Мазо Сенарега, юный и стремительный, поспевал за обоими своими приятелями. Василю с утра помогал во всем, чем занимался работник, особенно - по кузнечному делу да столярному, не чураясь мелких поручений, положенных ученику. А наработавшись, наведывался к затону, где трудился в своем песке Мастер. Мессер Антонио тоже старался раскрыть перед мальцом основы своего искусства, беседовал с ним о гармонии в делах всевышнего и созданиях его, о законах природы и мастерства. Давал читать Мазо книги - единственное имущество, привезенное им в Леричи, наставлял в латыни, риторике и логике, математике и грамматике. От занятий с Василем у юного Сенарега умнели и крепли руки, с Мастером - голова. Иногда на берег, освободясь, к мессеру Антонио шел и Василь. Порой промеж обоими разгорался долгий спор, странно выглядевший между ними, такими разными. О чем, однако, спорили художник и работник, никто не знал: завидев, что ктото подходит, собеседники умолкали, а Мазо умел хранить тайну.
Порой Василь и Мазо, оседлав коней и взяв запасных скакунов, уезжали на охоту. Порой пропадали на несколько суток. Старшие Сенарега не мешали младшему брату в этих предприятиях, не запрещали помогать работнику, учиться у него рукомеслу. Старшие знали, все это - на пользу младшему. Подобие ученичества у Мастера - одобряли. Но были недовольны Мазо в другом. Младший брат не сочувствовал старшим в их собственных делах, не питал явно к ним и простого мальчишеского любопытства, куда уж - стремления учиться, перенимать. Видеть это бездетным старшим братьям было горько: наследника делу не было. Но не неволили юнца. Парень еще очень молод, пусть учится пока глаголу, охоте, ремеслу. Станет постарше - одумается, сделает верный выбор. Времени же приневолить еще останется, коль не возьмется Мазо в добрую пору за ум.
Старшие Сенарега, между тем, с упорством занимались делом, каждый - своим. Пьетро, помолясь поутру, каждый день рачительным хозяином обходил Леричи, любой непорядок подмечал, приказывал исправить. Амброджо большую часть дня проводил в своей комнате - сочинял деловые письма, приводил в порядок бумаги, продумывал ходы в излюбленной им золотой игре, ради новых удач и барышей. Море с Полем охраняли замок, но порою и здесь, неведомо как, появлялись безвестные люди - гонцы; одни просились к Пьетро, другие - кАмброджо, иные - к обоим братьям.
С утра до вечера, с разговорами и песнями занимались своими делами и прочие, кого Пьетро звал вилланами[34], простой замковый люд. Служанки и слуги скребли, мыли и чистили дом и службы, ходили за конями и скотом, ловили рыбу с челнов, не уплывая, однако, далеко. Иногда устраивались небольшие экспедиции, с оружием и под охраной воинов, - к противному берегу лимана, где на большой косе, между морской и пресной водою, в усыхающих летом озерцах - прогноях серебрились на солнце высокие кучи драгоценной соли. Первую приправу человеческой пищи, набив ею камышовые мешки, доставляли в замок. Потом - продавали заезжим гостям.
Были еще наемные ратники, конечно - сброд, зато - какой! Пан Юзек Понятовский в Кракове служил уже чуть ли не полковником, но потерял честь, зарубил в картежной драке товарища, да не в честном поединке - предательски, сзади, отчего и бежал за Поле. Кинсебеш, мадьярин, кого-то изнасиловал н убил. Для Ферондо, падуанца, Леричи стали прибежищем после того, как итальянские кондотьеры, будто сговорясь, перестали принимать его на службу, так плоха была его слава даже в этом разбойничьем товариществе. Буркам, турок, по сравнению с ним был сущим агнцом: пройдя доброе учение в алае[35] бешлиев - осман, он всего - навсего вырезал в Адрианополе семью кяфира[36] - грека, занимавшего, на беду Буркама, важную должность при особе великого визиря. Жил с ними в небольшой казарме близ ворот замка невесть за что изгнанный из орды татарин, жили там серб, еще один немец, литовец, богемец, датчанин, грек. Люди очень разные: убийца ел из одного котла с мечтателем - праведником, пират - с искателем истины, еретиком, католик - с гуситом. Соединяла их всех любовь к оружию, умение им пользоваться, всегдашняя готовность к лихой драке.
Рыцарь Конрад, хвала ему, управлялся с этой ватагой железной рукой. Как - то за супротивное слово, вымолвленное в строю, рыцарь - комендант на месте зарубил ослушника своим тяжелым мечом. Это помнили, за это его уважали и боялись. Может даже по - своему любили; нужен тяжкий удар меча, чтобы выбить такую искру из кремневого сердца наемного ратника.
Воины дежурили у ворот и в надвратной веже, на стенах, в башнях, выезжали с Конрадом или Юзеком в дозор вдоль берега, от замка особо не удаляясь. Каждый день на майдане за воротами упражнялись в конной и пешей рубке, в стрельбе из арбалетов и луков. Тудор с удовольствием наблюдал за ними в эхо время, лежа на боку в сторонке, или со стены, чувствуя в деснице горячий зуд, тянувший ладонь к сабельной рукояти. Но нет, этого дозволить себе здесь он не мог. Тяжесть и точность Тудоровых ударов не должны были здесь быть известны никому, до поры.
И жило в Леричах еще одно существо, без которого, мнилось Пьетро - Джузеппе, не может быть владетельного сеньората, даже в зародыше. Показывалось оно людям очень редко, отсиживаясь в каморке, в подвале донжона, где имело постель и хранило принадлежности своего ремесла. Тудору лишь один раз привелось увидеть это создание: по двору торопливо проковыляло нечто трудноописуемое, с широкой башкою, утопшей в рыхлом, низком тулове без шеи, с хозяйски поглядывавшими на встречных крохотными гл азками, сверкавшими казалось, огнем преисподней. "Мужик, похожий на бабу, чем-то схожую с мужиком", - отметил облик чудовища пан Тудор Боур.
Это был мадьярии Чьомортани, замковый палач.
Каждый вечер, едва солнце касалось края неба, земли и моря, рыцарь Конрад, держа шлем на левой кольчужной рукавице, торжественно шел к донжону, где ждал его Пьетро Сенарега. Отсалютовав мечом, рыцарь докладывал владетелю Леричей, что в замке все в порядке и воины начеку. Потом, преклонив колено, Конрад фон Вельхаген опускал страшный свой меч, острием вперед, к маленьким ножкам Марии Сенарега, державшейся рядом с братом. Дева Леричей, приняв знак поклонения, невесомыми ладошками поднимала огромного рыцаря с колена и вручала ему цветок. Конрад, хоть и монах, как рыцарь мог посвятить себя целомудренному служению даме, не нарушая даже в мыслях священного обета чистоты. Порой Мария наблюдала за встречей двух мужей из окошка, и хрупкая награда ее, после рыцарского коленопреклонения, падала к нему из этой узкой амбразуры.
Все это знаменовало в замке Леричи конец дня. Ворота фортеццы запирали, и для всех, кроме дежурных воинов, наступало время отдыха и посильных развлечений.
Ночь спускалась на мир в том крае по невидимым ступеням небес, шаг за шагом, и в замке у лимана зажигались огни. Господа, по обычаю, собирались в большом зале, у огня, либо на верхней площадке донжона, за чьими зубцами и бойницами догорал закат. Текла неспешная беседа, звучали старые предания разных стран, в которых бывали непоседливые жильцы замка, рассказы о далеких краях; иногда единственная дама обители брала лютню, и под ее звуки приятный баритон Мастера воскрешал канцоны родимой стороны. За полными чарами с умеренностью пригубляемого хиосского вина обменивались мнениями и о текущих делах света. Событий и знамений в мире было много: прошдо только два года после падения, казавшегося вечным, Константинополя!
Внизу, во дворе замка, работники и слуги тоже коротали вместе весенние вечера, пели песни разных стран. Здесь можно было услышать страшные рассказы о ведьмах и чертях, домовых и русалках; цыганистые рабыни из - за моря, держа задубелые ладони воинов, нагадывали драчливым бродягам богатство и почет. Тянули вино из косматых бурдюков, плясали при огне, пылавшем в открытом очаге близ Аньолиной кухни, забирались парами в темные углы фортеццы, в нежилые каморы башен. Порой вспыхивали и ссоры. Рыцарь - комендант, из господского зала с вершины донжона, вполуха, но чутко прислушивался к настроению дворовой вольницы; и были случаи, когда лишь появление Конрада, мгновенно сбегавшего вниз при крутом обороте веселья, предотвращало побоище.
Первые два дня, при наступлении вечера, пана Тудора наверх не звали. На третий, однако, когда стемнело, в келью сотника пришел слуга.
- Господа, - слуга ткнул большим пальцем вверх, - просят синьора капитана присоединиться к ним.
Оправив платье и звеня саблею, пан Боур отправился на зов.
15
- Садитесь, синьор, садитесь! - с радушием воскликнул мессер Пьетро, указывая на стул подле себя. - Рад представить, - обратился фрязин к присутствующим, - мессера Теодоро, почтенного и храброго нашего гостя, капитана и рыцаря в войске его светлости Франческо Сфорцы.
Отвесив общий поклон, Тудор сел. Прямо перед сотником у небольшого столика сидела Мария Сенарега. Тайна ночного моря мерцала лунными бликами за спиною девушки, за кренелюрами башни. Но тайна жизни, светившаяся в огромных глазах генуэзки, волновала сильнее.
- Герцог Сфорца, славный воин, еще и поэт, - заметил Амброджо. - Он на равных участвовал в поэтических турнирах, которые устраивал при своем дворе.
- И устраивает, надеюсь, теперь, - добавил Тудор.
- Помню, - сказал Антонио, - мы затеяли однажды состязание - кто сочинит мгновенно лучшее стихотворение, не более и не менее как в восемь строк. Герцог назвал их октаэдрами, словно каждая строчка - грань отколовшегося от души алмаза. Мы слагали эти октаэдры, аккомпанируя себе на лютнях, собственно - напевали их, как древние на своих пирах.
- Вам, наверно, запомнились те восьмигранники, - сказал мессер Пьетро. - Не споете ли вы их для нас?
Мессер Антонио с улыбкой взял из рук Марии инструмент и под его звон негромко запел;
Течет вдоль дороги шумной
Прозрачных маков река.
Стою над ними в раздумье,
Сорвать не смею цветка,
Ты, чье повторяю имя
В безвестном пути моем!
Прими их вот так - живыми,
С небом и теплым дождем.
- Это спел в тот вечер сам герцог, - пояснил Мастер. - Наш товарищ, Аццо ди Сестри Поненте, ответил:
В час ожиданья,
В день без свиданья
Дарю тебе розу,
Алую розу.
Возле купальни
В вечер прощальный
Роза на ветке -
Как птица в клетке.
- Что же спели в тот вечер вы сами, мессере? - спросила Мария.
- Тоже о разлуке, - улыбнулся Мастер, снова трогая струны;
За темной гранью ожиданья
Я буду помнить наизусть
Приметы нашего прощанья -
Очарование и грусть.
Простясь с тобою, в отдаленьи
Я испытаю вновь едва ль
Такое светлое волненье,
Очарованье и печаль.
- Нравится, но очень уж грустно, - - отозвалась девушка.
- Герцог тоже это заметил тогда, - кивнул Антонио. - И запел, чтобы вернуть в наш кружок доброе настроение; ;
Я люблю. Это главное.
В этом жизнь и надежда.
Улыбнись же мне, славная.
Улыбнись мне, как прежде!
Поворчит и уляжется Боли чудище лютой.
И разлука покажется Пролетевшей минутой.
- А Сестри Поненте, - сказал напоследок Мастер, - закончил состоязавие шуткой. - И Антонио спел:
Снова гадаю: сколько до встречи
Будущей нашей пройдет?
Может - неделя, может быть - вечер,
Может случиться - и год.
Миг или вечность?
Час или сутки?
Разницы, в сущности, нет,
Если в разлуке даже минутка
Долга, как тысяча лет.
Господские посиделки на вершине донжона постепенно превратились в литературный вечер. Мазо спел приятным голосом мелодичную славянскую песню, услышанную от работника Василя. Мессер Пьетро рассказал смешную историю о морских разбойниках, взятых в плен женщинами калабрийского прибрежного городка. Амброджо поведал подробности из личной жизни Людовика Французского, вызнанные его вездесущими собратьями - генуэзскими ростовщиками. Только брат Конрад, в силу своих монашеских обетов, хранил молчание, с одобрением, однако, слушая прочих господ.
- А что расскажет нам синьор? - обратился вдруг Мастер к Тудору. - Ведь вы, наверно, тоже бывали на словесных турнирах у герцога, в его дворце?
Тудор улыбнулся.
- Конечно, ваша милость. Но я не горазд в стихосложении и музыке и редко скрещивал эти шпаги с моими искусными товарищами - соратниками славного властителя.
Сотник обвел взглядом присутствующих, смотревших на него по - прежнему с ожиданием.
- Однажды герцог Лодовико, - продолжал Тудор, - спросил, откуда пошло имя моей земли, Молдовы, так странно звучащее для слуха многих людей в Италии. В разные времена об этом ходили различные толки, и некоторые успели до его светлости дойти.
- Я слышал, - вставил Пьетро, - только одну. Что имя это пошло, по воле основателя княжества воеводы Драгоша, от собаки Молды, утонувшей во время охоты в реке.
- Такое предание есть, - кивнул Тудор. - Но я, ваши милости, рождением - сын земли, селянин. Наши деды, вольные пахари Молдовы, иное думали об имени родной земли, не веря, что родилось оно от песьей клички. Ваши милости, конечно, видели высокие курганы, которыми усеяно Великое Поле. Такими же уставлена и наша Земля Молдавская.
- Разумеется, - кивнул Пьетро. - Если верить старым книгам, эти холмы насыпаны человеческими руками, чтобы надежно прикрыть могилы великих степных царей. До сих пор, - старший брат выразительно взглянул на младшего, - до сих пор находятся святотатцы, дерзающие раскапывать царские усыпальницы Поля, ища укрытые в них сокровища.
- Мои деды - прадеды, видимо, не читывали тех мудрых книг, - усмехнулся Тудор. - Ибо веруют по сию пору в народе нашем, что не мертвые кости, а живая сила спит на холмах под такими курганами, дожидаясь урочного часа, когда время велит ей восстать.
И Тудор Боур, глотнув хиосского из кубка, поведал леричским господам старинную легенду, долго жившую до него на Молдове, да забытую в последующие несчастливые и бурные века.
Давным - давно, верили люди, в наших краях жили добрые и сильные великаны, которые звались Молдами. Кто смерит в горах самую высокую сосну, тот узнает стать самого маленького из этого племени. Несчитанные стада овец пасли Молды в степях и на холмах под Карпатами, Душа у исполинов была подобна росту, много добра делали они людям, и не могла при них несправедливость поднять змеиную голову от земли. Едва только вылезет из преисподней посланец дьявола - многоглавое Зло, а Молды уж тут как тут, и давай загонять его бичами обратно в ад. Бичи великанов, надо сказать, были сплетены из кожи горных драконов, да предлинные, не короче самого Днестра. Зло досмерти боялось этих страшных кнутов, а люди, под защитою Молдов, жили в мире и правде.
Однажды сам главный черт, пан Скараоцкий, улучил часок, когда пастухи - исполины спали, вылез из тартара, проскользнул в чертоги всевышнего и стал слезно жаловаться. Непорядок - де в мире, господи боже, не дают твои Молды вельможному пану Злу, моему полномочному визирю, выходить в подлунные пределы. Даже мне, владетельному князю тьмы, бывало, от их мужицких бичей крепко доставалось. Не гоже, господи, моей княжеской шкуре от простых овечьих кнутов страдать, да и визирь мой положенной ему службы нести из - за них не может.
Господь, по тому преданию, сильно тогда разгневался. Велел разбудить Молдов, призвал к себе стариков, окутался для страху молниями и громом. "По какому такому праву, - закричал бог на Молдов, - по какому праву вы, хлопы, высокородному и вельможному пану Скараоцкому с его слугами добрых христиан искушать не даете, как мною ему предписано и определено, крепость веры божьей в сердцах человеческих испытывать мешаете! Ужо я вас за это на господний правеж свой поставлю - не обрадуетесь!" А великаны ему в ответ: "Мы, господи, с паном князем преисподней и его холопами иначе поступать не можем. Они у нас, ворюги, всех овец перетаскают, пусти мы их только на землю. Суди же, всемилостивый, сам: можем ли мы отступиться от своего добра, отдать им то, чем кормимся сами?" Промеж себя же потихоньку пересмеиваются: "У нас утащишь, как же!"
"Ну, глядите мне, - будто бы сказал им тогда бог, - больше чтобы такого не было. Каждый обязан исправно службу нести, какая кому мной указана, и никто ему быть помехой не должен сметь. Вельможный пан Скараоцкий и дьявольский сонм его милости тоже нужное дело в мире делают, не всем же ангелами быть. Так что помните, за непокорство в деле сем буду карать страшною карой".
Вернулись тогда Молды - старики к своим, собрали вече, долго вместе думали. Решили поначалу осторожнее быть. Только долго выдержать не сумели, вскоре опять за старое взялись. Не могли мерзкого лика Зла на земле добрые великаны зреть, да и только. Всезнающий и вездесущий господь про то проведал, первое время даже старался не замечать в душе бог все - таки уважал честных Молдов за смелость. Только долго так продолжаться, конечно, не могло.
Случилось, что великаны поймали как - то пана Скараоцкого вместе с его главным визирем на своей земле, да еще близ овечьего загона. Досталась тогда адским силам трепка, какую не задавал им дотоле еще ни один архангел. От Зла осталась одна кривда, от Скараоцкого - князя - рожки, ножки да кусочек хвоста. И тогда положил господь на Молдов великую опалу. "Спать вам, строптивым неслухам, повелел он великанам, - тяжким сном, смерти подобным, сотни и тысячи лет, по макушку в земле. Спать вам, смутьянам, пока не проткнут корнями степные травы насквозь ваши шапки".
- Некуда было деваться Молдам, раз бог велел, - продолжал Тудор Боур. - Нахлобучили они свои теплые шапки, по - нашему - кушмы, и пошли наказание отбывать. Перед тем уговорились: кто первым пробудится - тому по степям ходить, братьев поднимать. А чтобы легче ему искать было - выбрать каждому себе местечко, видное издалека. Вот и стоят с тех пор на холмах курганы - поросшие степными травами кушмы былых великанов, по имени коих и зовется наш край Молдовой. Там и найдет их самый чуткий из братьев, тот, кто проснется первым, когда пробьет снова их час.
На вершине донжона воцарилось молчание. Стало слышно, как поют внизу, у горящего очага, какую - то дикую песню коротающие вечер леричские воины и слуги.
- Кощунственное предание, брат мой, - сокрушённо молвил набожный рыцарь Конрад. - Да простит господь, приписываемый ему этой басней союз с извечным его врагом. Впрочем, вы только повторили то, что сочинили в старину невежественные, полуязыческие племена.
Тудор чуть усмехнулся, но в спор не вступил. В представлении простых людей Молдовы отношения вселенских сил добра и зла в ту пору выглядели такими же, какими виделись бы, наверно, доподлинным Молдам.
Мессер Пьетро неопределенно хмыкнул. Амброджо сосредоточенно молчал. Средний из братьев видел, с каким интересом внимал юный Мазо непочтительному к небу преданию, как блестели глаза у Марии и сочувственно кивал Антонио - Мастер рассказчику, которого Амброджо сразу невзлюбил. Надо все запомнить, чтобы поведать святому мужу, коий, конечно же, благословит скоро Леричи своим посещением, дабы изгнать непочтение к богу из этих мест.