александра Ивановича Сулакадзева. Герои его путешествий - подьячий Крякутный, приказчик Островков и кузнец Черпак-Гроза - заняли свое место среди персонажей былин и сказок: Тугарина Змеевича, ковра-самолета и неприязненного змия в образе мужа княгини Февронии. А в рукописи "О воздушном летании..." единственным подлинным фактом остался лишь полет генерала Львова, который он совершил вместе с Гарнереном в далеком 1803 году...
Загадка экспедиции Андре
В истории духовное значение подвига никогда не определяется его практической пользой. Лишь тот обогащает человечество, кто помогает ему познать себя, кто углубляет его творческое самосознание.
Стефан Цвейг
День 6 августа 1930 года выдался ясным и теплым. Солнечный свет заливал ледник, и остров казался прозрачным. Глубочайшая тишина царила вокруг. Море было спокойным, и неподвижные айсберги, окружившие остров, казались уснувшими.
В то утро матросы норвежской промысловой шхуны "Братвог" вместе со шкипером Элиассеном направились к берегу бить моржей. Белый остров - самый восточный в архипелаге Шпицберген. Остров невелик и весь покрыт мощным ледяным колпаком. Лишь в двух местах- в юго-западной и северо-восточной его оконечностях - проглядывают небольшие полоски пологой каменистой земли.
Днем, когда охота была в самом разгаре, шкипер неожиданно вернулся на судно.
- Господин Хорн, - обратился он к руководителю экспедиции, - мне сдается, что мои парни нашли чей-то лагерь. Взгляните-ка на это. - И Элиассен протянул какую-то тетрадь, мокрую и тяжелую. На первой странице можно было разобрать несколько слов: "...санное путешествие 1897 года".
В поисках пресной воды два матроса - Карл Тусвик и Олаф Сален наткнулись случайно в каменистой тундре на проступающую из-под снега брезентовую лодку, доверху нагруженную вещами. Рядом в беспорядке валялись ящики и жестянки с продовольствием, шведский флаг, пустые сани - всего 115 различных предметов снаряжения, каждый из которых Хорн педантично внес в опись. Сомнений у него не было: они напали на следы шведской полярной экспедиции, которая в июле 1897 года вылетела на воздушном шаре в направлении Северного полюса и пропала без вести. После кропотливых раскопок возле невысокой каменистой гряды нашли труп, наполовину вмерзший в лед. На куртке сохранилась монограмма в виде буквы "А". Это были останки Соломона Андре - руководителя экспедиции. На груди у него лежал дневник, хорошо сохранившийся, несмотря на разрушительное действие влаги. Рядом стояли примус, наполовину заполненный керосином, и кастрюлька с остатками пищи. Неподалеку рыбаки заметили в расщелине скалы холм из камней, под которым оказались останки еще одного человека. По инициалам на одежде они выяснили, что это Нильс Стриндберг - самый молодой из аэронавтов. Но что случилось с третьим членом экипажа аэростата?