- Мы не одни, ваше величество, вон там стоит ваша уважаемая дуэнья и перебирает четки, она, кажется, наблюдает за нами, а может быть, и подслушивает, поэтому я прошу ваше величество сдерживать свои порывы. Что же касается господина де Виллара и меня самой, то нам передан недвусмысленный приказ ничем не напоминать вам о прошлом: ему не суждено вернуться; мы должны способствовать тому, чтобы вы привязались к вашей новой родине, и своими советами рассеивать даже тень бессмысленных сожалений.
- О! Как же это тяжело!
- Да, ваше величество, и я прошу простить мне эти речи, я говорю так не по своей воле.
- Знаю, знаю… Значит, вы ничего не можете рассказать мне о Версале, о Сен-Клу, о том, что происходит в моей семье, в моей стране?
- У вашего величества теперь нет другой семьи и нет иной страны, кроме Испании.
- Госпожа де Виллар, всем понятно, что вы собираетесь вернуться но Францию и потому с такой легкостью говорите об унылой Испании.
- Унылой, сударыня? Да существует ли что-нибудь великолепнее этой страны? Есть ли у нас, во Франции, нагруженные золотом галионы, сокровища, роскошь, достойные султанов и арабских принцев?
- Да что все это значит, если вокруг видишь такие лица, как у графини де Сантьяго, которая стоит вон там, закутанная в свои траурные крепы? Что это за senoras de honor в кринолинах, которые мешают им двигаться и которые носили во времена моей бабушки, королевы Анны? Что это за сеньоры, которые не смеют поднять глаз в моем присутствии? Что это за главная камеристка, которая повелевает здесь в большей степени, чем я, и указывает мне, что делать? Что это за мрачные дворцы, где я обречена жить? Что это за будущее, которое меня ожидает? Вы, так же как и я, знаете, какое оно. Ах, сударыня, почему я не простая крестьянка из Шантийи, Фонтенбло или Компьеня? Она спокойно живет себе под сенью больших деревьев, на берегу милых моему сердцу французских рек, которые носят французские названия и берега которых заселены французами! Дорогая моя маркиза, как же вы не понимаете этого и зачем противитесь моему желанию поплакать в этих печальных стенах?
Госпожа де Виллар, конечно, все понимала, но не имела права признаваться в этом: она получила приказ от своего короля и, кроме того, Марии Луизе ради ее собственного счастья надо было забыть о прошлом. И маркиза снова вернулась к теме роскоши, шумных празднеств, оказываемых королеве почестей; она восхваляла короля, его молодость, доброту и особенно страсть, которую он испытывал к своей юной супруге, превозносила добродетели и душевную щедрость королевы-матери, а затем перешла к будущим детям и прекрасным дням, которые протекут в лоне молодой семьи.
Королева печально покачала головой.
- У меня не будет детей, сударыня, - сказала она. - Одна гадалка предсказала мне в прошлом году, что я стану королевой большой страны, но не дам ей наследников и умру молодой.
- Все это глупости, ваше величество.
- Нет, это правда, госпожа де Виллар, и вы это увидите; гадалка добавила, что я умру так же как моя мать, пострадав почти от той же руки. А вы ведь знаете, как умерла моя мать и кто ее убил. Похожа я на нее?
В эту минуту приподнялась портьера и из-за нее высунулась голова карлика.
XII
Этот карлик стал для королевы маленьким ангелом-хранителем; он очень привязался к бедной француженке, оказавшейся так же как и он, вдали от родины. И теперь ему представился случай снова доказать ей свою преданность. К ним приближалась королева-мать, а главная камеристка, как ненасытный лев, рыскала по галерее: слова принцессы урывками доносились до ушей злобной мегеры. Крохотный человечек решил предупредить Марию Луизу об опасности, выскочил на галерею и тоненьким голоском провозгласил:
- Ее величество королева-мать!
Госпожа де Виллар, лучше королевы понимавшая значение этого поступка, ласково погладила усердного слугу по голове, хотя готова была расцеловать его от всего сердца.
- Вы видите, сударыня, что даже этот несчастный эмбрион иносказательно советует вам хранить молчание.
Карлик понимал французский язык и отлично изъяснялся на нем. С тех пор как принц де Конти попытался завладеть Польшей, наш язык вошел в моду в этой стране и местная знать стала говорить на нем. Карлики живут во дворцах польских вельмож и благодаря постоянному общению с ними заимствуют у господ кое-какие знания, усваивают их манеры и, разумеется, не утрачивают их, попадая ко дворам иноземных повелителей, куда их отправляют.
Королева-мать, действительно, скоро появилась и с лицемерно-благодушным видом спросила Марию Луизу, беседовала ли она с г-жой де Виллар о прекрасной Франции, которую, наверное, так трудно забыть, а потеряв ее, невозможно утешиться.
Королева почувствовала ловушку и быстро ответила:
- Мы совсем не вспоминали о Франции, ваше величество; напротив, мы говорили об Испании, о моем желании и впредь испытывать здесь то счастье, которое мне даровано сейчас, а также о моем намерении употребить все свои силы на то, чтобы всегда нравиться королю и вам, сударыня.
Королева-мать изобразила кислую мину, больше напоминающую гримасу, нежели улыбку одобрения, а делать это она умела. Карлик запрыгал - он всегда выходил так из затруднительного положения.
Мария Анна Австрийская удалилась, но, как только супруга посла покинула королеву, в другую дверь вошла главная камеристка. За ней шествовал паж, нагруженный чрезвычайно толстыми церковными книгами: в скором времени должна была начаться вечерняя служба, а испанский двор присутствовал на ней почти каждый день.
Герцог де Асторга занимал в процессии то место, которое ему было положено по долгу службы: он низко склонился перед своей государыней и в еще более глубоком поклоне приветствовал ее как владычицу своего сердца. В любовных историях испанцев всегда присутствует нечто рыцарское и романтическое, и заканчиваются они, как правило, необычно.
После вечерней службы королевы обычно отправлялись смотреть испанскую комедию - более тягостного времяпрепровождения нельзя было придумать, ибо зрелище предстояло скучнейшее! Карл II ненавидел Францию и французов больше, чем кто-либо из его подданных, поэтому говорить с ним о наших традиционных развлечениях не имело смысла. Он был испанец до мозга костей.
В тот день наряд Марии Луизы был усыпан изумрудами и бриллиантами. В ее каштановых волосах сверкали бесчисленные булавки, что великолепно сочеталось с ее атласно-белой кожей.
В комедии была всего лишь одна необычная и забавная сцена - она понравилась королеве значительно больше, чем взаимные любезности комедиантов.
Герои-любовники обменивались страстными взглядами и издалека изъяснялись движением пальцев, причем так быстро, что уследить за этим, не имея привычки, было невозможно. Когда юная королева в первый раз увидела этот прием, он ее чрезвычайно поразил и она спросила у короля, что все это означает; тот объяснил ей.
- Как? - воскликнула Мария Луиза. - Они так открыто выражают свои чувства на глазах у всех?
- И что в том плохого? - недоуменно спросил король. Оказывается, при этом благочестивом дворе любовь имеет право на существование, ее не боятся, просто все делают вид, что верят, будто она невинна и ограничивается внешними знаками внимания. В остальном придворные сохраняют чопорность, держатся натянуто, не смея повернуть голову, чтобы не прослыть легкомысленными: такое является самым большим упреком, который в этой стране можно адресовать женщине, но особенно мужчине.
У герцога де Асторга до прибытия юной королевы или, точнее, ее портрета, ибо его страсть вспыхнула именно тогда, была красивая любовница. Чтобы предоставить своей подруге свободу, герцог откровенно признался ей, что его чувства изменились, и, нисколько не притворяясь, объяснил причину этой перемены. Вначале дама была уязвлена, но позднее согласилась, что великая королева подобна богине, что с ней нельзя соперничать, и признала себя побежденной.
Королева вовсе не хотела влюбляться в герцога, да и не влюбилась, однако незаметно он стал единственной ее отрадой в этой жизни, столь чуждой и столь отвратительной для принцессы, привыкшей к развлечениям при французском дворе и очарованию Версаля, в те времена еще не утратившего своего великолепия, ибо набожность г-жи де Ментенон и ее окружения еще не охватили короля.
Мария Луиза привыкла видеть молодого сеньора в любую секунду: подойдя к двери, она искала его глазами и всегда встречала устремленный на нее ответный взгляд. Они по целым неделям не обменивались ни словом, если не считать ее служебных распоряжений. Догадливый Нада всячески изощрялся, чтобы обратить внимание королевы на герцога, превозносил его, восхищался его внешностью, а когда король, королева-мать и г-жа де Терранова отсутствовали, восхвалял преданность и страсть герцога, говорил о том, что тот готов умереть за государыню как самый верный и покорный раб. Юная королева слушала карлика, не перебивая его, и это было уже много; но иногда она вздыхала, вспоминая о человеке, которого также считала своим рабом и который так быстро избавился от ее цепей.
У короля было два карлика: один вполне мог сойти за его доброго гения, другой - за злого. С карликом по имени Нада мы уже познакомились. Что же касается Ромула (так звали его товарища и соперника), то он не тратил свою жизнь на шалости, предпочитая злые выходки. Ему нравилось наблюдать, как другие страдают; от их мучений он получал наслаждение; этот карлик был необыкновенно умен, но употреблял свой ум только во зло и, в отличие от Нады, с первой минуты возненавидел королеву.
Ромул был намного крупнее и безобразнее своего приятеля и потому страшно завидовал комплиментам, адресованным тому. Несколько раз он угрожал убить Наду, и приходилось даже отнимать у него ножи, кинжалы и маленькие сабли, чтобы не случилось несчастья.
Всех, кого любил Нада, Ромул ненавидел, включая короля, хотя из страха он этого не показывал: ненависть читалась в его глазах. И вот это злое существо стало изводить королеву настолько же упорно, насколько преданно служил ей его соперник, и ему удалось сыграть весьма значительную роль в событиях, случившихся позже.
Госпожа де Виллар, супруга посла, мать знаменитого маршала де Виллара, благодаря которому была спасена Франция, ибо только он сумел победить моего прославленного друга принца Евгения, - итак, повторяю, г-жа де Виллар была добрая, но слабая и пугливая женщина. Больше всего на свете она боялась недовольства двора и потому никак не хотела напоминать королеве о ее первой любви, которую ей следовало забыть навсегда; однако это не мешало молодой принцессе без конца расспрашивать собеседницу о его высочестве дофине.
Супруга посла устраивала приемы и очень весело рассказывала о церемониале, предусмотренном в таких случаях. Прежде всего надо было сообщить всем дамам, что г-жа де Виллар принимает гостей по таким-то и таким дням. Им посылали особые письма, которые называются nudillos , потому что их перевязывают шелковой ленточкой. Обычно для такого почетного собрания какая-нибудь знатная испанская дама предоставляет свой дом; в этом случае обязанность хозяйки брала на себя маркиза де Эссера, вдова герцога де Лерма.
Каждый шаг во время приема был рассчитан в зависимости от положения дам в обществе: одних полагалось встречать на первом марше лестницы, других - на втором или третьем. Реверансы также были предусмотрены соответственно, и им не было числа. Что за занятие для француженки, наделенной к тому же умом!
Каминов в Испании не бывает; вместо них посреди комнаты устраивают огромный глиняный очаг, в котором сжигают оливковые косточки. Женщины садятся вокруг очага и галдят, как пойманные сороки; они приходят в дом разодетые, увешанные всевозможными драгоценностями, если только их мужья не отправились в путешествие или не выполняют посольскую миссию. В их отсутствие жены отдаются покровительству какого-нибудь святого, одеваются в серое или белое и подвязывают платье кожаным поясом или веревкой.
Госпожа де Виллар добавляла, что при этом они не становятся благонравнее.
Итак, женщины сидят вокруг очага, на ковре, и в больших количествах поглощают глазированные каштаны, засахаренные фрукты, шоколад и, даже зимой, мороженое.
Они никогда ничего не читают, возможно и не умеют этого делать, с утра до вечера бормочут молитвы, исповедуются, занимаются любовью, наряжаются, сплетничают - и только. У испанок пылкий темперамент, они полны жизни и очень привлекательны внешне; эти женщины - большой соблазн для мужчин, но француженка, привыкшая к тому обществу, которое окружает нас, не может освоиться среди этих кукол.
Королева поняла это сразу.
Несколько недель, проведенных ею в Буэн-Ретиро перед въездом в Мадрид, послужили для нее первым опытом и уроком; в это время ей пришлось готовиться к торжественному въезду в столицу, который играет столь важную роль в жизни королевы Испании. В ожидании этого дня Мария Луиза ежедневно отправлялась спать в половине девятого! Бедняжка-принцесса! Что за существование? И разве можно осуждать ее за то, что она хотела жить лишь немного веселее? Увы! Ее развлечениями были бесконечные службы в часовне замка, знаки внимания со стороны короля, к которому она не испытывала нежных чувств, разговоры с Надой и любовь герцога де Асторга, молчаливого обожателя, не позволяющего себе ничего, кроме красноречивых взглядов в ее сторону.
Рассказывая королеве о ее поклоннике, Нада вел себя с ней, как с испанкой; он полагал, что подобные беседы не могут иметь серьезных последствий. Будучи иностранцем, он не понимал, насколько неприкосновенной должна быть королева Испании, которой скорее позволят умереть, нежели осмелятся дотронуться до нее кончиком пальца, и которой ни при каких обстоятельствах не разрешено вести себя как обыкновенной женщине.
Юная принцесса слушала карлика, опустив голову и не отвечая, но это многое означало. Только Нада обладал правом входить в покои королевы и оставаться с ней наедине, не под присмотром главной камеристки (это маленькое существо в расчет не принималось).
За несколько дней до въезда в Мадрид королевская чета совершала прогулку верхом. Карлики ехали сзади на соответствующих их росту лошадках. Герцог де Асторга гарцевал вокруг их величеств, выполняя вольты и пассажи, вызывавшие у них восхищение; Нада не упустил случая и стал усердно расхваливать искусство наездника. Ромул же немедленно осудил его, заявив, что подобные упражнения не пристали вельможе и в любой другой стране их сочли бы смехотворными.
Спор разгорался все сильнее; короля это забавляло, и он даже выразил желание рассудить их. Герцог де Асторга вернулся на свое место рядом с королевой: во время подобных прогулок он как главный мажордом мог ехать впереди главного конюшего. Услышав вопли карликов, герцог попросил у короля разрешения наказать Ромула, позволившего себе недопустимые шутки, которые нельзя было терпеть.
- Я никогда не вмешиваюсь в ссоры этих храбрых господ, - ответил Карл со смехом, насколько достоинство короля и испанца это ему позволяло, - и, пока они не хватаются за ножи, я разрешаю им словесные баталии. Тебе, герцог, это хорошо известно.
- Да, государь, но этот недоносок осмеливается задевать меня, чего я не могу ему позволить и никогда не потерплю, если только на то не будет особого приказа со стороны вашего величества.
- Тогда пусть он замолчит: я не хочу огорчать тебя, Асторга.
На этом все и кончилось; однако во взгляде Ромула, брошенном на герцога, промелькнули злость и угроза мести.
Как только всадники вернулись в замок и королева осталась одна, Нада прибежал в ее комнату.
- О госпожа, - сказал он ей, - вы слышали, что говорил этот коварный Ромул?.. Он устроит нам какую-нибудь пакость, уверяю вас! Герцог готовит прекрасную церемонию вашего въезда в столицу, но вы увидите, Ромул сделает все, чтобы испортить ее, а расплачиваться будет наш славный герцог.
- Расплачиваться?
- Да, госпожа; но я говорю не о деньгах, герцога это не волнует, как вам известно; я имею в виду его душевную боль и утраченные надежды. Он так мечтает выглядеть самым красивым и стать победителем, чтобы привлечь внимание вашего величества!
- И кто же, по-твоему, может ему помешать? Что способен устроить Ромул?
- Ах, госпожа! Этот злой Ромул - колдун, он наведет порчу на лошадей и на самого герцога, чтобы тот не смог победить во время боя быков.
- Я ничего не могу с этим поделать, мой бедный Нада, и, признаюсь, не вижу большого несчастья в подобных неудачах.
- Как? Неужели для вашего величества не станет большим несчастьем гибель герцога?!
- О Боже мой! Гибель? Что ты говоришь, Нада?
- Именно так, моя повелительница, вы о таком не догадываетесь, ибо не знаете, что такое бой быков; эти мерзкие испанцы - настоящие варвары!
- Замолчи, Нада! - воскликнула королева, бледнея. - Если тебя услышат, то побьют кнутом и прогонят. Ты считаешь, что герцога де Асторга могут убить во время боя быков? А если я попрошу короля защитить его?
- Увы, госпожа! Король не станет его защищать, вы не знаете этой страны, если полагаете, будто его величество может что-то сделать. Вам еще предстоит увидеть немало подобных смертей - во время аутодафе на ваших глазах будут сжигать евреев и еретиков.
- Я не пойду на это смотреть.
- Пойдете, ваше величество, иначе вас туда понесут, а если не увидят восторга на вашем лине, сожгут и нас или, по меньшей мере, будут испытывать огромное желание сделать это.
- Замолчи, Нада, замолчи! Когда я слышу подобные речи, мне хочется обрести крылья и улететь на мою милую родину.
- Я рассчитывал поговорить с вами сегодня вечером о вашей родине, госпожа, и вот вы сами подвели меня к этому разговору. Речь идет о большой тайне. Только бы госпожа де Терранова ничего не заподозрила!
Карлик встал и стал осматривать двери, проверяя, нет ли кого-нибудь за ними. Королева сгорала от любопытства; она охотно побежала бы за Надой, но он вернулся и приложил палец к губам.
- Ну, так в чем же дело?
- Ваше величество, одна дама просит о встрече с вами, она умоляет о помощи; это француженка или почти француженка; вы ее хорошо знаете, хотя никогда не видели, она подруга короля Франции…
- Назови же ее, ты выводишь меня из терпения!
- О ваше величество, это супруга коннетабля Колонна!
- Мадемуазель Манчини?!
- Она самая! Госпожа Манчини здесь, ей причинили столько горя, особенно ваш главный конюший господин де Лос Бальбасес, зять ее мужа! Ей не позволяют даже остаться в монастыре, и не придумали ничего лучшего, как отправить ее назад, к мужу, а она этого боится, ведь итальянцы мстят беспощадно.
- Бедная женщина! Мне жаль ее, только я не очень понимаю, чем могу быть ей полезной. Если у короля нет власти, то у меня ее еще меньше.
- Прежде всего примите ее.
- Но как? Здесь ведь сейчас нет никого из придворных, но я готова сделать это после моего прибытия в столицу.
- Было бы лучше, если бы вы приняли ее сейчас, немедленно, у нее нет времени ждать.
- Но где же я ее приму? Даже мышь не проскользнет сюда без разрешения Террановы, этого цербера, который следит даже за моими мыслями.
- Согласитесь, госпожа, все остальное я беру на себя.