Путята вновь ощутил морозный озноб. Он вдруг осознал, что его могут сейчас вот так запросто лишить жизни, даже без объяснения причин. Однако отступать было поздно.
- Я хочу предупредить величайшего, чтобы он не верил князю Фёдору, что бы он завтра ни говорил. Князь Юрий, отец его, собирает на вас рати, и послал за подмогой куда только можно. Ему важно выиграть время, о величайший!
Толмач снова забормотал негромко, переводя. Бату-хан внимательно слушал, удовлетворённо кивнул головой. Сам заговорил, глядя на Путяту сквозь свои глаза-щели.
- Величайший Бату-хан спрашивает, за что ты так не любишь князя Юрия?
- Неправда! - горячо заговорил Путята. - Я служил князю Юрию верой и правдой, хотя он этого и не ценил. Бог ему судья! Однако теперь, когда нам явился истинный Повелитель, было бы преступлением идти против него.
Толмач снова забормотал. Молодой монгол слушал, кивал.
- Величайший Бату-хан говорит - по крайней мере, мыслишь ты верно. Но верность джихангиру доказывают не словами, а делами…
- Я готов служить величайшему Бату-хану как токмо возможно, - вновь заговорил Путята, изо всех сил стараясь подавить проклятую дрожь. Сейчас, вот сейчас всё решится…
Бату-хан, выслушав ответ, снова кивнул. Хлопнул в ладоши, отдал приказ подскочившему человеку. Спустя минуту в шатёр вступил тот же человек в сопровождении другого, по виду - явно русича. Русич хлопал глазами спросонья, и Путята вдруг узнал в нём князя Глеба, изгнанного повсюду на Руси за убийство братьев своих… Не один он, стало быть… Плохо…
- Знаешь ли ты этого человека? - обратился толмач к Путяте.
- Да… - хрипло ответил Путята, лихорадочно соображая, как себя вести с бывшим князем. Похоже, он тут если и не в чести, то при деле. - Здрав будь, пресветлый князь.
- Здравствуй и ты, сколь возможно, боярин Путята, - ухмыльнулся князь Глеб.
- Ты тоже знаешь этого человека, князь Глеб? - обратился к изменнику толмач.
- Знаю. Это человек князя Юрия Рязанского, малый боярин Путята Сухинич.
Бату-хан опять кивал головой, слушая бормотание переводчика.
- Можно ли верить ему, как полагаешь?
- В наше время верить можно токмо в одно - в несокрушимую мощь джихангира, величайшего Бату-хана, - ответил Глеб. Путята почувствовал прилив острой зависти. Да, этот не пропадёт… Вон как сказанул, лучше и не придумать…
Бату-хан, выслушав перевод, засмеялся, неожиданно тонко и визгливо.
- Ты можешь идти, князь Глеб.
Когда бывший князь вышел, Бату-хан обратился уже к Путяте.
- Расскажи нам про Рязань и князей рязанских всё, что знаешь - потребовал толмач.
…
- …Ты можешь идти, урус. Когда величайший Бату-хан будет в Рязани, он не забудет о тебе.
Ни в коем разе не поворачиваться задом, вспомнил Путята, отползая на карачках от поганого Батыги… тьфу ты, пропасть, нельзя же так думать-то! Повернуться задом означает тут оскорбление Повелителя Вселенной. За такое дело дюжие нукеры молча завернут тебе пятки к затылку, и бросят подыхать куда-нибудь на мусорную кучу, с переломанным хребтом…
У входа Путята натянул на уши шапку, знаком показал нукерам, что желает получить назад свой меч. И пояс, разумеется, и хорошо бы всё остальное… Ну ладно, пёс с ним, с кошельком…
Толмач остался в шатре, и переводить слова Путяты было некому. Но монгольские стражи, похоже, и не нуждались в переводе, равно как и в самом Путяте. Старший из них сказал что-то своим подчинённым, те заухмылялись. Один из нукеров вдруг снял с Путяты шапку и, весело улыбаясь, засветил ему раскрытой ладонью в лоб. Рязанец, не ожидавший такого приёма, кубарем вылетел из шатра. Вслед Путяте вылетела его шапка.
Посидев на снегу, Путята подобрал шапку, молча надел и побрёл к своим… к рязанцам. Ладно, всякая служба начинается трудно, и похоже, служба Бату-хану не исключение…
…
На сей раз в шатре Повелителя горели все светильники, какие есть, и от смрада горящего бараньего жира ело глаза. Впрочем, глаза Бату-хана были привычны к такому освещению, к тому же сидящим на полу, на ковре, дым так не докучал. Вот тем, кто стоял, конечно…
- Приветствуем тебя, величайший Бату-хан! - обратился к монголу князь Фёдор, и всё посольство рязанское разом, дружно поклонилось монгольскому владыке в пояс, как предписывалось уставом посольским. - Мы посланы к тебе от князя нашего, Юрия Ингваревича, что держит всю землю рязанскую.
Бату-хан рассматривал урусское посольство с интересом, как диковинных рабов на рынке. Ишь, как одеты…
Князь Фёдор Юрьевич стоял и молчал. Ответа на приветствие не последовало, как и предложения сесть. Похоже, этот немытый степняк не знаком с простейшими правилами вежливости.
Закончив разглядывание рязанского посольства, Бату-хан наконец заговорил. Маленький толмач, одетый, как шут на базаре, разномастно и пёстро, заговорил, произнося русские слова с сильным булгарским акцентом.
- Величайший Бату-хан спрашивает тебя, князь - известно ли тебе, что к Повелителю Вселенной стоя могут подходить лишь те люди, кому величайший Бату-хан сам разрешил это? Все прочие должны подползать.
- Порядки ваши были нам неведомы, - князь Фёдор даже не усмехнулся. - В другой раз учтём непременно.
Толмач забормотал, переводя. Бату-хан ухмыльнулся.
- Что за дело привело тебя в шатёр Повелителя Вселенной, князь Фёдор, сын Юрия Рязанского? - вновь заговорил толмач. Фёдор Юрьевич мельком удивился - он же ещё не представился. Как знает поганый его имя-отчество? Странно… Впрочем, может, кто из купчин тут…
- Князь Юрий Ингваревич предлагает тебе, величайший хан, дружбу. Зачем тебе воевать нашу землю? Князь наш согласен выплачивать тебе дань и без войны. А с разорённой земли какой тебе прибыток?
Фёдор Юрьевич чуть глянул через плечо, и боярин Варга сделал знак посольским. Словно по волшебству перед Бату-ханом выросла гора пушнины, засверкали золото и самоцветы.
- Князь Юрий Ингваревич просит тебя, величайший хан, принять сии дары в знак уважения, которое он питает к тебе.
Бату-хан с интересом разглядывал дары. Взял в руки соболью шкурку, встряхнул. Даже в чадном масляном свете мех явственно отливал золотом. Показал сидевшему рядом старику в некогда роскошном, но сильно засаленном халате. Тот чуть поморщился, буркнул что-то. Бату-хан снова заговорил.
- И много у урусов таких мехов? - перевёл толмач.
- Леса наши велики и обильны, величайший хан, - отвечал князь Фёдор. - Но добывать меха сии трудно, для этого много славных охотников надобно, кои должны денно и нощно жить в лесах и выслеживать зверя пушного. Ежели не тронешь ты землю русскую, наловим мы тебе соболей и куниц целую гору.
Бату-хан усмехнулся, снова заговорил.
- Ну что же, - начал переводить толмач, - Бату-хан обещал подумать над предложением князя Юрия. Но прежде вы должны выплатить дань Повелителю, как платят все другие народы, покорённые великими и непобедимыми монголами. Вы должны выдать Величайшему десятую часть всего, что имеете - коней и коров, хлеба и тканей, мехов, золота, серебра, оружия и людей.
Боярин Варга закусил губу. Эх, жаль, не князь Олег возглавляет посольство. Молод князь Фёдор, горяч… Сейчас надо пообещать Батыге поганому всё, что он пожелает. Золота горы, коней миллион… А как соберём войска достаточно, братское захоронение всем монголам за счёт казны княжеской…
- Мы доложим князю Юрию Ингваревичу твои условия, величайший хан, - заговорил Фёдор Юрьевич невозмутимо. - Думаю, он согласится выдать тебе и злато-серебро, и коней добрых, и мехов довольно…
- Ты не всё перечислил из названного, урус, - вновь подал голос толмач. - Повелитель Вселенной сказал - десятую часть всего. И людей тоже, князь Фёдор.
Фёдор Юрьевич смотрел по-прежнему невозмутимо.
- Мы доложим князю нашему твои условия, величайший хан, - вновь повторил он. - Через седьмицу привезём ответ…
- Приказы Повелителя надлежит исполнять немедленно, урус, - перебил князя толмач. Боярин Варга удивился - за такое поведение на посольском приёме у князя Юрия толмача ждала бы порка кнутом на конюшне, и больше его к важным гостям не допустили бы.
Бату-хан снова заговорил.
- Величайший сказал - начнём с тебя, князь Фёдор. Повелителю известно, что у тебя есть красавица-жена. Повелитель желает иметь её. Прикажи привезти её сюда, князь Фёдор.
Князь Фёдор тяжело дышал - оскорбление было неслыханное.
- Покуда её не привезут, ты и люди твои останетесь здесь, - продолжал толмач. - Что с вами делать дальше, Повелитель решит потом.
Теперь боярин Варга готов был продать дьяволу душу за один-единственный метательный нож. Всего один, чтобы вошёл в поганое горло с хрустом, чтобы завыли-забегали холуи вокруг…
- Не слышу ответа! - повысил голос наглый толмач.
- Слышь, ты, ососок поросячий, - медленно заговорил князь Фёдор, - переведи ублюдку этому своему… - он кивнул на Бату-хана, как на пустое место. - Негоже нам, честным людям христианским, водить жён своих на блуд к нему, псу смердящему. Да поточнее переведи, понял?
Толмач побледнел, как мел, заговорил срывающимся голосом, натужно, и с каждым словом его в шатре разливалась мёртвая, свинцовая тишина. Казалось, даже сальные светильники перестали шипеть и потрескивать.
Бату-хан удовлетворённо кивнул, дослушав. И разом из всех углов повалили здоровенные монголы-охранники, скрутили посольство рязанское. Монгол снова заговорил, ровно и бесстрастно.
- Нет большего преступления, чем оскорбление Повелителя, - толмач всё ещё был белым от пережитого. - Ваша смерть будет долгой и трудной, проклятые урусы. Как и всей вашей дикой страны.
Бату-хан кивнул нукерам, и те разом поволокли послов вон из шатра.
…
- Однако, этот молодой урус смел и нахален, - Бату-хан протянул руку, и в ней словно ниоткуда возникла чаша с вином. Китайские слуги-рабы были вышколены до такой степени, что угадывали любое желание Бату-хана без слов.
- Смелость уместна только среди твоих воинов, Бату, - старый Сыбудай отхлебнул чай из пиалы. - Смелость среди покорённых народов вредна и опасна, и всех смелых урусов следует уничтожать беспощадно, если только они не служат в твоём войске.
- Ты как всегда прав, мой мудрый Сыбудай, - молодой монгол отпил вина из чаши, причмокнул. Протянул руку, выбирая с блюда кусок варёного мяса. - Поешь, Иса, - он кинул кусок мяса толмачу.
Толмач, до сих пор стоявший на коленях сбоку от Повелителя, на лету подхватил мясо, впился в него зубами. По обычаю монголов, отказ от угощения Повелителя был прямым оскорблением.
- Простишь ли ты меня, о Повелитель? - прожевав, дрожащим голосом спросил толмач.
Бату-хан тяжело вздохнул.
- Я не сержусь на тебя, Иса. Ты всегда честно исполнял свои обязанности, исполнил и на этот раз. Но не думаешь ли ты, что уста, произнесшие такие слова на своего Повелителя, будут вдыхать воздух и дальше? Ты ешь, ешь, Иса, - подбодрил толмача Бату-хан, заметив, что тот не в состоянии проглотить мясо. - Или ты хочешь нанести мне уже осознанное оскорбление?
Толмач, вздрогнув, вновь впился в мясо зубами. Сыбудай вновь отхлебнул из пиалы, с усмешкой наблюдая, как уменьшается кусок в руке переводчика. Вот интересно - жизнь для него сейчас измеряется остатком мяса в руке…
- Ты поел, Иса? - заботливо осведомился Бату-хан.
- О да, мой Повелитель, - дрожащим голосом ответил толмач, справившийся наконец с угощением. - Могу я попросить тебя, величайший?..
- О чём?
- Пусть меня удавят тетивой, мой повелитель.
Бату-хан снова огорчённо вздохнул.
- Это невозможно, Иса. Такое наказание полагается за простое неисполнение мелкого приказа, либо задержку в исполнении серьёзного.
Бату-хан кивнул, и охранные нукеры, разом выступив из тени, схватили толмача, подтащили его к пылающей чаше золотого светильника и сунули лицом в горящий жир. Волосы на голове несчастного затрещали и вспыхнули. Толмач забился, булькая, затем обмяк и затих.
- Достаточно, - подождав некоторое время, распорядился Бату-хан, и нукеры тут же вынули толмача из огня, положили наземь. - Дэлгэр!
- Я тут, о мой Повелитель! - из тени выступил толстый монгол.
- Я хочу, чтобы его похоронили достойно. Пусть всё будет так, как велит его вера. Это был хороший иудей. Пусть все знают - того, кто верно служит мне, награда не минует даже после смерти.
…
- …Варга… Слышь, Акинфий Ставрыч…
- Слышу, княже.
В холодной яме, где монголы хранили мясо забитых животных, не употреблённое в пищу непосредственно, было темно и мерзко. Яма была выдолблена рабами в земле, покуда ещё неглубоко промёрзшей, и перекрыта сверху толстыми жердями в два или три наката. Голые русичи, забитые в толстые дубовые колодки, сидели прямо на земле. Боярин поморщился - так болело избитое тело. Надо же, до чего изощрены эти звери поганые в деле мучительства людского… Вот и колодка тоже - две плотно пригнанные доски с прорезями для рук и головы, и верёвка к ногам пропущена… Ни разогнуться, ни встать, ни лечь невозможно… И друг к другу не подобраться, верёвку перегрызть…
- Не сделал я, Варга, не выполнил наказ отцовский. Не отыграл время, столь необходимое нашим…
- Не кори себя, Фёдор, - ответил боярин. - Как токмо ступили мы в шатёр его, я уж понял - не помилует нас поганый Батыга. Твёрдо настроен он на войну, и время тянуть не в его интересах. Ты всё правильно сделал, княже. Нельзя такие оскорбления терпеть, никак невозможно. Честь посольская не пустой звук. И себя уронили бы, и дело не спасли.
Вновь воцарилось молчание. Снаружи доносилась гортанная речь степняков, возгласы и смех.
- Все ли живы, братие? - спросил Варга, чтобы хоть как-то развеять гнетущее настроение.
- Живы… Живы покуда… - отозвались голоса.
- Путяты нету, - вдруг сказал кто-то.
- Куда делся?
- Как стали наше имущество да коней имать поганые, его отделили и потащили куда-то.
- Вот как… - задумался Варга. - Странно сие…
…
- …Прости, княже. Ничего не смог я сделать. Меня одного и оставил в целости проклятый Батыга, дабы донёс я слова его, да весть о том, как поступили с посольством рязанским.
Путята стоял, опустив голову, посреди горницы, в которой ещё три дня назад сидел князь Фёдор. Да. вот тут и сидел, на этом вот месте…
Пламя свечей колебалось, и по контрасту с ним лица князей, собравшихся за столом, казались особенно неподвижными - словно и не живые лица, а статуи греческие… Юрий Ингваревич, Олег Ингваревич, Давид Ингваревич, Глеб Ингваревич, Роман Ингваревич. Все здесь. И Всеволод Михайлович Пронский сидит, тяжко глядя на Путяту, и Олег Красный, брат князя Юрия Рязанского. Все собрались, все до единого. Недостаёт только одного - молодого князя Фёдора Юрьевича…
- Ступай, Путята Сухинич, - медленно, ровно проговорил князь Юрий Ингваревич. - Нет твоей вины в случившемся. Отдыхай.
Путята горестно вздохнул, повернулся и вышел в дверь, подавив внезапное желание выйти, пятясь задом. Надо же, с одного раза въелась привычка…
Выйдя во двор, Путята натянул на уши шапку, огляделся. Двор князя Рязанского был полон народу, тут и там тускло отсвечивала броня воинов. В душе Путяты завозилось мерзкое сомнение, но он отогнал его. Нет, ерунда… Он же видел, какая сила прёт, ничего не сможет князь Юрий Ингваревич…
Раздался глухой топот копыт, и во двор вихрем влетела всадница, за ней - слегка приотставшая охрана. Путята узнал молодую княгиню Евпраксию, жену… вдову князя Фёдора Юрьевича.
Молодая женщина соскочила с коня, в два широких шага оказалась возле Путяты.
- Что?! Что с ним?!!
Путята стянул шапку, понурив голову.
- Прости, матушка. Не уберегли…
…
Морозный ветер бил в лицо, снежинки кололи, как иголки, то и дело норовя попасть в глаз. Похоже, к ночи разыграется непогода, надо бы поспешить.
Евпатий Коловрат Вновь пришпорил коня, но тот нимало не прибавил ходу, а только захрапел умоляюще - не гони, хозяин, и делаю больше, чем могу…
Рядом скакал запасной конь, навьюченный сумами. Впрочем, поклажа была нетяжёлой, и кони все как на подбор, ни одного слабосильного. Вот только никакой конь не способен скакать и скакать без отдыха…
- Евпатий! Слышь, Евпатий! Да погоди гнать-то, воевода, придержи чуток! - раздался крик сзади. Евпатий оглянулся через плечо - спутники его отстали, кони уже едва перебирали ногами.
- Некогда, Ермил, некогда ждать! Сейчас один день как жизнь!
- Погоди, Евпатий, коней же загоним! - взмолился Ермил. - Ну что, разве быстрее пешими-то до Чернигова доберёмся?
Евпатий Коловрат заскрипел зубами, придержал коня, и тот с радостным облегчением выполнил команду - первую разумную за всё время пути. Ермил, разумеется, был прав - даже если удастся в пути раздобыть подменных коней на всю братию, что то ещё за кони будут…
Снежный буран крепчал, и вдруг впереди медленно вырисовался из снежной круговерти холм с тёмными наростами стен и башен наверху.
- Слава Богу! Добрались до Козельска!
…
- …Вот такие дела, воевода.
Ждан, воевода козельский, сопел, пристукивая ногой о пол. Закручинишься тут, подумал Евпатий Коловрат. Особенно если учесть, что князем в Козельске сидит отрок Василий, которому не так давно исполнилось восемь лет.
- Как мыслишь, устоит Рязань? - подал голос Ждан. Евпатий почувствовал прилив неприязни, как человек, которому походя разбередили душевную рану. Для него, воеводы козельского, Рязань далеко…
- О том ведает лишь Бог наш, воевода. Мы, люди, можем токмо надеяться.
Ждан снова задумался, сопя и постукивая ногой.
- Не про Рязань сейчас думы твои, Ждан Годинович, - усмехнулся Евпатий - Рязань, должно, устоит. А вот малым городкам туго придётся. Ох, и туго…
Ждан, сопя, долил гостю пива, затем наполнил свою чашу. Наполнить-то наполнил, да поставил на стол и снова застучал ногой.
- Уходить вам всем надобно, Ждан Годинович, - вновь подал голос Евпатий. Воевода угрюмо глянул на него.
- Куда? Это у вас, в Рязани, кругом леса непролазные - отошёл от дороги торной на десяток шагов, зарылся под выворотень и спи себе, как медведь в берлоге, до скончания века никто не найдёт. А у нас тут леса изреженные, и степь недалеко.
Ждан припал к чаше, глотая пиво. Со стуком поставил посудину на стол.
- Здесь, по крайней мере, свои стены помогут…
- Нет, воевода, не помогут - покачал головой Евпатий - Не тот случай.
- А ты их видал, стены наши? - Ждан несогласно тряхнул головой - Знаю, вы там у себя в Рязани мните, будто частокол повыше поставить главное дело…
- Не в частоколе дело, Ждан Годинович, - Евпатий тоже отхлебнул пива. - Частокол, конечно, дело нужное, да не главное. Главное, кто на стенах твоих стоит. Много ли народу в войске твоём, воевода? Не хочешь, не отвечай, я не лазутник хана Батыги. Просто сам подумай.
Воевода крякнул, поднялся из-за стола.
- Верно, не лазутник. Пойдём-ка, Евпатий, покажу я тебе. Может, свежим глазом углядишь брешь какую в обороне нашей. Лучше ты сейчас, чем враги потом, ей-богу…
…
- Ну, видал?