Изба оказалась просторной, чистой. На стенах висели ружья, патронташи, на тумбочке с книгами попискивала "спидола". Полы были застланы новыми ковриками, сшитыми из цветных лоскутков.
Здесь жил ненец Иван Лапландер с матерью Еленой и женой Александрой. Он занимался охотничьим промыслом. В Кару, в свой колхоз, ездил только за припасами, продовольствием, капканами и запчастями для моторки. Промышлял вместе с женой песца и получал неплохой доход. Жила с ними до недавнего времени дочь Наташа, но теперь она уехала в Салехард, в медицинское училище.
Иван, коренастый, с большими покатыми плечами, широкой грудью, прочным загаром, только что встал. Он не вышел навстречу, так как знал: если люди завернули в его сторону, то по делу. Такая же коренастая и широкая, как муж, Александра молча поставила на стол тарелки с вареной олениной, вяленой рыбой, соленым хариусом.
Позавтракав, мы рассказали Ивану о своей беде. Бензин у него был, и мы заправили бак и канистры по горлышко. Сам он тоже собирался в Кару.
- А далеко до нее? - спросил Дима.
Иван почесал заросший черными прямыми волосами затылок:
- Может, километров двадцать, а то и тридцать будет…
Выяснилось также, что фарватер на подходах к Каре хитрый, можно запросто сесть на мель.
- А зачем вам гонять свою моторку, - сказал Дима. - Садитесь с нами, обратно тоже кто-нибудь прихватит. Иван подумал и кивнул:
- И то…
Теперь с нами были надежные провожатые - Иван и его жена.
У Кары на долгом приколе
Кара, или по карте Усть-Кара, раскинулась в том месте, где большая тундровая река Кара, родившаяся в ледниках Полярного Урала, впадала в Карское море. Длинная улица поселка одним концом упиралась в постройки бывшего аэродрома, другим - в склады местного колхоза "Красный Октябрь". Вдоль прочно сбитых и сшитых домов тянулся на высоких столбах тротуар. Летом, когда оттаивал слой вечной мерзлоты, эта дощатая дорога спасала жителей от неминуемых потерь: жирная грязь стягивала с людей сапоги.
Тротуар любили собаки. Одни из них валялись, греясь на солнце, не думая уступать дорогу прохожим, другие носились по нему, сбиваясь в стаи. Летом собаки дичали. Питались тем, что выбросят люди или море. Но зимой их загоняли в упряжки, они начинали нести службу, возили нарты от капкана к капкану, что были поставлены на песцов и росомах. Лохматые, угрюмые с виду псы зимой узнавали хозяина, свято хранили верность ему. Они самоотверженно кидались на белого медведя, если полярный гость забредал в тундру. Застигнутые пургой, они ложились в снег рядом с хозяином, согревая его своим теплом. Они тянули лямки изо всех сил, даже когда неделями не видели еды.
У здешнего охотника Митрофана Хантазейского, рассказывали, была собака, которая после смерти хозяина не смогла признать другого человека. Отчаявшись ждать, она ушла в тундру. Ее встречали каждый год на тех путях, где когда-то ставил Митрофан свои капканы…
В Каре как раз и застала нас непогода, которая до этого бродила вокруг да около. С близких ледовых полей сначала наполз туман, потом пошел дождь со снегом. Выходить в море в такую погоду мы не решились.
Мы поселились в полузаброшенной гостинице аэропорта - единственном здесь двухэтажном доме. Об этой гостинице тепло вспоминали Громов и Водопьянов, Молоков и Слепнев - пионеры полярного неба. Это сейчас воздушные лайнеры проглатывают без заправки тысячи километров, но, когда авиация едва обретала крылья, Кару не могли обойти самолеты, которые направлялись на Таймыр и Чукотку, Полярный Урал и Ямал.
Недалеко от гостиницы, на самом краю летного поля, лежал умерший от старости самолет ТБ-1. Моторы с него были сняты. Остались лишь крылья да фюзеляж с гофрированной обшивкой. Такую обшивку перестали делать еще в тридцатых годах. Последними самолетами из гофрированного дюраля были наши ТБ-3 и немецкий транспортник Ю-52. Этот же лежащий в Каре самолет был, вероятно, еще старше. Крылья невероятной толщины и длины сохраняли прочность благодаря стальным трубам, от которых тоже отказались конструкторы позже. Но, судя по сохранившимся ремешкам на педалях управления в кабине летчиков, этот самолет летал еще тогда, когда в полярную авиацию пришел Ил-14. Конечно же, он развозил грузы по зимовкам "обыкновенной Арктики", забирал от охотников рыбу и пушнину, доставлял им дрова и продукты. Он работал до последнего вздоха, отказавшись от пенсии и ветеранских льгот, и теперь остался лежать на неприютной холодной земле как памятник прекрасному, полному романтики времени, когда учащенно билось сердце при словах "полюс", "пурга", "недоступность"…
Существует добрый обычай - сохранять старые заслуженные корабли. Не разрезать на металлолом, не распиливать на дрова, а давать им вечный прикол.
На вечной стоянке дремлют корабли-памятники у набережных Темзы в Лондоне. Здесь и "Дискавери", на котором Роберт-Скотт плавал в Антарктиде, и серая громада крейсера "Белфаст", сражавшегося с гитлеровским флотом в прошлую войну, и сторожевики - участники двух мировых войн. В Осло в специально построенном ангаре хранится знаменитый "Фрам", на котором исследовали Арктику и Антарктику Нансен, Амундсен и Свердруп. Здесь же крохотный парусник "Йоа" - на нем Амундсен первым обогнул с севера Американский материк. И конечно же, плот Хейердала "Кон-Тики" и папирусная лодка "Ра-2".
В Нью-Йорке стоят знаменитые парусные барки, шхуна "Пайонир", построенная в конце прошлого века, пассажирские суда и даже маяк, где разместился музей судоходства.
Появились памятники-суда и у нас. Кроме исторической "Авроры" на вечную стоянку поднялись торпедные катера в Новороссийске, Калининграде и других портах, сторожевой катер МО-065 - единственный представитель класса морских охотников, получивший в войну гвардейский флаг.
Во Владивостоке стоит однотрубный кораблик "Красный вымпел", построенный в начале века. Он был одним из первых кораблей, положивших начало советскому Тихоокеанскому флоту. Недалеко от него, на Корабельной набережной, установлена подводная лодка С-56. Ее спустили со стапелей осенью 1941 года, а потом капитан-лейтенант Г. Щедрин, впоследствии вице-адмирал, провел ее через Тихий и Атлантический океаны в Северную Атлантику, где потопил несколько вражеских транспортов. После войны лодка по Ледовитому океану вернулась в Тихий. Она была в строю, пока не устарела. Некоторое время ее использовали как учебный корабль, где проходили стажировку будущие подводники.
Но участь других кораблей, заслуживших полное право стать памятниками, печальна: их разрезали на металлолом. До сих пор с глубокой болью ветераны Арктики вспоминают о переплавке ледокола "Ермак".
В последние годы в некоторых крупных аэропортах на постаменты подняли самолеты Ил-18, Ту-104 и другие. Самолет в Каре мог бы тоже стать памятником прокладывания первых арктических трасс.
Плеяду полярных летчиков знает вся страна. Но были и такие, кого обошли вниманием, не заметили за сиянием звезд первой величины. Что ж, видно, страницы истории набираются разными шрифтами…
Не раз пережидал непогоду в Каре Отто Артурович Кальвица, пионер полярного неба. В Арктику он попал с экспедицией Георгия Ушакова в 1926 году. На борту парохода "Ставрополь" стоял маленький гидросамолет Ю-13. Летчик должен был опробовать его в северных водах. Экспедиция высаживала переселенцев на остров Врангеля, откуда два года назад канонерка "Красный Октябрь" изгнала иностранцев, собиравшихся навечно оккупировать остров.
Помогал разгружать пароход и пятнадцатилетний чукча Нанаун. Он и сейчас жив и помнит, как летчик собирал самолет, а потом взлетел. Машина пролетела над толпой с таким грохотом, что некоторые от испуга упали на землю.
Потом вместе с Кальвицей поднялся Ушаков. Полет помог исследователю составить полное представление об острове, нанести на карту более точные его очертания. После полета Кальвица сказал:
- Как видите, Георгий Александрович, не только остров, но и небо теперь в наших руках.
Кальвица был сын бедняка-арендатора в Финляндии. Служил в царском флоте. Во время революции вступил в Красную гвардию, сражался с шюцкоровцами, маннергеймовскими белогвардейцами. В числе последних защитников Котки попал в плен. Трибунал приговорил Кальвицу к смертной казни, которую позже заменили каторгой. Отто Артуровичу удалось бежать. С трудом добрался он до Петрограда. Здесь он поступил в школу морских летчиков. Боевое крещение получил в схватках с авиацией Юденича, подавлял кронштадтский мятеж.
В 1925 году вместе с Борисом Чухновским он вел ледовую разведку для судов Карской экспедиции, которая возвращалась из Сибири с хлебом и экспортными грузами.
Полеты в Арктике и работа на Новой Земле помогли Кальвице накопить достаточный опыт, чтобы летать в условиях плохой видимости, при отсутствии хороших ориентиров над морем, тайгой или тундрой, совершать посадки на береговые косы.
Когда снаряжалась экспедиция к острову Врангеля на ледокольном пароходе "Литке", в ее состав был включен и Отто Артурович. Пилоту вменялось в обязанность пролететь от Берингова пролива к устью Лены и разведать ледовую обстановку. В залив Лаврентия на Чукотке пароход доставил небольшой гидросамолет В-33. Кальвица с механиками собрал его, опробовал в воздухе и вылетел на мыс Северный. Здесь он захватил представителя Совторгфлота Г. Д. Красинского и взял курс на остров Врангеля.
Было лето. Дымили полыньи и разводья. Тучи птиц кормились здесь рыбой. Наконец показался остров, покрытый пятнами снежников. Кальвица сбавил обороты и пошел на посадку в бухту Роджерса.
К берегу прибежал доктор с красным флагом в руках. Из-за мыса приплыл, торопливо работая веслами, Ушаков с добытым моржом. Все обнялись, как старые друзья.
Кальвица начал работу. Он выдерживал точный курс, скорость и высоту, "писал галсы", а Красинский составлял ледовую карту. Потом они слетали в Среднеколымск, где стояла мощная радиостанция, связались с Москвой и передали сводку о погоде и льдах в Чукотском море. Она предназначалась для "Литке", идущего к острову Врангеля.
Пролетая над Леной, гидросамолет потерпел аварию. С лопнувшего вала сорвался винт. Кальвице удалось посадить машину на воду.
- Отлетались! - огорченно произнес пилот.
- Зато выполнили задание, - успокоил Красинский. - Мы налетали больше пяти тысяч километров! Разве кто до нас делал такое?!
Караван барж подобрал гидросамолет. Вскоре около каравана приводнился пилот Виктор Галышев. Он доставил летчика в Якутск. Кальвицу встречали как героя. Его пригласили на заседание Совнаркома республики, где летчик рассказал о своих полетах, об экспедициях в Арктике.
Кальвица остался в Якутске на постоянной работе. Он передавал свой опыт молодым пилотам, организовывал посадочные площадки, открывал и осваивал новые трассы, хлопотал о присылке самолетов, в которых особенно остро нуждался этот край, где еще совсем не было дорог.
В 1931 году Отто Артурович с бортмехаником Леонгардом попал в буран. Пилот, видимо, хотел снизиться, чтобы сориентироваться, но самолет ударился о сопку. Авиаторов нашли через несколько дней. Их похоронили в Иркутске. Позже на месте гибели установили памятник…
И сколько было еще таких летчиков, которые на несовершенных аппаратах, без связи с землей, не зная прогнозов, летали по северным трассам! И когда непогода закрывала небо, они находили приют в таких гостиницах, как в Карском аэропорту, и тут рождались были и небылицы, смех и шутки, забавные розыгрыши и жаркие споры, хорошо знакомые в среде бывалых людей.
…В бывшей летной гостинице вместе с нами жил охотовед Леша Рыхлицкий. Он недавно вернулся из тундры, где провел все лето, и теперь ждал попутного самолета в Нарьян-Мар. Длинными сумеречными вечерами Леша взволнованно рассказывал о своей работе:
- Сам-то я иркутский. Охотился с малых лет. Попадется на глаза сломанный кустик - ага! Лось рвался, испугался чьего-то выстрела. А вот у малинника мятая трава - медведь валялся, давил комаров. Или на голой ветке висят грибные шляпки - белка запасала на зиму корм. Наткнусь на медные монетки кедровой шелухи, знаю - это грыз орехи прожорливый соболь…
Алеша лежал на кровати, закинув руки на затылок, полузакрыв глаза. За окном то завывал ветер, то стихало, и по стеклу, как слезы, текли капли дождя.
- Помню, меня мучили загадки. Почему, к примеру, вегетарианец-заяц иногда поедает куропаток? Или песец разрывает песца? После школы я не раздумывал, куда идти. Ясно - на охотоведческое отделение. В Иркутском сельскохозяйственном институте есть такое. На первую практику, думал, пошлют в родную тайгу. Но направили в Нарьян-Мар. И знаете, здесь я, что говорить, нашел себя.
Алеша приподнялся на локте.
- Вы слышали о работах Петра Андреевича Рочева и Василия Платоновича Макридина? Так вот, они изучали, как приспосабливаются дикие животные к обитанию на культурных, уже освоенных людьми пространствах. Важно это? Конечно! Ведь чем активнее человек вторгается в природу, тем больше влияет это на животных. Одни виды исчезают - либо их истребляет человек, либо они погибают, лишившись кормов и укрытий. Другие приспосабливаются к жизни вблизи человека, изменяют свое поведение, физиологию, даже окраску и размеры. Белые медведи все чаще стали приходить к жилью. Приблизились к человеку горностай, ласка, песец, волки… А почему? Отчего? - Алеша обвел нас взглядом. - А ответ простой. Тракторы и везде ходы нарушили моховую дернину. Это привело к более глубокому протаиванию мерзлоты. Образовались богатые кормами лужи. К ним перебрались чайки и другие птицы, грызуны. Вслед за грызунами двинулись песцы, волки… Проблема совместимости человека с животным миром очень заинтересовала меня. Так после института я стал биологом-охотоведом в Нарьян-Маре…
Под кроватью Алеши стояли резиновые болотные сапоги. Подошвы были истерты настолько, что исчез ребристый рисунок.
Прошлой зимой выпало много снега. Весной тундра раскисла. Даже на взгорках было мокро - ни присесть, ни лечь. Вода залила песцовые норы, самки щенились прямо среди травы, устроив гнездо за кочкой или под кустиком. При ходьбе приходилось смотреть под ноги, чтобы ненароком не раздавить щенят.
Алексей считал норы и временные лежки, разумеется, не ради любопытства. Такую работу выполнял любой охотовед каждую весну и лето. Установив численность песца на контрольном участке (сто на сто километров!), Алеша определял, сколько зверя наплодилось на всей площади, давал рекомендации охотникам. Брать песца полагалось не более шестидесяти штук из ста, сорок зверьков оставлялось на развод.
Одновременно он считал норы леммингов, красной полевки, чтобы определить кормовые запасы для песцов.
В летней тундре Алеша видел молодых песцов, похожих на облезлых, длинноногих щенков с куцыми тонкими хвостиками. Ни один уважающий себя охотник не стал бы связываться с таким заморышем. Но зимой этот зверек надевал роскошную белую шубу, распускал пушистый хвост, как будто наряжался на праздник. Тогда-то и начинался охотничий сезон.
В полевой дневник Алексей заносил столбики цифр, любопытные наблюдения, некоторые свои мысли. Он мерил километры крепкими, длинными ногами, питаясь морошкой, брусникой, грибами, мясом гусей и уток, остро приправленным дымом костров. Много ночей провел он, закутавшись в брезент палатки от холодного ветра и сырости. В безлюдном пространстве особенно громко кричали лебеди на озерах, робко шебаршили мыши, крякали утки, шумели полярные березки.
Этот человек знал, что здесь, на Севере, главное материальное богатство - животный мир. За зверем и раньше ходили сюда охотники, купцы. На вес золота ценились меха, моржовая кость, шкуры полярных зверей. Ради этого страдали, мерзли, нередко гибли. Люди считали себя пришлыми. Но сейчас появлялась новая порода северян. Эти люди уже не меряли здешнее богатство рублями, которые можно спрятать в кошель. У них богатство создавалось из точного учета, умелого хозяйствования, с большим прицелом на будущее. Поэтому и ходил охотовед Алексей Рыхлицкий по тундре от одной промысловой избушки к другой, учитывал водоплавающую птицу, следил за жизнью лис, росомах, песцов, диких оленей, отстреливал волков, если их оказывалось в каком-то месте больше разумных пределов.
- Это ж надо умудриться, чтобы здесь, на Севере, остаться без пушнины! - восклицал Алеша. - Местный колхоз несколько лет назад едва сводил концы с концами. Ни машинного парка, ни катеров… И огромные долги государству. Почему? Просто не умели считать. Валили что под руку попадется. Брали что на мушку сядет или угодит в капкан. Потом поняли - сократили охотничий сезон, определили сроки, снизили на некоторое время план. Снова размножился зверь. Купили моторы, катера. Стали в море ловить гольца, омуля, навагу. Одиннадцать тысяч оленей в тундре пасутся. А промысловики-охотники - вы же знаете Ивана Лапландера, он с вами сюда ехал - так дают до сорока процентов белого песца по плану заготовок всего Ненецкого округа! Это ведь тоже надо суметь!
- Ну а почему все-таки заяц ест куропаток, а песец - песца?
Алеша рассмеялся, вскочив с кровати, принес из кухни кружку чая:
- Да очень просто. Бывают и у них голодные годы. И с отчаяния сильный песец разрывает своего сородича, который наелся леммингов. А вегетарианец-заяц потрошит куропатку, чует в зобу разбухшие почки…
Далеко за полночь расходились мы по своим комнатам, ложились спать в надежде, что утром распогодится и мы сможем продолжать плавание. Засыпали под аккомпанемент порывистого ветра, тяжелого шума дождя и скрипа старого дома. Но утром лил тот же дождь и выл тот же ветер. Первое время мы еще ходили на метеорологический наблюдательный пост, где тихий, робкий синоптик запрашивал у соседей прогноз, а потом и ходить перестали - и так было видно, что ветер и обложные дожди обосновались здесь надолго. На собственном примере мы убеждались в нелегкости Северного морского пути. Трудность была не только в том, что плыть приходилось вдоль малолюдного, почти дикого берега, но и в том, что коварно и быстро менялась погода. Дело шло к осени, короче становились дни, то обрушивались дожди, то бушевали штормы, то ложились плотные туманы, и редко-редко проглядывало солнце и наступал короткий штиль. Для судов с их совершенными приборами и радарами плохая погода - пустяк, но для нашего катерка плавание в этих условиях было почти таким же рискованным, как для коча Дежнева.
Свое плохое настроение Дима срывал на других. Правда, он не ругался, не кричал. Давил молчанием. Он не мог есть тушенку с макаронами, хотел молочной каши. В магазине, как на грех, не было сгущенки. Володя сварил манку без молока. Дима попробовал и отшвырнул ложку. Целыми днями он валялся на кровати, не писал, не читал, а только буравил потолок своим тяжелым, злым взглядом, как приговоренный к смерти.
Истощив запасы терпения и решив, что хуже погоды не будет, Дима решил выйти в море.
"Замора" стояла на якоре далеко от берега. В волну на лодке подойти к ней мы не смогли. Тогда Дима и я облачились в гидрокостюмы и начали прямо по воде перетаскивать вещи и канистры с бензином. Последним на Диме "переехал" Володя Савельев.
Завели мотор, отрегулировали обороты. Нам нужно было пересечь довольно широкую Байдарацкую губу, выйти к полярной станции Марресале. Мы надеялись не сесть на мель, не наскочить на подводные камни, как-нибудь справиться с волнами. Лишь бы выйти из запутанного, мелководного русла Кары.