Пока я осматриваю холм, винт саней не перестает вертеться - если остановить мотор, его потом не заведешь без подогрева. Чтобы снова двинуться в путь, надо - сначала прогреть мотор на полных оборотах, и потом начинается самая мучительная часть - раскачивание. При этом надо следить: как только двинутся сани, вскакивать на ходу. В длинной кухлянке, в неуклюжих мехах очень легко поскользнуться; сзади рычит мотор, и, если винт захватит край кухлянки, конец и винту и кухлянке, а может быть, и их владельцу. Поэтому сани в момент старта напоминают повозку с обезьянами, которые поспешно карабкаются вверх по корпусу.
Весь процесс упаковывания головы в шапку, очки, маску, шарф надо закончить до старта: на ходу в открытой машине пронизывающий холодный ветер не позволяет обнажать руки и лицо.
Километрах в 80 от культбазы мы подходим к гряде низких холмов, вытянувшихся вдоль р. Паляваам. Далее мы идем между этой грядой и рекой, которая обозначается полосой черных кустов, тянущихся справа. Еще 30 км - и холмы отходят в сторону.
Я делаю остановку: надо посмотреть осыпи на холмах, закрытие снегом, и подождать большие сани, они что-то отстали.
Но, даже забравшись вверх по склону, я нигде не вижу их. Начинает темнеть, а нам следовало бы пройти сегодня еще 40 км до края гор.
Если с санями что-нибудь случилось, надо прийти к ним на помощь. Приходится послать малые сани назад, а самому остаться у обрыва. Осыпь закрыта снегом, но если полазать по ней, может быть, удастся найти какой-нибудь интересный образец.
Оказав Яцыно последнюю любезность - раскачав сани перед стартом, - я лезу наверх и слежу, как облако снежной пыли вздымается за уходящими санями.
Шум мотора становится глуше и глуше, и наконец я остаюсь один в глубоком снегу на склоне. Следовало бы сказать, как принято в некоторых популярных описаниях полярных стран: "Один в ледяной пустыне, перед лицом грозной природы", но мне сидеть в одиночестве здесь нравится гораздо больше, чем замерзать в аэросанях, внимательно разглядывая сквозь обмерзшие очки, нет ли впереди оврага, в который мы свалимся.
Я долго ползаю по склону. Никаких интересных камней не видно, осыпь состоит из кусков однообразных песчаников. Саней все нет. Небо из серого начинает превращаться в черное, мороз щиплет все больше. Наконец на западе показывается облако, из него выползает, как черная головка чудовищной белой гусеницы, машина. Белая гусеница быстро ползет вперед, изгибаясь вправо и влево, и черная головка ее жужжит все громче и громче.
Я сбегаю с холма к саням: надо постараться сесть на ходу. Пока я карабкаюсь, Яцыно что-то кричит мне. Сквозь шум мотора я с трудом разбираю, что с большими санями авария, надо ехать назад.
Мы делаем обратно десяток километров. На озерке в долине реки стоят большие сани, возле них Денисов и Ковтун, оба утомленные бесплодными попытками.
Мотор "не тянет". Придется его вскрывать. Для длительной остановки мотор выбрал не совсем удобное место: кусты не ближе километра, астропункта здесь определить нельзя, для геолога тоже плохо - нет ни одного утеса ближе нескольких десятков километров. Но если прикинуть, что мы отъехали за несколько часов 70 км от базы, надо считать, что для чукотских способов передвижения мы сделали очень много.
Так возник наш неожиданный лагерь у холмов Нгаунако, где нам предстояло просидеть очень долго. Чтобы обеспечить лагерь наибольшим комфортом, пришлось двоим тотчас отправиться за дровами. У нас при каждых санях была пара лыж, обшитых мехом. Сейчас они послужили санями для дров - люди могут идти пешком, настолько крепок здесь снег.
Пока мы устраиваем лагерь, ставим палатку, печку, в темноте показывается воз дров. В долине реки растут кусты в два-три метра высотой. Для полярного побережья Чукотки это почти дерево - редко где найдешь такую пышную растительность.
Но, когда начинаешь ими топить, тотчас со вздохом вспомнишь сухостойную якутскую лиственницу, которой я топил в палатке печку на Индигирке и Колыме. Кусты все зеленые (сухие под снегом найти очень трудно), и, чтобы они горели хорошо, надо, чтобы один человек сидел у печки и непрерывно подкладывал прутики. Время от времени истопнику приходится брать паяльную лампу и направлять сноп пламени в печку, чтобы разжечь потухающие ветки.
Ревет паяльная лампа, ревет трехголовый примус, на котором варится суп в котле, свисающем на веревке с гребня палатки, и стоит Такой шум, что трудно разговаривать: Но зато в палатке тепло, по крайней мере у печки. Задняя стена и кровля постепенно покрываются льдом и копотью от примусов; палатка после нескольких дней стоянки будет походить на пещеру троглодитов. Температура все же не так высока, и мы снимаем только кухлянки и остаемся в меховых костюмах. А Укукай - тот даже не снимает верхней кухлянки и весь вечер сидит неподвижно у печки.
Укукай для нас - источник непрерывного удивления. Мы первый раз ехали с чукчей и полагали, что он должен чувствовать себя в тундре, как рыба в воде. Но Укукай - береговой чукча: он живет в землянке и когда выезжает в тундру к оленеводам, то останавливается - в ярангах, где все для него делается женщинами. Поэтому в палатке он совершенно беспомощен. Он не принимает участия ни в каких работах: "Укукай, потопи, пожалуйста, печку". - "Я не умею сырые дрова разжигать". - "Укукай, наруби, пожалуйста, дров". - "Не могу, голова болит". И только когда спросишь: "Укукай, ты будешь обедать?", он с готовностью отвечает: "Конечно, буду".
Главная причина его поведения вовсе не неумение, а лень и хитрость и отчасти нежелание уронить свое достоинство: мы предлагаем ему принять участие в работах, которые считаются в чукотском быту женскими и для мужчины унизительными. Но все же действительно он чувствует себя в палатке неуютно, в то время как нам она представляется надежным приютом. Как-то раз мы оставили его одного - и у него погасла печка.
Вечером мы все с удовольствием раздеваемся и залезаем в меховые спальные мешки, а Укукай смотрит на мешок, который ему дали, с сомнением и предпочитает залезть в него одетым. Поэтому к утру он промерзает и встает рано, еще более недовольный, чем накануне.
Просмотр саней на следующий день не принес ничего утешительного - надо снять крышку мотора, а для этого необходим подъемник, которого у нас с собой нет. Придется съездить в Чаунскую культбазу на малых санях. Чтобы не терять времени, сначала отвезут меня и Ковтуна к окраине гор, где можно будет определить астропункт и заняться геологическими исследованиями.
29 января с утра - обычная лихорадка сборов. Встаем очень рано, задолго до света, потому что подготовка мотора требует сейчас много времени. Надо разогреть его, для этого Курицын сделал громадные трехголовые примусы, которые ставятся под мотор. Когда на дворе градусов 20 мороза, то мотор нагревается в полчаса, но при 30° и при ветре нагревание продолжается час-полтора. В это время мы укладываем груз внутрь саней. Малые сани вмещают так мало груза (половина корпуса занята баками с горючим), что мы решили привязать часть груза снаружи, на шасси. Обтекаемость саней значительно ухудшается, и скорость замедляется, но иначе мы не можем захватить с собой всего необходимого. Сегодня надо везти с собой кроме всего прочего астрономические инструменты: четыре ящика и треногу, а нам с Ковтуном придется сидеть поверх воза и мерзнуть.
Последний момент перед отправлением: заливается нагретое масло, затем каждый становится на место - механик у винта, Ковтун подливает бензин для первых вспышек, я - у пускового магнето. "Контакт". - "Есть контакт". - "Раз, два, три" - и механик дергает винт, я верчу ручку магнето. Ничего. Еще раз. Наконец, слышен шипящий звук, винт делает оборот или два и снова застывает.
Мотор все еще очень охлажден, и пока мы так мучаемся с ним, он охлаждается еще сильнее. Но наконец наша настойчивость побеждает, и винт начинает с треском разрезать воздух. Теперь механик садится за штурвал, дает полный газ, прогревает мотор, а мы должны раскачивать сани. Они срываются и делают круг, чтобы накатать дорожку на снегу. Потом нам разрешается сесть в сани, которые при скользком снеге и хорошо укатанном пути легко срываются вместе с нами. Если нет - надо опять вылезать и вскакивать на ходу.
Наконец все кончено, сани пошли на восток. Но сегодня с востока дует пурга. Мы не обращаем на нее внимания, скорость ветра невелика, не более 10 м в секунду. Но, оказывается, сани идут очень тихо. И если мы пойдем с такой скоростью, то нам не хватит горючего на весь рейс. Опять неудача!
На аэросанях в трескучие морозы
Скрежещут пропеллеры.
Небо. Крепчает мороз.П. Антокольский
Так как ветер дует на северо-запад, то приходится подчиниться и послать малые сани сначала в Чаунскую культбазу за инструментами, чтобы по их возвращении уже сделать рейс к горам. Мы отсылаем с санями и Укукая - его бесполезность для экспедиции выяснилась достаточно хорошо. Пусть Яцыно лучше привезет нам Курицына, который поможет при ремонте. Если мы встретим чукчей, мы сами как-нибудь объяснимся с ними и узнаем названия гор и рек. А дорогу теперь найдем к горам и назад сами.
Сани уходят 30-го и увозят с собой довольного Укукая, возвращающегося к привычной жизни в свою землянку. Мы остаемся втроем.
Холмы Нгаунако изучены мною уже в первый день, до гор очень далеко, и нам остаются только хозяйственные заботы. Основная - это обеспечение лагеря топливом. - Дни стоят морозные, при ясном небе до 42°, а когда теплеет - только 23°, но с пургой. Поэтому печка требует очень много дров.
После завтрака мы отправляемся за дровами к реке. Для этого четверо - широких меховых лыж скрепляются в виде саней поперечинами, к ним привязываются лямки - и сани готовы. До реки километр по очень твердому снегу. Поземка с юго-востока гонит по нему свои молочные светлые струи. Но в кустах тепло. Здесь мягкий, глубокий снег, в который проваливаешься по пояс.
В снегу следы куропаток и их спальные места: это глубокие ямки, в которых птица уютно прячется с головой. На дне ямки - свидетельство пребывания птицы, кучка помета. Сами полярные куропатки, похожие на комки снега, ходят невдалеке по снегу, и Денисов клянет себя, что не взял ружья.
Кусты наполовину погружены в снег, надо сначала обтоптать их, потом рубить. Сухих совсем нет - они лежат где-то под снегом; приходится брать зеленые ветки; мы уже знаем, что лучше горит ольха, а ива гораздо хуже.
Мы нагружаем громадный воз, наверно, полтора центнера - наша печка очень прожорлива. И поэтому даже втроем мы с трудом вытягиваем его на береговой обрыв. В местах, где наст слабее, сани тотчас застревают, особенно если из воза торчит ветка, которая бороздит снег.
Домой возвращаемся уже в сумерки. Это тоже дом, я притом он скоро станет теплым: теперь только остается разрубить кусты на мелкие куски, разжечь паяльную лампу, и через полчаса палатка нагреется.
Еще надо достать воды, но за ней недалеко ходить: мы стоим на озере, и стоит расчистить снег и несколько раз ударить топором" - и получишь целый котел чистого льда.
За это время совсем стемнело. Тихо, густой дым из трубы подымается столбом прямо вверх. Сквозь мглу тускло поблескивают звезды. Северное сияние сводит и заводит свои бледные цветные занавески. Снег хрустит под ногами. Мы собираемся в палатке, сидим у печки и ждем, пока сварится обед. Вот и день прошел.
Проходит второй - саней нет.
На третий мы начинаем волноваться - не засел ли где-нибудь Яцыно, сломав сани. Четвертый день, несмотря на сложившуюся в экспедициях привычку ждать, мы проводим в беспокойстве. Сидя здесь, мы ничего не можем сделать - Чаунская культбаза далеко. Но придется, по-видимому, на днях идти на лыжах по следу и искать место аварии.
Только 2 февраля к вечеру слышим знакомый звук - и на равнине показывается узкий силуэт саней. Вот они близко, кажется, все в порядке. Но сидящий за водителем человек не похож на Курицына. И в самом деле, из саней вылезает бесстрастный Укукай.
Оказывается, что двое суток подряд сани не могли выйти из-за пурги. А вчера Яцыно дважды выезжал из Чауна с Курицыным и оба раза, сбившись с дороги в пурге, должен был возвращаться обратно: в Чаунской равнине в пургу не видишь ни гор, ни мерзлотных холмов, а компас на санях из-за ударов о заструги прыгает, как бешеный, и полагаться на него опасней, чем на встречного зайца.
Пришлось опять попросить Укукая, чтобы он указал дорогу, а Курицына оставить дома, так как вместе с запасом горючего сани не могли поднять троих.
3 февраля, оставив Денисова с Укукаем разбирать аварийный мотор, мы уезжаем на малых санях на юго-восток. Снова погода мало благоприятна для поездки; низкая облачность и туман, который сидит на горах. Я хочу пройти между двумя гранитными горами - Керпунг и Гитойхын, выдвигающимися в равнину, и проникнуть в дальние горы, расположенные уже по краю Анадырского плато.
Этот район особенно интересен для геолога: здесь "проходит граница между двумя областями различного геологического строения, между лавовыми покровами Анадырского плато и более древними породами Чукотского хребта.
Но и обе горы, между которыми нам надо пройти, и вся равнина закрыты туманом. Только слабая разница в интенсивности света, светлое пятно на юго-востоке позволяют догадаться, что там должен быть перевал. И мы мчимся к этому перевалу. Мчимся, несмотря на туман, потому что наш мотор на малых оборотах начинает замерзать и надо идти с большой скоростью. У малых саней входящий в мотор воздух нагревается отработанным воздухом из двух цилиндров, а в больших санях позднейшей модели - из четырех. Поэтому большие сани при 40° мороза оказались более пригодными.
Но мчаться так - не очень безопасно. Хорошо, что пока из тумана навстречу выбегают только заструги, о которые непрерывно ударяют лыжи. А если покажется овраг, русло речки, обрыв, успеем ли повернуть?
Справа идет черная полоска - это кусты вдоль речки, которая течет с перевала, как было видно издали. Судя по расстоянию, мы должны быть уже на этом перевале- это широкая и плоская седловина, равнина, перегибающаяся затем на юг, к притоку р. Алькаквунь. Но внезапно из тумана выдвигается группа черных гор, между ними темнеет узкая долинка, которая как будто идет вниз в нужном нам направлении. Нам не остается ничего другого, как углубиться в нее. Долинка все более суживается, справа тянется овраг, слева - крутой склон: если упремся в тупик, мы не сможем даже повернуть назад. А между тем по ходу саней видно, что это не спуск, как казалось в тумане, а подъем. В какую щель мы залезли? И как из нее вылезти?
Но судьба сжалилась над нами. Щель открылась в соседнюю долину, более широкую, начался пологий спуск, туман немного рассеялся, и мы увидели впереди окраину тех гор, куда мы стремились. А сзади оказался гранитный массив, в который мы забрели, уклонившись слишком вправо. В ясный день мы бы никогда не решились заехать на аэросанях в эти горы.
У подножия гор остановились возле жалких кустиков, поставили маленькую палатку - специальную палатку для пурги с вшитым дном и круглым, затягивающимся входом, изготовленную по моему рисунку в Певеке. Но погреться в ней нам не удалось: кустов оказалось очень мало, так что результат выкапывания не оправдывал труда, а бензин и керосин надо было экономить. Мы горько пожалели, что из-за тяжести груза пришлось оставить в Чауне внутренний чехол этой палатки, сделанный из толстого сукна.
Сидим тесным кружком, прижавшись друг к другу, у пустой железной печки, в которую бьет пламя паяльной лампы (наиболее экономный способ использовать ее тепло), и я с завистью слушаю рассказ Ковтуна и Яцыно, как они у горы Наглойнын в январе отсиживались в этой суконной палатке во время пурги, и под половым брезентом даже таял снег - так было тепло. Сейчас у нас не только не тает снег, но стенки палатки быстро покрываются толстым слоем инея. Паяльная лампа - слабая грелка в тонкой палатке, при 40° мороза. Когда готов суп и его разливают по тарелкам, то сквозь густой пар, наполнивший палатку, нельзя различить людей.
Но как ни жаль, а экономия в весе всегда будет сурово управлять нами, и если придется выбирать между теплой палаткой и банкой бензина, то всегда возьмешь последнюю.
У этих гор мы стояли две ночи. Погода опять гнусная: низкая облачность, пурга при 30° мороза. Я с трудом делаю экскурсию по горам: когда идешь навстречу пурге, приходится закрывать все лицо шарфом, чтобы не остаться без носа. Но бедный Ковтун страдает еще больше - ему нужна ясная погода для съемки: он обычно забирается на высокую вершину и рисует окрестные горы. А сегодня не видно ни гор, ни даже подножия их. Зато следующий день - чудесный, ясный, морозный. Все кругом сияет, мы можем пройти на санях назад прямо через плоскую седловину, и только удивляемся, куда мы залезли третьего дня в тумане. С горы, где мы были тогда, сейчас спускаются черные точки - это чукчи кочуют вдоль гор на восток.
На стане у холмов Нгаунако Денисов с гордостью показывает нам результаты разборки мотора: поршень с прорванным дном, расшатанную зубчатую передачу. Один из поршней был отлит плохо, и от напора газа вырвало дно. Но у нас с собой всегда есть запасный поршень, мы не задержимся здесь долго.
7 февраля, через десять дней после случайной остановки, мы покидаем грустные холмы Нгаунако. За это время мороз значительно усилился, сегодня ночью уже 49°. С каждым днем падает температура, и исчезают надежды на использование аэросаней для геологической работы. Наши исследования требуют остановки у встречных утесов и осыпей, а в такие морозы сани задерживать нельзя, потому что на малых оборотах мотор может замерзнуть. Во время морозов снег становится сыпучим, как песок, и не скользким; к этому добавляется еще много неудобств: исключительная трудность работать с металлическими предметами при низких температурах, опасность перехода через долины речек с плохо засыпанными снегом руслами и оврагами и т. п. Все это приводит меня к заключению, что геологическую работу во время февральских морозов в глубине страны, в горах, лучше провести на оленях, а сани вернуть пока в Чаунскую культбазу.