- Так, значит, вы не едете в Кармен? - прибавил он, помолчав немного.
- Нет, не едем, - ответил Паганель.
- И в Мендосу не едете?
- И туда не едем.
В это время Гленарван подъехал к Паганелю и спросил его, что говорил ему Талькав и почему тот остановился.
- Он спрашивал, куда мы направляемся: в Кармен или Мендосу, - пояснил Паганель, - и был очень удивлен, узнав, что мы не едем ни в одно из этих мест.
- В самом деле, наше путешествие должно ему казаться очень странным, - заметил Гленарван.
- Видимо, так. Он говорит, что мы никуда не попадем.
- Ну что же, Паганель, не могли бы вы разъяснить ему цель нашей экспедиции и почему нам важно двигаться все на восток?
- Это будет очень трудно сделать, - ответил Паганель - ведь для индейца совершенно непонятно, что такое географические градусы, а история документа покажется ему фантастической.
- Чего не поймет он: самую историю или того, кто будет ее рассказывать? - с серьезным видом вставил майор.
- Ах, Мак-Наббс, - воскликнул Паганель, - вы все еще сомневаетесь в моем испанском языке!
- Попытайтесь, мой почтенный друг! - ответил тот.
- Попытаюсь.
Паганель подъехал к патагонцу и принялся объяснять ему цель экспедиции. Географу часто приходилось останавливаться из-за недостатка слов, а также вследствие трудности передать индейцу некоторые особенности дела и разъяснить ему кое-какие чрезвычайно малопонятные для него подробности. Любопытно было глядеть на ученого: он жестикулировал, силился как можно отчетливее произносить, слова и вообще так старался, что пот градом катился у него со лба. Когда ему не хватило слов, на помощь пришла рука. Паганель соскочил с лошади и стал чертить на песке географическую карту, где меридианы пересекались с параллелями, где были изображены два океана и где проходила дорога на Кармен. Ни один преподаватель еще не бывал в таком затруднительном положении. Талькав невозмутимо следил за всеми движениями географа, но по его виду нельзя было угадать, понимает он или нет.
Урок географа длился более получаса. Наконец Паганель умолк, вытер струившийся по лицу пот и посмотрел на патагонца.
- Понял он? - спросил Гленарван.
- Сейчас выясним, - ответил Паганель. - Но если он не понял, то от дальнейших пояснений я отказываюсь.
Талькав не сделал ни одного движения, не проронил ни слова. Он не отрывал глаз от начерченной карты, мало-помалу сдуваемой ветром.
- Ну? - спросил его Паганель.
Казалось, Талькав не слышал этого вопроса. Ученый заметил на губах майора ироническую улыбку и, задетый за живое, собирался было с новой энергией возобновить свой урок географии, но патагонец жестом остановил его.
- Вы ищете пленника? - спросил он.
- Да, - ответил Паганель.
- И ищете именно вдоль этой линии, которая идет от заходящего солнца к восходящему? - прибавил Талькав, пользуясь индейской манерой выражаться для определения дороги с запада на восток.
- Вот-вот.
- Это ваш бог вручил волнам огромного моря тайну пленника?
- Да, сам бог.
- Ну, так пусть воля его свершится, - с некоторой торжественностью проговорил Талькав: - мы будем двигаться на восток и, если понадобится, до самого солнца!
Паганель, придя в восторг от своего ученика, не замедлил перевести товарищам ответы индейца.
- Что за умный народ! - с жаром прибавил он. - Я уверен, что из двадцати крестьян моей страны девятнадцать не поняли бы моих объяснений.
Гленарван попросил узнать у патагонца, не слыхал ли он о каких-либо чужестранцах, попавших в плен к индейцам пампасов. Паганель задал индейцу этот вопрос и стал ждать ответа.
- Быть может… - сказал патагонец.
Этот ответ был немедленно переведен на английский язык, и семь путешественников, окружив патагонца, вперили в него вопросительные взгляды.
Паганель, волнуясь и с трудом подбирая слова, продолжал задавать вопросы. Его глаза, устремленные на лицо медлительно-важного патагонца, словно пытались прочесть на нем ответ раньше, чем он слетит с его губ.
Каждое испанское слово патагонца географ тотчас повторял по-английски, так что, можно сказать, его спутники слышали ответы как бы на своем родном языке.
- Кто же был этот пленник? - спросил Паганель.
- Это был чужестранец, европеец, - ответил Талькав.
- Вы видели его?
- Нет, но я знаю о нем по рассказам индейцев. То был храбрец. У него было сердце быка.
- Сердце быка! - повторил Паганель. - Ах, что это за чудесный язык - патагонский!.. Вы понимаете, друзья мои? Он хочет сказать "мужественный человек"!
- Мой отец! - крикнул Роберт Грант. Потом, обращаясь к Паганелю, он спросил: - Как сказать по-испански: "Это мой отец"?
- Es mio padre, - ответил географ.
Тогда Роберт взял Талькава за руки и с нежностью произнес:
- Es mio padre!
- Suvo padre!- воскликнул патагонец, и взгляд его просветлел.
Он обнял мальчика, приподнял его с лошади и принялся разглядывать с удивлением и симпатией. Умное, спокойное лицо индейца выражало сочувствие.
Но Паганель еще не закончил своих расспросов. Где находился этот пленник? Что он делал? Когда именно Талькав слышал о нем? Все эти вопросы теснились одновременно в его уме. Ответы были тут же получены. Паганель узнал, что европеец был в плену у одного из индейских племен, кочующих по области между Колорадо и Рио-Негро.
- Но где же находился он в последнее время? - спросил Паганель.
- У кацика Кальфукура, - ответил Талькав.
- Не вблизи ли той линии, по которой мы двигались до сих пор?
- Да.
- А кто такой этот кацик?
- Он вождь индейского племени поюхов - человек с двумя языками, с двумя сердцами.
- То есть он хочет сказать, что этот вождь - человек фальшивый на словах и на деле… - пояснил Паганель, предварительно переведя дословно это красивое, образное выражение. - А сможем ли мы освободить нашего друга? - спросил, обращаясь к проводнику, географ.
- Быть может, если он еще в руках индейцев.
- А когда вы о нем слыхали?
- Давно. С тех пор солнце уже два раза посылало пампасам лето.
Радость Гленарвана не поддавалась описанию. Время, указанное патагонцем, совпадало с датой документа. Оставалось предложить еще один вопрос Талькаву, и Паганель не замедлил это сделать.
- Вы говорите об одном пленнике, - сказал он, - а разве их было не трое?
- Не знаю.
- И вы ничего не знаете о том, что теперь с пленником?
- Ничего.
На этом разговор закончился. Представлялось вполне возможным, что трое пленников могли быть давно разлучены. Но из слов патагонца несомненно вытекало, что среди индейцев шел разговор о европейце, попавшем к ним в плен. Время, когда это произошло, место, где находился пленник, даже образная фраза патагонца о его отваге - все, очевидно, относилось к капитану Гранту.
На следующий день,25 октября, наши путешественники с новым воодушевлением продолжали свой путь к востоку. Ехали они по печальной, однообразной, бесконечной равнине, на местном языке носящей название "травезиас". Глинистая почва вследствие действия ветров представляла совершенно гладкую поверхность: нигде не видно было не только камня, но даже камешка. Они попадались только на дне какого-нибудь бесплодного, пересохшего оврага или по берегам прудков, вырытых руками индейцев. Изредка встречались низкорослые рощи с черноватыми верхушками. Там и сям среди них проглядывали белые рожковые деревья - мякоть их стручков сладка, освежающа и приятна. Показывались рощицы фисташковых деревьев - ханаров - и всевозможные виды колючих кустарников, сухость которых говорила о начавшемся бесплодии почвы.
День 26 октября был утомителен. Нужно было поскорее добираться до Колорадо. Лошади, погоняемые своими всадниками, неслись с такой быстротой, что в тот же вечер отряд достиг красавицы-реки пампасов. Индейское название ее - Кобу-Лебу, что значит "великая река". Пересекая на значительном протяжении пампасы, она впадает в Атлантический океан. Там, вблизи устья, происходит любопытное явление: количество воды в этой реке по мере приближения к океану все уменьшается - потому ли, что почва дна реки впитывает влагу, потому ли, что вода испаряется. Наука еще не вполне выяснила причину этого редкого явления.
Добравшись до Колорадо, Паганель, как географ, прежде всего счел нужным искупаться в ее окрашенных красноватой глиной водах. Он был удивлен глубиной реки - явление, объяснявшееся таянием снегов под влиянием летнего солнца. Ширина реки была к тому же так велика, что лошади не в состоянии были ее переплыть. К счастью, двигаясь вверх по течению, наши путешественники вскоре обнаружили висячий мост, сделанный по индейскому способу - из сплетенных гибких палок, скрепленных ремнями. Благодаря этому мосту маленькому отряду удалось перебраться на левый берег, где он и расположился лагерем.
Прежде чем уснуть, Паганель задался целью - точно определить местонахождение Колорадо. Выполнив это, он самым тщательным образом нанес на карту эту реку - за отсутствием Яру-Джангбо-Чу, вдали от него низвергавшей свои воды с Тибетских гор.
Следующие два дня, 27 и 28 октября, путешествие продолжалось без особых происшествий. Перед глазами были все те же виды, та же бесплодная почва. Кажется, нигде нельзя было встретить более однообразный пейзаж, более невзрачную панораму. Между тем почва делалась все влажнее. Приходилось перебираться через затопленные водой низины, так называемые канадас, и через никогда не пересыхающие мелкие лагуны - эстерос, - заросшие водяными травами. Вечером лошади остановились у большого озера Ланквем, вода которого содержит очень много минеральных веществ, поэтому индейцы зовут его Горьким озером. В 1826 году оно было свидетелем жестокой расправы аргентинских войск с туземцами.
Здесь наши путешественники расположились, как обычно, лагерем, и ночь прошла бы спокойно, если бы вокруг не было обезьян и диких собак. Эти шумные животные, терзая, видимо в честь европейцев, их уши, исполнили одну из тех диких симфоний, которую, быть может, и одобрил бы какой-нибудь композитор грядущих лет.
Глава XVII
Пампасы
Аргентинские пампасы простираются от 34° до 40° южной широты. Слово "пампа" арауканское, оно значит "равнина, поросшая травой", и это название как нельзя больше подходит к этому краю. Древовидные мимозы западной ее части и роскошные травы восточной придают ей совершенно своеобразный вид. Вся эта растительность пускает свои корни в слой земли, под которым лежит красная или желтая глинисто-песчаная подпочва.
Американские пампасы - такое же своеобразное географическое явление, как, например, саванны Страны Великих Озер или степи Сибири. Климат пампасов, будучи континентальным, отличается более суровой зимой и более знойным летом, чем провинция Буэнос-Айрес. По словам Паганеля, океан зимой медленно отдает земле тепло, которое поглощается им летом. Этим объясняется, что на островах более ровная температура, чем в глубине материков. Вот почему климат западной части пампасов не отличается тем единообразием, которое наблюдается на побережье благодаря близости Атлантического океана. В западной части бывают то суровые холода, то жгучая жара, резкие скачки температуры. Осенью, то есть в апреле и мае, нередки проливные дожди. Но в описываемое нами время года погода стояла очень сухая и чрезвычайно жаркая.
На рассвете отряд двинулся в путь, предварительно определив направление. Грунт, скрепленный корнями деревьев и кустов, сделался совершенно твердым: исчез мельчайший песок, из которого образовались меданосы; исчезла и пыль, клубившаяся в воздухе.
- Так что же это такое? - спросили они Паганеля.
- Небесный огонь, - ответил географ.
- Как, молния могла произвести подобные разрушения? - воскликнул Том Остин. - Убить наповал стадо в пятьсот голов!
- Талькав это утверждает, а он не ошибается. Я ему верю в данном случае, потому что грозы в пампасах отличаются особенной яростью. Только бы нам не испытать этого на себе!
- Что-то очень жарко, - промолвил Вильсон.
- Термометр должен показывать тридцать градусов в тени, - отозвался Паганель.
- Это меня не удивляет, - сказал Гленарван - я чувствую, как электричество пронизывает меня. Будем надеяться, что подобная жара недолго продержится.
- Ну нет, - возразил Паганель, - нельзя рассчитывать на перемену погоды, когда на горизонте не видно ни дымки.
- Тем хуже, - заметил Гленарван - наши лошади измучены зноем… А тебе, мой мальчик, не слишком жарко? - прибавил он, обращаясь к Роберту.
- Нет, сэр, - ответил мальчуган, - я люблю жару. Жара - вещь хорошая!
- Особенно зимой, - глубокомысленно заметил майор, пустив вверх клуб дыма от своей сигары.
Вечером сделали привал у заброшенного ранчо - глиняной мазанки с соломенной крышей. Около ранчо был частокол, правда полусгнивший, но все же он мог защитить лошадей от лисиц. Самим лошадям эти хитрые звери не в силах причинить вред, но они перегрызают их недоуздки, и лошади пользуются этим, чтобы вырваться на свободу.
В нескольких шагах от ранчо была вырыта яма, очевидно служившая кухней, так как в ней виднелась остывшая зола. Внутри ранчо имелись скамья, убогое ложе из бычьей кожи, котелок, вертел и чайник для приготовления матэ - чая индейцев из настоя сушеных трав, очень распространенного в Южной Америке. Втягивают его в себя, как многие американские напитки, через соломинку. По просьбе Паганеля, Талькав приготовил несколько чашек матэ, и наши путешественники с удовольствием запили им свой обычный ужин, найдя индейский напиток превосходным.
На следующий день, 30 октября, солнце встало в раскаленном тумане и устремило на землю необыкновенно жгучие лучи. Температура в этот день, видимо, была исключительно высока, а на равнине, к несчастью, нигде нельзя было укрыться от зноя. Однако маленький отряд снова храбро двинулся на восток. Несколько раз в пути встречались огромные стада. Не имея сил пастись из-за этой удручающей жары, скот лениво лежал на траве. Сторожей, вернее сказать - пастухов, не было. Одни собаки, привыкшие, спасаясь от жажды, высасывать молоко у овец, сторожили огромные стада коров и быков. Рогатый скот здесь очень спокойного нрава.
К полудню в пампасах начались изменения, которые не могли ускользнуть от глаз, утомленных однообразием этих мест. Злаки стали реже. Вместо них появились тощие репейники и гигантские чертополохи, футов в девять вышиной, которые могли бы осчастливить всех ослов земного шара. Там и сям виднелись низкорослые колючие кустарники темно-зеленого цвета. Как ни казались они невзрачны, а на такой иссушенной почве даже и они были ценны. До тех пор влага, сохранявшаяся в глинистой почве равнины, питала пастбища, и ковер травы был густ и роскошен. Но теперь этот ковер, местами истертый, местами прорванный, обнажил свою основу и обнаружил скудость почвы. Талькав указал спутникам на эти явные признаки возраставшей сухости.
- Я лично ничего не имею против этой перемены, - в заявил Том Остин: - все трава да трава - это в конце концов может и надоесть.
- Да, но там, где есть трава, есть и вода, - отозвался майор.
- О, у нас недостатка в этом нет, - вмешался Вильсон, - да и по дороге мы, конечно, встретим какую-нибудь реку.
Услышь эту фразу Паганель, он, конечно, не упустил бы случая сказать, что между Колорадо и горами аргентинской провинции реки очень редки, но как раз в этот момент географ объяснял Гленарвану одно явление, на которое тот обратил его внимание.
С некоторого времени в воздухе как будто чувствовался запах гари, а между тем до самого горизонта не видно было никакого огня. Не замечалось и дыма - указания на отдаленный пожар. Таким образом, это явление нельзя было объяснить какой-нибудь обычной причиной.
Вскоре запах горелой травы стал так силен, что все, за исключением Паганеля и Талькава, были удивлены.
На вопросы своих друзей географ, всегда готовый объяснить любое явление, поведал им следующее:
- Мы с вами не видим огня, но чувствуем запах дыма. А ведь нет дыма без огня, и эта поговорка так же верна в Америке, как и в Европе. Значит, где-то огонь имеется. Только у этих пампасов такая ровная поверхность, что воздушные течения не встречают здесь никаких препятствий, и запах горящей травы часто чувствуется миль за семьдесят пять.
- За семьдесят пять миль? - недоверчиво переспросил майор.
- Да, именно, - подтвердил Паганель. - Я должен прибавить, что эти пожары охватывают большие пространства и порой достигают значительной силы.
- Кто же поджигает прерии? - спросил Роберт.