Хан поднял голову, впившись в глаза Михаила тёмным, ненавидящим взглядом. Михаил Всеволодович смотрел невозмутимо, бесстрастно.
- Извини, хан. Хороший враг - мёртвый враг.
Михаил чуть кивнул, и удерживавший хана Кончака витязь ухватил его за длинный чуб, а стоявший сзади взмахнул мечом. Обезглавленное тело мешком рухнуло наземь, а витязь уже упрятывал голову в кожаную суму. По полю ходили ратники, добивая чужих раненых и собирая своих.
- Хорошо сработано, Радослав! - обратился князь к подъехавшему всаднику в воронёных пластинчатых латах. Идея была его - боярин Радослав придумал устроить эту засаду, уложив наземь пеших воинов и накрыв сверху рядном, а поверх ещё насыпать палых листьев.
- Стараемся, княже, - весело ответил боярин, и они рассмеялись.
- Ну вот, теперь можно и на встречу с Даниилом Романовичем идти. Совсем теперь другой у нас разговор пойдёт…
…
- Ну, Мариша… Ну и батюшка твой…
Князь Василько держал двумя руками мелко исписанный листок тончайшей бумаги - материала весьма редкого на Руси в те времена. Бумага была сильно смята - отправитель скатал послание в шарик, чтобы гонец в случае опасности мог его проглотить.
- Что там, Василько? - Мария подошла, заглянула через плечо мужа. - Чего пишут такое?
- Ну и хват батюшка твой, ох и хват! - Василько глядел на Марию весёлыми глазами. - Представляешь, что удумал… Выбил из Киева князя Даниила Романовича, да так, что тот кругом виноват остался… В сговоре с половецким разбойным ханом Кончаком уличил, и послухов [cвидетелей] тому представил - да не кого-нибудь, именитых бояр киевских! Ну, и не встали за князя Даниила киевляне, и остался он с одной дружиной своей… Да сам-то не стал садиться на киевский стол батюшка твой, а отдал его Изяславу Владимировичу. По справедливости всё, как будто и не нужен ему Киев нисколько! Чистый радетель за справедливость. А Изяслав-то Владимирович, всем известно, токмо что сапоги с Михаила Всеволодовича не стаскивает - в долгах, как в шелках.
- Да, батюшка, он может так-то, - засмеялась Мария.
- Да это ещё не всё, Мариша, - засмеялся князь Василько. - Дальше-то круче… Даниила Романовича он истрепал под Киевом, как вон наша Ирина Львовна мышь - насмерть не придушил, а прыть унял, еле ползает… И предложил ему на княжение Перемышль, а сам в его Галиче князем сядет…
- А в Чернигове кого оставит? Неуж Ростишу?
- Именно так. Великий князь Черниговский Ростислав Михайлович, прошу любить и жаловать!
Они расхохотались.
- Ростиша-то уж раз побывал князем в Новгороде…
- Ну, когда это было! Время идёт, Мариша, уж не тот сопляк он беспортошный, братец твой. И я ведь в его-то годы не лучше был, а стоит Ростов, и ничего… Да и в Чернигове боярин Фёдор есть, он один целой думы стоит!
Князь Василько снова скатал бумажку в шарик, задумался.
- Шаг за шагом идёт батюшка твой к мечте своей, Мариша - объединить всю Русь в государство единое. Гляди, как выходит - Киев по сути его, Чернигов тож, Новгород-Северский под его рукой ходит… Теперь и Галицкая земля. Да и князю Даниилу теперь деваться некуда, кроме как за батюшку твоего держаться - Перемышль-то на самой границе польских земель стоит. Всю южную Русь собрал.
Василько вдруг хмыкнул.
- А ежели ещё и Ростов Великий учесть…
Мария встретилась с мужем взглядом - в глазах князя Василько плясали смешинки.
- Но тут прогадал князь Михаил Всеволодович, ох, прогадал. За тебя, Мариша, и Византийской империи маловато будет.
Они расхохотались, и вдруг князь Василько резко погрустнел.
- Да, Мариша. Что-то было бы сейчас, не случись того несчастья с Фёдором Ярославичем… Мариша? Что с тобой, Мариша?!
Князь Василько подхватил жену, внезапно побледневшую, усадил на лавку.
- Где больно, Мариша? Где болит?
Мария облизала разом пересохшие губы, улыбнулась.
- Нигде не болит. Хорошо мне. Правда, правда.
- Уф! - князь тяжело сел на лавку рядом. - Напугала ты меня. Правда всё хорошо, Мариша? Токмо не лги!
- Зачем мне лгать, муж мой? - улыбнулась Мария. - Всё хорошо, даже более того. Прямо тебе сказать, или уже сам догадался?
- Нет… Погоди… - Василько смотрел на жену, и в глазах его последовательно проплывали: недоумение, изумление и наконец, дикая радость - А? - он тронул живот Марии.
- Ага - засмеялась Мария - Ой, пусти! Ну задавишь ведь, Василько!..
…
- …Что пишут-то, княже? Почитал бы мне вслух…
Княгиня Феофания дышала тяжело, трудно. Боль, вчера ещё возникшая в животе справа, сегодня разлилась по всему нутру, палила огнём. Михаил отстранил девку-сиделку, сам поднёс к губам жены чашу с травяным отваром.
- Почитай, Михась - вновь попросила Феофания, морщась от боли. Князь вздрогнул - жена называла его так очень редко.
- Мария вот пишет, скоро внук у нас с тобой будет, - улыбнулся Михаил. - Или внучка, может.
- У тебя, княже, - Феофания слабо улыбнулась, и тут же сморщилась от нестерпимой боли. - У тебя внук… Жалко… Понянчить бы мне хоть малость…
…
- Что пишет батюшка-то, Василько?
Мария сидела на лавке, вязала распашонку. Могла бы и не вязать, конечно - княгиня всё-таки, нашлось бы, кому вязать… Но Мария почему-то хотела, чтобы на её малыше были вещи, связанные её рукой. И потом, вязание здорово успокаивало…
Василько Константинович читал грамоту, переданную ему гонцом, и рука его сильно дрожала. Князь поднял на Марию отчаянные глаза…
- Что? - у Марии всё внутри похолодело. - Что такое, Василько?
- Матушка твоя умерла, Мариша, - тихо ответил князь.
- Как? - Мария выронила вязанье. - Нет. Нет! Не-е-ет!!!
- Ну что ты, ну что ты, Мариша, - князь гладил и гладил рыдающую жену, целуя куда попало. - Ну что ты, Мариша…
…
Ворота женской обители Суздальского монастыря были сделаны на совесть - из дубовых плах толщиной в ладонь, сбитых крест-накрест, на тяжёлых железных петлях. А сама обитель была маленькой, неприметной даже. Стояла на лесной поляне, возделанной под огород, и родник, бивший на краю поляны, был обложен камнем и обихожен.
Они сидели на врытой в землю скамеечке возле родника, под сенью кудрявой берёзы, едва подёрнутой свежей зеленью. Еле слышно журчал ключ, в ямке на дне плясали песчинки.
- Ну как живёшь ты, Филя?
- Не Филя я больше, Мариша. Евфросинья я теперь.
Сестра сидела на скамейке, сложив руки на коленях тёмного монашеского одеяния, оставлявшего открытым только лицо. Оно стало ещё тоньше, прозрачнее как бы даже, и глаза стали строже. Вот только ресницы всё те же - чудные ресницы, мохнатые, длины непомерной…
И фигура сестры Евфросиньи стала ещё тоньше, суше. Уже не распирали платье тугие девичьи груди.
- Как все сёстры живут, так и я - чуть улыбнулась сестра - Как все тут.
Она перевела взгляд на туго округлившийся живот Марии.
- Когда будешь?..
- Два месяца осталось. Боюсь я чего-то, Филя - вырвалось у Марии - Вот помолиться у вас хочу.
- Это можно - вновь чуть улыбнулась Евфросинья - Ты привыкай меня по новому-то звать, Маришка…
Помолчали.
- Нет, Филя - помотала головой Мария - Ты уж прости меня, пожалуйста. Можно, я тебя по-старому буду звать? Для меня ты всё одно Филя…
- Да хоть Олёной звать станешь - как бы я тебе запретила? - чуть заметнее улыбнулась сестра. Мария вдруг подвинулась к ней, прижалась сильно - сестра не препятствовала. Осторожно погладила Марию по голове.
- Плохо тебе здесь, Филя?
Евфросинья молча гладила сестру по волосам.
- Ну чего ты молчишь, Филя?
- Я не молчу, Мариша. Думаю. Думаю, как сказать тебе…
Пауза.
- Нет, всё одно не поймёшь ты, Мариша, - вздохнула сестра. - Ну вот ты руку обжигала?
- Ну… - Мария не могла понять, куда клонит сестра.
- Сильно?
- Да не очень… Кипятком малость обварила…
- Ну вот… А вот ежели человек никогда в жизни не обжигался - как ему объяснишь? Не поймёт он. Вот и ты меня не поймёшь, что я чувствую, потому как не коснулась тебя такая-то беда. Ты не обижайся, Мариша.
Евфросинья прямо глянула сестре в лицо.
- И каждый день молюсь я - да минует тебя чаша сия!
- Ох, Филя! - Мария снова обняла сестру. Помолчали.
- Мне здесь спокойно, Мариша. Не так больно… Ну вот как если бы руку обваренную в холодную воду сунуть, и боль меньше сразу… Так и мне тут, в обители сей.
- Ох, Филя! - Мария не знала, что сказать. - Я так хочу, чтобы тебе хорошо было…
- А вот этому не бывать, Мариша, - Евфросинья смотрела сквозь неё. - Всё "хорошо" осталось там, - она чуть кивула головой. - Токмо ты не подумай, будто ропщу я… Не бывает мне теперь хорошо, Мариша. Бывает или плохо, или очень плохо. В самом лучшем случае - никак.
…
- Все сёстры у нас в сытости, одеты-обуты, слава Богу. - настоятельница обители неспешно перебирала чётки. - Работа посильная, и прихожане жертвуют порой кое-что, так что жаловаться грех.
- Вот, кстати, матушка, - Мария завозилась, доставая из-под дорожных одеяний тяжёлый кошелёк. - Тут вот двадцать гривен, не побрезгуй… От чистого сердца…
- Благодарю тебя, княгиня, - игуменья чуть склонила голову. - Добрые дела Господь всегда видит и отмечает.
- Могу я попросить, матушка… - робко начала Мария. - Сестре моей уж очень плохо. Никак не отойдёт она от того… А после смерти матушки нашей и вовсе тяжко ей.
Настоятельница вздохнула, полуприкрыв глаза.
- Господь наш токмо решает, сколько и как нам мучиться на земле этой грешной. Не беспокойся, госпожа моя. Таких сильных духом инокинь, как сестра твоя, я ещё и не видала. Беспримерна в служении Господу.
Игуменья чуть помолчала, перебирая чётки.
- Известно, многие жёнки, вдовы опять же, в минуту горести и смятения стучатся в ворота обители, дабы постричься в монахини. А после, как отойдут малость, мирские соблазны верх берут… Ну и случаются безобразия всевозможные, и брюхатеют некоторые даже… А вот сестра Евфросинья не такова, отнюдь. И злобы в ней нету никакой - многие ведь не в силах принять удар судьбы со смирением, озлобляются на всех вокруг.
Настоятельница вновь вздохнула.
- Стара я стала, госпожа моя. Сил нет совсем. Чувствую, призовёт меня Господь скоро. Так что сестру Евфросинью нам Бог послал. Буду готовить её себе на замену. Думаю, все сёстры согласятся с радостью.
…
- Здрав будь, княже!
- И тебе того же, великий князь Михаил Всеволодович.
В голосе князя Даниила слышалась скрытая ирония. Князь Михаил сдержал ухмылку. Ясное дело - после того случая, когда вместо восшествия на стол киевский Даниил Романыч оказался в Перемышле, изгнанный из своего Галича, чувства его к князю Михаилу трудно было назвать горячей любовью.
Однако времена меняются. Сегодня Михаил Всеволодович лично прибыл к своему вассалу, чтобы обговорить ряд важнейших вопросов. И разумеется, первейший из них - о совместной защите земель русских.
- В дом-то пустишь, Даниил Романович?
- Ха! Тебя да не пустить - возможно ли? Таран притащишь…
Князь Михаил засмеялся.
- Раз шутишь, не так всё плохо.
- Размещайтесь, гости дорогие. - Даниил махнул рукой старшему тиуну, чернявому мужику, по виду нерусскому. - Михайло, займись людьми. Пойдём, Михаил Всеволодович. Как, сразу в баньку с дороги или сперва за стол, закусить?
- Сперва разговор небольшой. А уж потом в баньку.
- Ну добро.
Во дворе возникла суета, побежали во все стороны слуги-холопы, вятшие витязи из охраны великого князя спешивались… Уже поднимаясь по лестнице на высокий верхний этаж, князь Михаил спросил:
- Что за человек в тиунах у тебя? Вроде нерусский.
- Мне крови сличать недосуг, мне от людей дело нужно, - ответил Даниил. - Цыган это. Крещёный. Михайлой я его перезвал.
- Ну-ну, - усмехнулся Михаил. - Собак дворовых Михаилами Всеволодовичами кликать не начал ещё?
Взгляды двух князей встретились, и оба разом рассмеялись
- Ладно, мне от людей тоже дело допрежь всего нужно, Данило Романыч.
- А я полагал, ты в баньке здешней попариться захотел… - в глазах князя Даниила читалась ирония.
Они уже шли по крытому переходу. По ходу князь Михаил цепким взглядом присматривался к укреплениям. Крепость Перемышля была неслабой, стены каменные, башни… Взять такой город очень и очень непросто, даже с осадными машинами.
- Смотрю я на город твой, княже… Прямо твердыня неприступная, гвоздь в сапоге у ляхов да мазовов. Не точат зубы-то?
- Как заточат, так и затупят, - Даниил шагал размашисто - Токмо мне и в Галиче неплохо было.
Михаил крякнул. Да, нечего возразить….
- Прошу! - Даниил самолично широко распахнул обе створки двери, окованной чеканной медью. - Эй! Елена, слышь? Гость у нас знатный!
Откуда-то из внутренних покоев вышла высокая, стройная молодая девушка, одетая в длинное иноземное платье глубого шёлка. Да нет, пожалуй, не такая и молодая, вгляделся князь Михаил. Лет двадцать уж, на самом краю стоит девка. Два-три года ещё, и можно в монастырь…
- Здравствуй, великий князь, - произнесла девушка мелодичным голосом, от которого в душе Михаила что-то ёкнуло. Против обыкновения, девица не поклонилась низко, а чуть присела по немецкому обычаю. Князь встретил взгляд больших серых глаз, внимательных и спокойных, и в душе ёкнуло вторично.
- Еленка, ты нам распорядись чего-нито на стол соорудить, - произнёс Даниил. - Вот, сестра моя родная. Как батюшка помер, так при мне и живёт. Родная кровь, как-никак.
В большой горнице уже вовсю хлопотали слуги, уставляя стол снедью. Елена распоряжалась ими, и князь Михаил то и дело отвлекался от беседы, следя глазами за высокой стройной фигурой. Девушка тоже то и дело бросала на князя быстрые, как просверк молнии, взгляды, тут же пряча их за частоколом густых ресниц.
После смерти жены князь более не намеревался жениться. Девок дворовых хватало, а для души никого не было… Да и девками, должно, не так уж долго придётся баловаться.
- А? - спохватился Михаил, упустив нить разговора.
- Вот двадцать один год уже, а замуж не могу отдать, - проводил глазами сестру Даниил. - Перед памятью отца неловко.
- Ты вот что… - Михаил Всеволодович прокашлялся. - Даниил Романович, такое дело… Отдай за меня сестру свою.
- Э-э… Да ты никак всерьёз, княже?! - изумился Даниил. - И ли всё ж таки шутка у тебя такая?
- Не шучу я, - князь Михаил глядел твёрдо. - Правду говорю.
Даниил крякнул.
- Да уж… Ну, раз правду… Еленка, слышь?
- Да, брат? - в дверях снова возникла высокая фигура в голубом шёлковом платье.
- Вот князь Михаил Всеволодович сватает тебя. Ты как?
Девушка подняла на князя Михаила серьёзные изучающие глаза. Ни вспыхнувших щёк, ни стыдливо потупленных очей… Михаил гулко сглотнул, вдруг остро испугавшись: вот сейчас скажет "нет", и конец…
- Согласна я, Михаил Всеволодович. Не обмани. - девушка улыбнулась.
Князь Михаил снова сглотнул.
- Не обману…
…
"В лето шесть тысяч семьсот сорок четвёртое нашед воинство великое на землю Волжской Булгарии, и взяли град стольный Булгар, и побили всех жителей его, от мала до велика…"
Перо быстро бежало по пергаменту, привычно выводя букву за буквой, ровные строчки ложились рядами. Отче Савватий давно уже научился думать и писать одновременно - в то время как рука выводила одно, мысли могли витать совсем в ином месте.
Да, страшная беда постигла булгар. Через столько-то лет после битвы на Калке вновь объявились на горизонте дикие монгольские орды, страшные, непонятные и непобедимые. Да, непобедимые, ибо никто ещё не смог покуда остановить их огненный бег.
Удар, нанесённый волжским булгарам, был внезапен, как удар молнии. Город Булгар был велик и хорошо укреплён, но даже собрать всё своё войско, какое можно, булгарский правитель не успел. Конные тумены пришельцев подошли, отрезав город от сухопутных дорог, расположились по-хозяйски под стенами Булгара и стали уверенно готовиться к штурму.
Правда, водный путь был всё ещё в руках булгар. Булгарский хан послал с быстрой ладьёй просьбу о помощи, и уже вскоре посольство булгарское, пройдя по Клязьме, стояло у врат Владимира. Да, немало было меж великим князем Владимирским и булгарским ханом взаимных обид, но сейчас это всё были обычные соседские дрязги, перед лицом смертельного врага.
Но покуда шли переговоры, всё кончилось. Считанные дни продержался город Булгар, и вот уже вслед за послами появились беженцы - напуганные, измученные, голодные люди, наполнившие русские города, они рассказывали такие ужасы…
Сердобольные люди ахали, слушая о бедствиях, подавали беженцам куски и мелкие деньги. А кто и радовался, глядя на унижение бывших грозных соседей, а то и пытался нажиться на чужой беде. Но таких всё же было меньшинство.
Летописец поёжился от холодка, пробежавшего между лопатками. Ладно… Что-то в последнее время он всё ужасы да бедствия описывает, как будто нет на земле уже никаких радостных событий.
"И бысть в тот год в граде Ростове радость великая - княгиня Ростовская Мария Михайловна родила второго сына, в крещении Глеба сына Васильковича. И князь Василько Константинович по сему поводу гулянье великое устроил, так что многие люди покалечились в нетрезвом виде и друг друга побили крепко…"
Савватий вздохнул, отложил перо. Нет, что-то тут он не того… Летописец, конечно, обязан всё записывать точно, но нужны ли такие подробности?
Ему вдруг представилось, как спустя сотни лет тамошний летописец или библиотекарь, разбирая его каракули, будет смеяться над этим местом. Хорошо ли это, выставлять на смех своих современников? Нет, надо переписать страницу, вот что…
По полу кавалькадой промчались подросшие котята, Савватий проводил их взглядом. Вот интересно - уже сколько выводков, и хоть бы один белый котёнок… Всё подзаборники какие-то рождаются у Ирины Львовны. А жаль… Многие уже спрашивали, нет ли белого котёночка…
На стол, заваленный пергаментом и писчими перьями, тяжело вспрыгнула Ирина Львовна. Она заметно постарела и отяжелела, но котят приносила исправно, каждый год.
- Что, кошища, небось есть хочешь? - спросил отче Савватий. Кошка в ответ прижмурилась, не отвечая, тем самым давая летописцу возможность самому осознать всю глупость заданного вопроса. Какая это кошка в своём уме откажется подкрепиться?
- Держи, животина! - отче Савватий положил на глиняное блюдце припасённый себе на обед кусок варёной говядины, размял его пальцами. Кошка строго посмотрела на него и коротко мяукнула.
- А! - догадался Савватий - Ну извини, не учёл.
Он снял блюдце со стола и поставил в угол, возле крайнего стеллажа. Котята немедленно прекратили беготню и устремились к блюдцу. Ирина Львовна спрыгнула со стола и тоже направилась к своему семейству.
Савватий вернулся к столу. Итак, на чём остановились-то? Да, на несущественном. Страницу надо бы переписать… Или не надо?
Летописец задумался. В окно веяло последним теплом уходящего бабьего лета - последним теплом этого года. Скоро, скоро польют дожди, облетит листва, а затем и снег укроет всё сущее белым пушистым одеялом…