- Ему исполнился двадцать один год несколько недель назад, и он в море с тринадцати лет; шрам на лбу - рана от сабли, когда он брал на абордаж французский фрегат в прошлом году, и когда он возбужден или под напряжением он потирает его и часто моргает, и испытывает затруднения с буквой "р". Я действительно не знаю, почему он никогда не употребляет свой титул - хотя имеет его как сын графа и флот использует его в официальных письмах, - но думаю, что это затрудняет его отношения с вышестоящими офицерами, если при них его называют "милорд". Его родители знали моих… О, Антонио, я похожу на каталог. Я не могу описать его!
- А не было ли каких-то неприятностей с его отцом?
- Да. Возможно, вы помните известный суд над адмиралом графом Блейзи? Я был слишком молода. Нет? Ну, так или иначе, это был отец Николаса. Французы направили большой флот в Вест-Индию, и граф был послан слишком поздно с крошечным британским флотом. Он дрался с ними смело, но ни он не победил, ни французы. Тогда английский народ, который не знал, как мало кораблей было у графа - и они к тому же были старыми и ветхими, - поднял ужасный шум, и правительство было напугано. Как все правительства, это не признало бы свою ошибку, поэтому оно судило графа военным трибуналом, потому что он не захватил все французские суда.
- И он был признан виновным?
- Да - он должен был быть виновным, чтобы спасти министров. Он был козлом отпущения. Если бы его признали невиновным, тогда, очевидно, было бы виновно правительство. Поскольку судьи в военно-морском трибунале - военно-морские офицеры и многие из них замешаны в политику, это было легко для правительства - или для Адмиралтейства, что по сути одно и то же, - выбрать офицеров, поддерживающих его сторону. Коммодор Нельсон сказал мне, что это часто происходит. Он говорит, что политика - проклятие флота!
- Значит, у графа должно все еще быть много врагов во флоте, и это затрагивает Николаса. Своего рода вендетта…
- Да, именно так. Тот ужасный человек, который судил Николаса в Бастии после того, как он спас меня, был протеже одного из них, но, к счастью, коммодор Нельсон знал об этом.
- Если у графа все еще будут враги среди адмиралов, то Николас всегда будет в опасности, - размышлял Антонио. - Всегда можно представить поступки человека в дурном свете, если необходимо… Николас понимает это?
- Да, я уверена, что понимает, хотя он никогда не упоминал это при мне. Но я часто чувствую, что когда он принимает какое-то важное решение, это… Ну, в общем, он знает, что если ему придется выбирать из двух возможностей, враги его отца скажут, что его выбор неправильный - каким бы он ни был. Это никогда не влияет на его решения - но я чувствую, что всегда кто-то прячется в темноте, подстерегая его. Как будто Зло следит за ним постоянно…
- Вы много узнали о Николасе за месяц!
- Джексон рассказал мне кое-что, и коммодор тоже.
- Этот моряк Джексон - он ведь американец?
- Да - странный человек. Никто ничего не знает о нем, но он испытывает большое уважение к Николасу - даже при том, что он вдвое старше. Любопытно - когда они под огнем, они, кажется, могут читать мысли друг друга.
- Ну, он спас мне жизнь, - сказал Антонио, - и для меня этого достаточно!
И в этот миг пронзительный свист боцманской дудки эхом отозвался во всех уголках судна, сопровождаемый громкими приказами.
- Время церковной службы, - усмехнулся Антонио. - Из вашего Николаса выйдет хороший священник!
Саутвик был рад, что поверка и церковная служба закончены, и наблюдал за горсткой матросов, пляшущих на баке, в то время как Джон Смит Второй, взгромоздившись на брашпиль, терзал свою скрипку; он был благодарен судьбе, что у "Кэтлин" такая хорошая команда. Из шестидесяти трех человек на борту он хотел бы сменить только пару, тогда как на большинстве судов, на которых он ранее служил, было лишь двое действительно хороших моряков из пяти.
Но, будьте уверены, мистер Рэймидж что-нибудь да найдет, думал он с сожалением. Каждый капитан, под чьим началом он когда-либо служил, выискивал крошки толченого кирпича, песок, грязную медяшку или слегка заплесневелую булку в хлебном ларе. Но не мистер Рэймидж. Почти из двухсот пушечных ядер на стойках около карронад он выбрал два, у которых было достаточно много ржавчины под черной краской, чтобы они утратили абсолютно сферическую форму, так что они могут застрять в стволе при заряжании и при выстреле полетят неизвестно куда. Человек, который заметил это, не замеряя все ядра подряд, может видеть через четырехдюймовую доску. И все же Саутвик охотно признавал, что хотя Рэймидж по сути еще мальчишка, он первый капитан, у которого он когда-либо служил под началом, более обеспокоенный боеспособностью корабля, чем тем, насколько все на нем вымыто и надраено, - и это чертовски хорошо, когда идет война. После двадцати шести лет в море он никогда бы не поверил, что будет каждый день наблюдать, как матросы физически наслаждаются тяжелейшими трехчасовыми орудийными учениями под палящим предполуденным солнцем, а потом еще два часа перед тем, как дудки просвистят им уносить койки вниз. Однако многое из этого происходит благодаря маркизе. Саутвик не знал, было ли это ее идеей или мистера Рэймиджа, но когда она стояла на палубе с часами мистера Рэймиджа в руке, засекая время, матросы готовы были пасть к ее ногам. И еще приятнее завершался день, когда маркиза вручала в качестве приза орудийному расчету, первым выкрикнувшему "К стрельбе готов!" большее число раз, бутылку бренди из личных запасов мистера Рэймиджа.
Но Саутвик был уверен, что "Кэтлин" - счастливый и боеспособный корабль просто потому, что несмотря на молодость, каждый человек на борту доверяет мистеру Рэймиджу как капитану. Двадцать шесть лет в море научили штурмана, что доверие - единственное, что имеет значение. Конечно, согласно инструкциям, матросы должны приветствовать капитана и называть его "сэр", но они делали бы это и без инструкций. Хотя он не упустит случая обругать за слабо натянутый парус или медленное выдвижение орудия, команда знает, что мистер Рэймидж может сделать большинство вещей лучше, чем они, и при первой возможности он это ловко доказывает - всегда с дерзкой улыбкой, которую его матросы воспринимают не как обиду, а как своего рода вызов.
Внезапно вспомнив, что все еще держит в руке квадрант, Саутвик поднял грифельную доску и спустился в каюту, чтобы записать результаты наблюдений, проделанных в полдень. Мистер Рэймидж скоро призовет его к подведению итогов дня, так как в море новый день начинается именно в полдень.
Рэймиджу хотелось петь. Он наблюдал крохотный след ветра, танцующий на волнах с северной стороны; ветер усиливался и приближался к "Кэтлин". Спустя минуту-другую он наблюдал, как матросы радостно кричат, натягивая фалы, ставя большой грот, потом самый большой кливер куттера и фок. Несколько мгновений спустя оба топселя были установлены, и в то время как матросы оттягивали шкоты согласно распоряжениям Саутвика, Рэймидж смотрел то на часы, то на передние шкаторины парусов.
Когда штурман увидел, что последний парус установлен должным образом, он крикнул: "Крепи их!" шкотовым и обернулся к Рэймиджу, вопрошающе глядя на него. Рэймидж, зная, что матросы тоже замерли, глядя на него, нарочито медленно убрал часы в карман и покачал головой. Саутвик выглядел удрученным, и разочарование матросов было так очевидно, что он немного устыдился своего обмана и объявил с усмешкой:
- Ладно, ладно! Вы только что побили рекорд - на полминуты!
Саутвик хлопнул по колену с восхищением - он, очевидно, думал о нескольких секундах - и матросы смеялись, когда штурман распустил их. Саутвик и все, кроме вахтенных, спустились вниз. Рэймидж, разочарованный тем, что Джанны нет на палубе теперь, когда "Кэтлин" идет полным ходом, не стал посылать за нею, чтобы вместе насладиться бризом, потому что она могла уже спать. Тут без всякой очевидной причины ему внезапно стало не по себе, и он вспомнил, как его мать иногда вздрагивала и говорила: "Кто-то ходит по моей могиле!".
Глава вторая
Трезвый Джон Смит Второй казался хитрым как лис, и это впечатление усиливалось всем видом его тощего и верткого тела, но как только он осушал свою порцию грога - и все остальные, выигранные у товарищей, - черты лица смягчались, взгляд переставал метаться из стороны в сторону, и он обретал блаженный вид браконьера после успешного ночного набега на охотничьи угодья сквайра. Записанный в судовом журнале как матрос с отметкой "Второй", чтобы отличить его от другого моряка с тем же именем, Смит был также оркестром "Кэтлин". У него была скрипка и он любил играть на ней, будучи в подпитии, так что воскресенье было для него трудовым днем. Он играл гимны во время утренней службы, а днем сидел на тумбе брашпиля и наяривал вовсю, покуда другие матросы плясали.
Рэймидж стоял на вахте всего полчаса, и хотя он ценил Смита и как моряка, и как затейника, скрашивающего матросскую жизнь, пиликанье скрипки терзало его музыкальное ухо, так что Рэймидж испытывал желание выстрелом из пистолета выбить скрипку из ловких пальцев Джона Смита Второго.
Тут он как раз вспомнил про ящик с дуэльными пистолетами, которые вице-король Корсики, сэр Гильберт Эллиот, старый друг его семьи, прислал ему в подарок на борт корабля в Бастии, когда услышал, что Рэймиджу доверили его первое командование. Он еще не имел времени испытать их, и теперь была подходящая возможность. Он передал поручение по команде, и несколько минут спустя Джексон принес ящик из красного дерева, окантованный медью, открыл его на крышке светового люка и начал стирать с пистолетов защитный слой смазки. Это была красиво подобранная пара, изготовленная Джозефом Мэнтоном, - его эмблема в виде льва и единорога украшала крышку ящика. У каждого пистолета был длинный шестигранный ствол и рукоять с отделкой из зернистой древесины грецкого ореха.
Рэймидж поднял один. Пистолет был отлично уравновешен. Рукоять вписывался в ладонь, как если бы пистолет был естественным продолжением кисти, указательный палец сразу лег на спусковой крючок, словно оружие было сделано специально под его руку. Ящик из красного дерева был оснащен формой для отливки пуль, штампом для вырубки пыжей, фляжкой с порохом и коробкой запасных кремней. Набор, признал Рэймидж, делал честь оружейнику с Ганновер-Сквер и оправдывал гордую надпись на эмблеме:
"Поставщик оружия Его Величества".
Тем временем Джексон зарядил один пистолет.
- Отличная вещь, сэр, - сказал он, вручая пистолет Рэймиджу. - Я спущусь вниз и возьму несколько кусков дерева у помощника плотника для мишеней.
- И передай там, чтобы не обращали внимания на выстрелы! - сказал Рэймидж.
Несколько минут спустя Джексон вернулся с охапкой обрезков. Рэймидж, который уже зарядил второй пистолет, взобрался на последнюю в ряду карронаду и балансировал, пытаясь противостоять раскачиванию судна. Он прицелился из пистолета в правой руке, затем из левого.
- Ладно, Джексон, бросай самый большой кусок!
Кусок дерева по дуге взлетел в воздух, плюхнулся в море в нескольких ярдах, дрейфуя на волнах, в то время как корабль удалялся от него.
Рэймидж взвел курок, поднял правую руку, прицелился вдоль верхней плоскости ствола и нажал на спуск. Крохотный фонтанчик воды размером с перо поднялся в двух ярдах за деревяшкой.
- Точно по направлению, но слишком большое возвышение, сэр! - объявил Джексон.
Почти сразу же Рэймидж выстрелил из второго пистолета с левой руки. Деревяшка подскочила, и пуля с визгом отрикошетила.
- Уф, - прокомментировал Джексон. - Еще и левша!
Рэймидж усмехнулся. Это была чистая удача, потому что обычно он отводил пистолет слишком далеко налево, стреляя с левой руки.
Он отдал оба пистолета Джексону, чтобы перезарядить, и когда спрыгнул с карронады, увидел, что Джанна поднимается по трапу.
- Accidente! - воскликнула она. - Враг на горизонте?
- Учебный стрельбы - я испытываю пистолеты, которые подарил сэр Гильберт.
Подошел Саутвик, затем и Антонио присоединился к ним и наблюдал, как Джексон забивает шомполом пулю.
- Дуэльные пистолеты, Нико? По-моему, у них слишком длинные стволы, чтобы пользоваться на корабле?
- Да - но есть и приятные отличия. У наших морских служебных моделей тугие спусковые крючки. Надо прижать дуло к животу человека, чтобы наверняка попасть в него. А у этих - только коснись спускового крючка.
Джанна взяла пистолет, заряженный Джексоном.
- Осторожно! - предупредил Рэймидж.
Она посмотрела на него высокомерно, подобрала юбки и взобралась на карронаду.
- Смотрите! Видите ту кучу водорослей? Я попаду в нее! Хотите держать пари?
- Один centesimo.
- Больше. Два - и побыстрее!
Не ожидая ответа, она подняла пистолет и выстрелила. Пуля подняла крохотный фонтан воды в нескольких футах от плавающих водорослей.
- Судно качнулось!
- Вы должны учитывать качку!
- Это несправедливо. Я не буду платить. Давайте заключим настоящее пари. Вы с вашим ножом против меня с этим пистолетом.
- Пари или дуэль? - спросил Рэймидж с усмешкой.
- Пари - для начала.
- Будьте осторожны, Нико, - предупредил Антонио. - Не забывайте, что ее мать хотела сына и воспитывала ее как мальчика! Она стреляет как охотник, скачет как жокей и спорит на деньги как дурак!
Джанна изобразила подобие реверанса на карронаде.
- Спасибо, кузен Антионио. Вы видите, Нико, как крепки семейные связи у итальянцев!
- Скажите мне, Нико, - прервал ее Антонио, - полагаю, метание ножа не входит в программу обучения моряка?
Рэймидж рассмеялся.
- Нет - это итальянская школа! Когда мои родители жили в Италии - они провели там несколько лет - у нас был кучер с Сицилии. Он и научил меня.
- Ну давайте же! - воскликнула нетерпеливо Джанна. - Джексон бросит что-нибудь в море, и я попаду в мишень на счет десять. А вы, Нико, - она огляделась вокруг, - вы, должны поразить мачту своим ножом, стоя возле той рулевой палки.
- У румпеля.
- Да, у румпеля. Это справедливо, я думаю. И какие ставки?
- Un centesimo.
- Вы - игрок. Разве вы не можете поставить больше?
- Я - всего лишь бедный лейтенант, мадам!
- И все же вы можете поставить больше!
Хотя голос ее звучал насмешливо, он знал, что она не шутит. Он посмотрел на нее удивленно, и она указала на его левую руку. Когда он поднял ее, она указала на золотой перстень на его мизинце - на печатке был изображен вставший на дыбы грифон.
- Хорошо, тогда, - сказал он неохотно, - мой перстень с печаткой против…
Все еще держа пистолет, она повернула правую руку - как раз, чтобы позволить ему видеть тяжелое золотое кольцо на среднем пальце.
- …против вашего кольца.
- О нет! - воскликнула она. - Это несправедливо!
Он знал ее слишком хорошо.
- Это или никакого пари.
Пожав плечами с явно недовольным видом, она сказала:
- Ну ладно. Но если вы выиграете в первый раз, вы дадите мне второй шанс.
Рэймидж только собирался отказаться, когда понял ее хитрость: если она проиграет, а затем победит, они могут обменяться кольцами, и никто этого не поймет. Это было ребячество, но он ликовал: их тайна останется тайной, и все же они будут с удовольствием щеголять ею.
- Ладно, но пусть Антонио держит обе ставки, - сказал он, снимая перстень с печаткой. Он повернулся, чтобы позвать Джексона, и увидел, что он и Саутвик стоят поблизости и Саутвик держит маленький деревянный бочонок.
- Это годится как мишень, сэр?
- Если наполнить до половины водой, то да.
- Он пустой, сэр.
- Значит, будет плавать высоко в воде, да? Маркиза подкупила вас?
- Эй, на палубе! На палубе!
Крик сверху внезапно напомнил им, что на целых пятнадцати минут все, кроме впередсмотрящих и двух рулевых забыли, что "Кэтлин" - военный корабль.
- Здесь на палубе! - крикнул Саутвик.
- Какой-то корпус или что-то вроде - может быть, небольшой остров - ясно виден по носу с правого борта, сэр.
- Что значит - корпус?
- Ну, сэр, никаких мачт, ничего, и все же похож на корпус. Просто поднимается на горизонте, сэр.
Саутвик вручил свою подзорную трубу Джексону.
- Вот, заберись наверх с этим "приблизителем" и посмотрим, что ты там разглядишь.
Эта сторона командования судном раздражала Рэймиджа: несколько недель назад, когда он был самым младшим лейтенантом на фрегате, он через мгновение уже карабкался бы по выбленкам, чтобы посмотреть самому. Теперь как капитан крошечной "Кэтлин", но наделенный тем же правом приказывать жить или умирать, что и капитан большого трехпалубного корабля, он обречен всегда оставаться в гордом одиночестве - по крайней мере, думал он с сожалением, был бы обречен, если бы на борту не было Джанны, живо превратившей унылое путешествие в праздник.
Долговязый, рыжеволосый американец забирался по выбленкам так легко, словно его тащили невидимым фалом. Оседлав нижний рей, он сделал паузу, чтобы вытащить колена трубы, а затем навел ее в направлении, указанном впередсмотрящим.
Генри Саутвик, чье лицо херувима и волнистые седые волосы делали его похожим на добродушного пастора, готовился отпраздновать свое шестидесятилетие через несколько недель - он вспоминал об этом каждый раз, когда глядел на Рэймиджа. Хотя молодой капитан был почти (если убавить год-другой) в три раза моложе его и они служили вместе немногим более пяти недель, Саутвик чувствовал, что если война продлится достаточно долго и если Рэймидж переживет интриги врагов его отца и усилия французов и испанцев, каждый человек, которому доведется с ним плавать, будет с обожанием рассказывать о нем своим внукам, - и Саутвик признавал, что и сам не станет исключением. Молодые капитаны обычно раздражали его. Он служил под началом слишком многих юнцов, которым доверяли командование потому лишь, что у их отцов было достаточно денег и земель, чтобы обеспечить их кандидатам избрание в Парламент. Слишком часто, осуждая явную некомпетентность очередного щенка, вообразившего себя капитаном, он слышал в ответ: "Ну, его отец дает правительству несколько голосов". ("Вот, значит, где питательная почва для протекционизма?" - задавался он горьким вопросом.) Так или иначе, ничего подобного нельзя было сказать о мистере Рэймидже, поскольку правительство пыталось расстрелять его отца, как бедного старого адмирала Бинга.